15 октября, пятница
15 октября, пятница
Поезд третий день шел из Пекина в Москву. Встреча в Пекине была пышная: красные флаги, улыбчивые, пытающиеся во всем угодить китайцы и снисходительный правитель Поднебесной — Мао Цзэдун. Полной неожиданностью была его победа в Китае, мало кто, кроме товарища Сталина, допускал приход коммуниста к власти, но и Сталин подчас высказывался о недолговечности упрямого вожака, не верил, что Мао удержится на пьедестале, однако, предусмотрительно посылал воинствующему марксисту деньги, боеприпасы и оружие.
По итогам Ялтинской конференции государств антигитлеровской коалиции за вступление в войну против Японии Советскому Союзу отходили Сахалин и Курильские острова; с согласия Гоминьдана (а Чан Кайши такое согласие дал) в долголетнее пользование передавались Китайская восточная железная дорога, города Порт-Артур и Дальний, где планировали разместить советские военные гарнизоны и флот — именно так было при российском самодержавии. Но на этом советское вторжение в Китай не ограничилось, Сталин безапелляционно требовал от Мао предоставления Союзу всевозможных концессий, претендовал на пользование многочисленными природными ресурсами.
Состав чуть раскачивался, иногда посвистывая резким протяжным гудком. Тук-тук, тук-тук, тук-тук! — стучали колеса. Полчаса назад выехали из Хабаровска. За окном тянулись сопки, покатые, поросшие лесом, как близнецы, похожие друг на друга. Пейзаж не менялся — леса, нескончаемые девственные леса. Никита Сергеевич прислонился лбом к прохладному стеклу — голове делалось приятно, под монотонный стук колес от стекла передавался успокаивающий холодок. В целях безопасности поезд прибавлял скорость и шел на полном ходу. За окнами пролетали редкие поселки и мелкие городишки. Считалось, если поезд мчится на всех парах, злоумышленникам труднее нанести составу вред, осуществить нападение.
По стуку колес, который становился чаще, можно было догадаться, что впереди населенный пункт. Остановки запланировали в крупных областных центрах. Там Никита Сергеевич и члены правительственной делегации встречались с партхозактивом и трудящимися, посещали крупные промышленные предприятия. Обратный путь лежал через Владивосток, Хабаровск, Комсомольск, Сахалин, Читу, Иркутск, Свердловск, заодно посетили и закрытые города, где велись работы по совершенствованию ядерного оружия. На каждой остановке спецсостав встречали торжественно — при большом скоплении народа, с цветами, музыкой. Хрущев, как руководитель делегации, впервые был главным. Все обращались к нему, и только он отвечал на вопросы. Никита Сергеевич обстоятельно разъяснял политику государства в отношении Китая, без конца повторяя — дружба навек! Вскользь касался темы допущенных при Сталине перегибов, ведь Сталин все еще воспринимался как Бог, был не просто любим, а обожаем. Обращаясь к людям, Первый Секретарь признавал, что жизнь пока нелегкая, просил перетерпеть, обещал, что через годок-другой положение кардинально поправится.
— Жаль, товарищ Сталин умер, — сетовал беззубый дед. — У него бы с порядком скорей получилось, вы-то еще зеленыя!
Никита Сергеевич выслушивал многочисленные просьбы, жалобы, на прощанье произносил пылкие слова, кого-то обнимал, а потом поезд мчал дальше, и опять в уши назойливо лез однообразный стук колес — тук-тук, тук-тук, тук-тук!
После запланированных остановок Хрущеву казалось, что Сталин жив, повсюду, куда ни бросишь взгляд, были его портреты, даже на скорости пролетая захудалые городки и покосившиеся деревушки, взгляд обязательно выхватывал величественное лицо генералиссимуса. Сталин обязательно присутствовал на вокзалах, на центральных площадях, смотрел с фасадов административных зданий, красовался у школ, больниц, и даже здесь, в поезде, в купе вагоновожатого, висел портрет Иосифа Виссарионовича. На митинге в Хабаровске Хрущев углядел три портрета Маленкова и вдумчивое лицо Молотова.
Никита Сергеевич вызвал начальника поезда, хотел рявкнуть за сталинский портрет в служебном купе, приказать убрать.
— Присаживайтесь, — поздоровался Первый Секретарь.
Начальник поезда неуверенно сел, ему никогда не доводилось сидеть в присутствии столь высокого начальства.
— Как коллектив? — издалека начал Хрущев.
— Коллектив у нас слаженный, дружный, — замерев на стуле, ответил железнодорожник. — Работники со стажем, давно в рейсы ходят. Только вот прикомандированного из НКВД, ой, извиняюсь, из КГБ, — поправился начальник поезда, — заменили. Нового прислали. Жалко. Прежний, Федор Федорович, с товарищем Сталиным неотлучно ездил, в отставку его ушли.
Хрущев никак не отреагировал на это сообщение.
— У нас, Никита Сергеевич, работа на высшем уровне, — доложил железнодорожник. — Может, будут какие распоряжения?
— Распоряжений пока нет, — ответил Никита Сергеевич, он передумал говорить про сталинский портрет. — Слишком жарко, — пожаловался Первый Секретарь.
— Товарищ Сталин тепло любил, — во весь рот улыбался железнодорожник. — Только и требовал: «Топите лучше!» Мы так и стараемся, и вам, думаем, как товарищу Сталину, приятно будет.
Хрущева внутренне передернуло — везде Сталин!
— Вы тут давно?
— Восемь лет. Раньше командовал спецсоставом министра внутренних дел.
— У Лаврентия, значит, работали?
— Так точно, у товарища Берии, Лаврентия Павловича.
— Никакой он не товарищ! — не смог сдержаться Хрущев. Как будто этот начальник не знает, что Берия враг!
— Извиняюсь! — вытянулся в струнку железнодорожник.
Хрущев взял себя в руки.
— А у него сколько проработали?
— С Берией двенадцать лет отъездил, от звонка до звонка.
— Что ж, не буду больше задерживать.
Начальник поезда, пятясь, удалился.
«Хорош гусь! — поморщился Никита Сергеевич. — Товарищ Сталин, Лаврентий Павлович! Так и млеет, гад!»
Берия постоянно ездил на поезде, самолетами почти не пользовался. У него в вагоне было три спальни. В двух размещали по симпатичной девушке, а в последней, самой просторной, удовлетворив мужскую похоть, маршал отдыхал в одиночестве, не любил, чтобы кто-то оставался с ним на ночь. Еще пяток девушек находились в соседнем вагоне для замены.
Мао Цзэдун тоже был неравнодушен к прекрасному полу. Пренебрегая пуританскими правилами коммунистической морали, насаждаемыми в Китае, товарищ Мао, не стесняясь, наслаждался жизнью. Получив власть, Председатель Мао почувствовал себя императором, говорили, что в юности, ему так предрекла цыганка.
Возглавив Китайскую Красную армию, которая установила власть над четырьмя крупными провинциями, предводитель коммунистов начал барствовать. Перебравшись в обнесенный зубчатыми крепостными стенами старинный город Яньань, что в переводе означало «несущий мир», он занял лучший особняк, во внутреннем дворе которого имелась красочная стена для отпугивания злых духов. Построенный францисканцами огромный кафедральный собор, стоящий напротив, превратили в место партийных собраний. Город Яньань вел не только оживленную торговлю, но был и крупным культурным центром. Мао Цзэдун, не церемонясь, отослал жену с детьми в Москву и принялся развлекаться по-взрослому — недозволенное стало дозволено. Ему хотелось буйства, смены впечатлений, никакая сногсшибательная женщина не смогла бы удержать военачальника подле себя, а собственная жена давно стала ему глубоко безразлична.
«Эта бесконечно рожающая брюхатая корова, вечно хнычущие сопливые дети!» — ругался Председатель.
Он сплавил семью подальше, чтобы «уродливая толстуха» не представлялась каждому встречному супругой полководца Мао Цзэдуна, не мозолила глаза.
«Она рожает детей, как курица несет яйца! — шипел полководец. — Я устал от этой постной рожи. В Москву! Увозите в Москву!»
Официально это называлось «выезд на лечение».
Как только жену отослали, в армию поступил приказ искать симпатичных девушек из артисток или медработников, не старше двадцати двух лет, и, не мешкая, отсылать в Яньань. Тех, кто проходил отбор, зачисляли в штат обслуги, но на самом деле девушки предназначались для сексуальных утех, правда этим похоть командующего Красной армией не ограничилась. Мао велел повсеместно устраивать музыкальные вечера с танцами, объявив танцы полезной для организма физической подготовкой. На музыкальных вечеринках он регулярно появлялся, танцевал, заодно был предлог для знакомства с симпатичными особами женского пола. На танцах главнокомандующий мог выбирать девушек сам, а не кто-то за него. Возглавив Китайскую Народную Республику, Мао Цзэдун не изменился, лишь еще больше уверился в собственном превосходстве. Все чаще, обсуждая с подчиненными государственные дела, он принимал членов Правительства, лежа на широченной кровати. Приглашенные на аудиенцию устраивались на стульях вокруг и получали мудрые наставления. По утрам и вечерами на этом просторном ложе происходили любовные утехи.
Мао Цзэдун сделался гурманом не только в выборе хорошеньких девушек, но и превратился в тонкого гастронома. Целый штат поваров числился у него в услужении. Продукты для Председателя выращивались на специальных фермах, отдельные сорта рыб, которые предпочитал правитель, везли в бочках с речной водой за сотни километров, их полагалось доставлять на кухню живыми.
Женщины в Китае носили мешковатые штаны и бесформенные рубашки, голову брили наголо во избежание вшей, на ногах были некрасивые хлопковые тапочки. Когда мужчины смотрели на них, трудно было восхититься. Зато в каждой резиденции Мао Цзэдуна (а резиденций у повелителя насчитывалось более двадцати) жизнь устраивалась по-иному: девушки были привлекательны, ходили в подчеркивающей фигуру элегантной одежде, волосы у них были длинные, ухоженные. Только заглянуть за высокие стены, огораживающие правительственные особняки, удавалось не каждому. Пекинская резиденция вождя утопала в пионах. Мао любил цветы. Неподражаемые благоухающие сады разбивали повсюду, где проводил время обожаемый руководитель. Его неизменно сопровождали искусные повара, преданная охрана и прекрасные женщины.
Влюбившись в двадцатилетнюю красавицу-актрису, Председатель женился в очередной раз, послав в Москву уведомление прежней супруге о разводе. Детей Председателя Мао отобрали у матери, товарищ Сталин определил их учиться в закрытое учебное заведение, где воспитывались дети видных зарубежных деятелей. По сути, дети Мао Цзэдуна находились у Сталина в заложниках, но командующего Китайской Красной армией это не пугало, он не терзался отцовскими чувствами. Полководец писал детям письма лишь для того, чтобы прилично выглядеть перед вождем всех времен и народов, и это ему хорошо удавалось. Изредка он наивно просил «отца и учителя» прислать детишкам сладости и фрукты. Поддаваясь на уловку, Сталин присылал гостинцы, считая, что китаец у него в кармане. В душе Мао был лириком, сочинял стихи, мечтал, но ничто не могло отвлечь его от построения железного, управляемого исключительно им государства. Председатель Мао превратил китайцев в бездумных истуканов, выбил крамольные мысли, философские рассуждения, заставил обожать себя, обожествлять.
Отличным учителем оказался Иосиф Виссарионович. Много чего китаец перенял у товарища Сталина. Первое — держать общество в страхе. Страх, которым надо бить, бить и бить! Бить больно и долго, душить и истязать сограждан, чтобы страх стал необратимой реальностью, а за страхом нередко следовала смерть.
По образу и подобию великого вождя Мао Цзэдун предпринял партийные чистки. Партию долгие годы возглавлял Ло Фу. Память о прежнем руководителе и его окружении не давала Мао покоя, поэтому партийные чистки для коммунистов стали «очищением во имя победы». «Нам мешают победить, нас тормозят! Разыщем виновных, накажем и станем жить лучше!» — призывал Мао Цзэдун.
Мао требовалось вышибить из партии вольнодумцев, оставив лишь тех, кто безропотно повиновался, до исступления, до фанатизма! Кого-то уничтожил голод, кого-то поразила пуля, кто-то сгнил в тюрьме. Каждый третий коммунист был объявлен недостойным человеком, пробравшимся в святая святых, в Коммунистическую партию, с тем, чтобы осквернить ее, принизить идеи Ленина — Сталина, помешать справедливой борьбе за социалистический Китай. Скоро в рядах партии, точно как и в России, обнаружились вражеские элементы — предатели и шпионы. Их карали. Партийные чистки сопровождались избиениями, пытками и массовым уничтожением людей. Замаскированных врагов внутри Коммунистической партии также оказалось много.
«Похороните предателей заживо!» — учил Председатель.
Города захлестнула волна массовых митингов, на которых толпы в исступлении скандировали лозунги и клялись в любви к Коммунистической партии. Всякий раз на обозрение вытаскивали «плохих» людей, заставляя публично каяться, признаваться в преступлениях перед родной партией, а доведенная до остервенения толпа ревела, грозила. Если человека сталкивали с помоста, его разрывали на части. Не было недели, чтобы на улице не гремел митинг.
Оригинальной идеей правителя стали мнимые казни. Приговоренного выводили на казнь, зачитывали приговор, несчастный копал себе яму. Потом напротив выстраивался отряд солдат, обреченному завязывали глаза, и раздавался залп. Стреляли холостыми. Не каждый переносил такое тяжкое испытание, выпадавшее, как правило, на долю бывших ответработников. Многие до конца дней не могли оправиться от потрясения, но зато делались совершенно не опасны. В тюрьмах начались пытки. Для некоторых единственным способом прекратить невыносимые муки стало самоубийство. Люди бросались вниз со скал, прыгали в глубокие колодцы, те, у кого в заключении находились жена и дети, часто сначала убивали их, а потом себя. Обычными стали повторные аресты и пытки. Учитель физики, выживший после того, как проглотил горсть ядовитых спичечных головок, едва придя в себя, повесился. Одного несчастного, наглотавшегося колотого стекла, вернули к жизни, заставили написать покаяние, а потом увели мучить, выпытывать: кто надоумил его к самоубийству?
По всей стране Мао Цзэдун затеял так называемые «дисциплинарные революции», сутью которых было молчание. Пустословие теперь преследовалось страшнее, чем реальные преступления — кража, обман. Молчание стало правилом жизни. Китайцы учились общаться односложно: да, нет, иди, дай, туда, я, товарищ… — коротко и понятно. Главное — не сболтнуть лишнее, не проговориться врагу, ведь враги шныряли повсюду.
И еще одно нововведение появилось: каждый вечер человек брал бумагу и карандаш и писал «мыслеанализ». Требовалось вывернуть собственные мысли наизнанку, так сказать, «подсветить их».
«Пусть пишут по много раз, — настаивал Мао Цзэдун, — пусть стараются извлечь из глубины головы все, о чем когда-нибудь думали, то, что могло повредить партии, родному народу!»
Это касалось каждого человека без исключения. Всякий должен был писать, кто отмалчивается — тот враг. Китайцы судорожно хватались за бумагу. Точно так же, на отдельном листочке, надо было записывать услышанное от знакомых, от посторонних на улице. Называлось это «малыми передачами». Информация передавалась уполномоченному лицу. Люди боялись расправ и писали как можно больше, чтобы не подумали, что они что-либо скрывают.
«Раз ты не виновен, значит, тебе нечего скрывать!» — изрек Мао Цзэдун.
Он заставлял писать всех без исключения: и свою ненаглядную красавицу жену, которая одурманила главнокомандующего сладостными чарами; и подобострастную прислугу, и пылких любовниц, и искусных поваров, и стерегущих покой, больше жизни преданных Председателю охранников, и убеленных сединами членов Политбюро Китайской Коммунистической партии, и даже первого помощника Чжоу Эньлая.
«Партия никому не дает поблажек!» — качал головой правитель и, лежа на кровати, зачитывал членам Правительства собственные очистительные мысли.
«Теперь вы!» — приказывал полководец, и в комнату приносили карандаши и тетради.
Скоро и в Правительстве обнаружились законспирированные враги.
Пресса извне в страну не поступала, радио, кроме коммунистического, не работало. Обмен письмами, даже между членами семьи, был запрещен. Один мыслеанализ и малые передачи наводнили пространство. И хлынул поток информации — откровение за откровением, вот где получилось развернуться спецслужбам! Созданное Коммунистической партией Китая «Бюро по специальной работе», аналог советского НКВД, без выходных выявляло врагов.
Тысячи тысяч китайцев были обвинены в предательстве и шпионаже, многие казнены или отправлены на принудительные работы.
Излюбленным приемом Мао Цзэдуна было превращение действующих организаций в тюрьмы. Часто на производстве семьдесят процентов работающих оказывались подозреваемыми во вредительстве, соответственно тридцать оставшихся становились их тюремщиками. Такой подход был удобен, так как работа на предприятии не останавливалась, ведь трудящиеся, как правило, работали и жили в одном месте. Те, кто сторожил подозреваемых, ожесточались и, чтобы не попасть в их круг, беспрестанно доносили на своих бывших коллег. Часть подозреваемых признавали врагами и расстреливали, кого-то Председатель миловал. Он мог быть и добрым, и справедливым, за что народ все больше его превозносил, восхищался, но страх полз по Китаю, лютый страх!
«Чем хуже, тем лучше!» — любил повторять Мао.
Независимое мышление отмирало. Годы постоянного давления и террора превратили молодых жизнерадостных людей, страстных поборников справедливости, в роботов, все вокруг покрыла жуткая одинаковость, один Мао Цзэдун мог шутить и улыбаться, один он сиял, как звезда!
Мао жил по-княжески, желая построить рядом три дворца с наложницами, ведь без обладания женщинами он не мог обходиться. Китайцы издавна считали, что правитель должен иметь множество наложниц, половой акт владыки должен происходить никак не менее чем с десятью женщинами одновременно. Считалось, что молодые женщины придают повелителю силы, продлевают жизнь, омолаживают. Прохаживаясь по благоухающему пионами двору, Председатель рассматривал хорошеньких девиц, которые голышом разгуливали среди цветов, указывал, кто будет плавать с ним в бассейне, а кто убаюкает ночью.
Председатель не выносил мыться, перед сном его обтирали смоченным благовониями махровым полотенцем, втирая в тело ароматные масла, и массировали. Он много плавал, мог часами находиться в воде.
Мао Цзэдун целенаправленно уничтожал соперников, болью и страхом перекраивая сознание людей. Казни стали привычным и общедоступным явлением, они показательно устраивались на площадях городов, как при инквизиции, однако масса смертельных приговоров милостиво заменялась сроками длительного заключения, с тем, чтобы заключенный мог трудиться на благо Отечества. Зеков в Китае были миллионы. Когда понадобилось вновь воевать, Мао обратился к истерзанным собратьям: «Все пережитые вами мученья — неотъемлемая часть служения народу!» При выступлениях он снимал головной убор и кланялся аудитории. На него показывали пальцами и шептали: «Живой Бог!»
«Мы сражались с врагом в темноте, поэтому ранили своих! — каялся Мао. — Так отец наказывает своих сыновей. Пожалуйста, не держите зла! Пожалуйста, встаньте, отряхните пыль с одежд, идите воевать! Вы герои!»
В такие минуты люди плакали, это были слезы покорности и облегчения.
Полководец никогда не считал человеческие жизни, люди для него были инструментом победы, в Поднебесной не было недостатка в населении. Председатель часто выигрывал сражения за счет численности, но по-серьезному ввязаться в бой, развернуть масштабные боевые действия не торопился, не хотел тратить понапрасну военные силы.
Мао Цзэдун скрупулезно изображал послушного ученика великого Сталина. Повсюду в его покоях лежали томики сочинений Иосифа Виссарионовича, тут и там висели, стояли и лежали фотографии вождя. Советский посол и прикомандированные к Мао доверенные лица Кремля доносили в центр о бесконечной преданности, о его безграничной любви к отцу всех народов. Да и сам Мао свято верил в эту необратимую, искреннюю любовь.
«Единственное место в мире, куда бы я хотел поехать, это Москва! — закатив глаза, с придыханием повторял Председатель, — и то, хочу ехать в Москву лишь затем, чтобы увидеть великого Сталина!»
Мао позировал с книгой Сталина в руке перед фотокамерами, долго всматривался куда-то вдаль, а потом с тоской указывал: «Там — Москва!»
Мао не прогадал, он регулярно получал от Сталина деньги, оружие, технику, советников, но не торопился отдать армии приказ взять в руки винтовки, и, как настаивал отец Иосиф, громить японцев, связанных с гитлеровской Германией узами братской дружбы. Хитрый китаец тянул, не хотел рисковать. Председатель мечтал стравить всех вокруг, ослабить, рассредоточить друзей и врагов, с тем, чтобы, в конце концов, стать единоличным и независимым правителем.
«Используй руку врага, чтобы ударить другого врага!» — учил он. На заре своего могущества, воюя с генералиссимусом Чан Кайши и японцами, Председатель Мао не забывал о соперниках. Всех, кто так или иначе мог претендовать на первенство, не разделял его взглядов, он целенаправленно посылал на смерть, подчеркивая красным карандашом свои суровые приказания: «Стоять до последней капли крови!» И здесь угадывались уроки вождя всех времен и народов, все тот же Сталин обучил таким нехитрым, действенным приемам. Отдав жесткие приказы, Мао Цзэдун заглядывал за кимоно очередной красавицы и с целью снятия напряжения уединялся с ней в спальне-кабинете.
В Китае, как и в России, коммунистическое движение называлось красным. Перед Отечественной войной 1941–1945 годов японцы оккупировали большую часть китайского государства. Из-за огромного пространства и неисчислимого населения, оборонять захваченные территории японцам было сложно, тут и там вспыхивали восстания, власть в отдельных местах переходила от одних к другим. Получалось, что красные часто сидели внутри врага, контролируя ту или иную область, время от времени их разгоняли, но они упорно возвращались на исходные позиции. Вреда от них японцам было немного, основные военные действия красных были направлены против официального Китая, которым управлял законный глава Китайского государства, генералиссимус Чан Кайши. Японцы не трогали провинции, где концентрировались военные группировки Мао Цзэдуна. Сталину любой ценой надо было поддерживать боевой дух Китая, направленный против милитаристской Японии, стягивающей войска к южным границам Монголии, угрожая советской Средней Азии и Дальнему Востоку.
Чтобы содержать многочисленную армию и роскошно жить, Мао Цзэдуну постоянно требовались деньги, и Сталин исправно присылал их. Деньги Председатель использовал и для того, чтобы подкупать нужных людей, работавших у врага, и чтобы рассылать по миру собственных пропагандистов, старавшихся преподнести полководца с позитивной стороны. Мао неутомимо шел лишь к одной цели — получить власть. Иногда он сильно раздражал Сталина. Чтобы смягчить вождя, пришлось совершить несколько не очень крупных военных операций, но раструбить о них так, что они оказались на слуху. На красного китайца работала серьезная группа иностранных журналистов, тех, кто размещал в зарубежной прессе хвалебные тексты, создавая положительный образ молодого китайского лидера. Огромной популярностью за рубежом пользовалась книга Эдварда Сноу «Красная звезда над Китаем», она кардинально изменила образ Мао Цзэдуна на Западе. Мао и японцам сумел заморочить голову собственной значимостью, неустрашимой, хорошо вооруженной армией. Имея деньги Москвы, Мао Цзэдун неутомимо славил себя.
Когда в 1941 году разразилась война с Германией и Сталин не смог оказывать финансовую помощь в прежних объемах, китаец засеял поля опиумом. Опиум приносил несметные барыши, Председатель купался в золоте. Для отвода глаз по краям опиумных полей высаживали обычные сельскохозяйственные культуры. Китай сделался главным поставщиком наркотика. Деньги в руки неустрашимого полководца потекли рекой.
«Выжил, черт!» — удивлялся Сталин и еще больше уверился в своем выборе.
Мао было безразлично, при ком быть главным в Китае: при русских, при американцах или при китайских националистах. Когда приказывали русские, Мао делался у Чан Кайши «верным союзником», правда, только на словах. С каким восторгом, приезжая во дворец официального правителя Китая, он фанатично выкрикивал: «Да здравствует генералиссимус Чан Кайши!» — и клялся в безграничной преданности Гоминьдану, обещая встать с ним плечо к плечу, развернуть Красную армию против ненавистных японцев. Но это был хорошо разыгранный спектакль, на деле Мао Цзэдун был готов на любое зло, чтобы стать первым.
Сталин ему помогал, верил сладкоголосому, улыбчивому другу, но с каждым годом ученик становился строптивей, хотя по-прежнему лебезил, называл Сталина «хозяин», «учитель». Сталин опасался, что Япония внезапно нападет на Россию, а как тогда защищаться? Дальний Восток лежал точно на ладони, никем не прикрытый, не защищенный. Москва делала все, чтобы Чан Кайши и Мао связали по рукам и ногам кровожадную Японию. Хитрый Сталин поставил сразу на двоих — на Чан Кайши и на Мао Цзэдуна. Вождь всех времен заигрывал и с тем, и с другим, но симпатии его, бесспорно, были на стороне коммуниста. Прилежный ученик Сталина через трупы, через слезы, через боль, через голод шагал к цели.
«Мао хитрый, властный, двуличный!» — думал Хрущев.
В купе постучали.
— Заходите!
В салон вошел министр путей сообщения Бещев.
— Вот что, Борис Павлович, — сказал Первый Секретарь, — Весь персонал в этом поезде поменяй.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.