25 июня, четверг

25 июня, четверг

По правилам конспирации в здание Генерального штаба Никита Сергеевич приехал на машине, приписанной к военному ведомству. Зарулив во двор, автомобиль проскочил в самый дальний конец и встал под аркой напротив неприметной двери. Как только «Победа» остановилась, дверь распахнулась, Хрущев выскочил из автомобиля и скрылся за ней. Через минуту Никита Сергеевич сидел напротив маршала Жукова.

— Начинай, Георгий Константинович! — махнул рукой Хрущев. — Сейчас или никогда!

Жуков нажал кнопку под крышкой стола. В кабинет вошел дежурный генерал.

— Москаленко ко мне!

Жуков уселся напротив гостя.

— Значит, на торжество идешь? — невесело спросил он.

— К семи позвали.

— А вот меня пригласить позабыли! — покачал головой Георгий Константинович.

— И хорошо, а то не с кем было о деле говорить. — Хрущев поднялся и обнял военного. — С богом, Георгий Константинович!

— Поехал! — освобождаясь от объятий, отчеканил Маршал Советского Союза.

— Москаленко в приемной! — доложил дежурный генерал.

— Машину! — распорядился Жуков.

Чтобы не вызывать подозрений, они разными путями, покинули здание. Хрущев — через тот же неприметный подъезд, а Жуков в сопровождении генералов Москаленко и Батицкого пошел парадной лестницей.

Смертью дышало небо, смертью и жизнью. Так всегда в природе, так всегда у людей, ничего нового, ничего интересного.

В Зеркальном зале ресторана «Прага» собрались первые лица государства. Товарищ Маленков застыл в центре у мраморного фонтана, любуясь восхитительными красными рыбками. Он не выпускал из рук неудобный сверток, перевязанный голубыми лентами. В свертке находились пеленки и подгузники, а в отдельной коробочке лежала замечательная по эластичности соска, доставленная прямиком из Амстердама. Остальные приглашенные разложили свои дары вдоль свободной зеркальной стены. Молотов нервно расхаживал взад-вперед мимо груды подарков: игрушечных лошадок, мишек, погремушек, громоздкого деревянного манежа, в котором лицом вниз лежала забавная плюшевая обезьяна с оттопыренными ушами и длинным хвостом. Манеж и обезьяну приготовил лично товарищ Молотов и теперь нервно ожидал, когда довезут детский стульчик, который в суматохе забыли погрузить в машину. Все это предназначалось новорожденной бериевской дочке.

— К чему подарки? Главное — внимание! — любил повторять Лаврентий Павлович, снисходительно похлопывая какого-нибудь заискивающего подхалима по плечу.

Было заметно, что приглашенные нервничали. Один Хрущев, безмятежно улыбаясь, уселся напротив дверей и глупо смотрел прямо перед собой. До семи вечера оставалось несколько минут.

— Что молчишь, Никита Сергеевич? — облокотившись на громоздкое кресло, тоскливо спросил Булганин.

— А что тут скажешь, Николай, жду Лаврентия Павловича, — спокойно отозвался тот.

— Заварили кашу! — завизжал Каганович, подскакивая к Хрущеву.

— Не беспокойся, Лазарь Моисеевич, если план сорвется, меня первого заграбастают, я у самых дверей сижу! — пытался шутить Никита Сергеевич.

— Ну тебя к черту! — взвыл бледный Каганович.

Все уже знали, что в эти минуты решается судьба Берии. Так или иначе, каждый дал на то согласие. Один Микоян осторожничал, до сих пор не сказал ни да, ни нет. «Спешим, так нельзя, — в ответ на вопрос о Берии проговорил он. — Лаврентий талантливый организатор, много для страны сделал, зачем кадрами бросаться? Давайте ограничимся строгим выговором, выведем из состава Президиума, освободим от должности заместителя председателя Совета министров, ведь столько лет вместе!», — упирался Анастас Иванович. Даже теперь, когда на карту было поставлено все, Микоян с невозмутимым видом, под простачка, вроде бы он, как и все — за, но в то же время ни при чем, держался особняком. Ни Хрущев, ни Булганин, ни Маленков, как ни старались, не смогли склонить его на свою сторону, зато остальные, глядя страшными глазами, шептали: «Арест!» Смелость в этом поступке была великая, но сейчас каждому было жутко. Арест первого заместителя председателя правительства, главы Министерства внутренних дел и государственной безопасности, Маршала Советского Союза Берии должен был произойти с минуты на минуту. Должен был произойти, планировался арест, а может?.. Жутко подумать, какая страшная правда притаилась за словами «а может?» Лица присутствующих походили на восковые маски, глаза погасли, руки опустились. Они боялись, что план рухнет, и тогда…

За окном хлынул дождь.

— Только дождя не хватало! — глядя на пенящуюся мостовую, пробормотал Ворошилов.

Булганин нервно плеснул себе коньяка.

— Никита, будешь?

— Нет.

— А вы? — спросил министр Вооруженных Сил, обращаясь к остальным.

Никто не отозвался. Дверь приотворилась, в зал крадучись втиснулся помощник Молотова.

— На улице стрельба! — доложил он.

Маленков выронил куль с пеленками, и, опустившись на стул, закрыл лицо руками:

— Про-па-ли!

Каганович распахнул окно и высунулся наружу.

— Ничего не слышу, дождь лупит! Где твои выстрелы?! — заорал он на молотовского помощника.

— Дежурный из Кремля передал, — оправдывался помощник. — Стрельба слышна с улицы Качалова.

— В угловом особняке Лаврентий Павлович живет, — подсказал похожий на смерть Микоян.

Мокрый Каганович резко захлопнул окно, сдернул с ближайшего стола скатерть и стал вытирать голову.

— Весь промок, твою мать!

На столике, рядом с Хрущевым, пронзительно зазвонил телефон. Люди застыли как изваяния. Человеческое сознание стремилось проникнуть в суть этого резкого звонка, разгадать, что уготовлено им: жизнь или смерть?

— Хрущев! — поднял трубку Никита Сергеевич. По его круглому лицу с некрасивым курносым носом, толстыми губами, бесцветными, словно выцветшими бровями, невозможно было разобрать ни ужаса, ни радости. — Понял, понял! — глухо закончил Секретарь ЦК.

— Что?! — вымолвил Маленков и трясущимися руками подобрал с пола кулек с пеленками. — Что, говори?!

— Взяли! — вставая, отчеканил Хрущев и просиял. — Наливай, товарищ Булганин, всем наливай!

Вмиг ожившая компания сгрудилась вокруг Никиты Сергеевича.

— Сейчас Георгий Константинович подъедет, подробно расскажет, как дело было.

Микоян вскочил с места, схватил бутылку «Наири» и принялся задорно, по-молодецки, разливать.

— Поздравляю, товарищи! Всех поздравляю! — ликовал Хрущев. — Враг повержен!

Члены Президиума оживленно чокались.

— Свершилось! — прошептал, словно очнувшийся от гипноза Молотов.

В Зеркальном зале царило оживление. До телефонного звонка Булганин успел осушить два фужера коньяка. Услышав об аресте Лаврентия, он судорожно схватил рюмку. Нервы были на пределе.

— Думал, последние часы на воле догуливаю, страх до корешков волос пробрал! Думал, вот-вот придут и сцапают! Не обижайтесь, ребята, если напьюсь! — причитал Николай Александрович.

Кругом звенел хрусталь.

— О-о-о! — опрокинув стопку, рявкнул седовласый Ворошилов и с долгим вздохом опустился в кресло. Он незаметно скомкал под столом листочек с заготовленными по случаю рождения бериевской детки стихами, мелко-премелко изорвал его, а обрывки засунул в карман, чтобы выбросить где-нибудь подальше. Последние годы Ворошилов, как и Молотов, жил под страхом ареста. Его опала была настолько явной, что за три года он не получил от товарища Сталина ни одного задания, телефон, осуществляющий связь с вождем, ни разу не огласил звоном его необъятный кабинет. В течение последних лет Иосиф Виссарионович не удосужился пригласить Ворошилова на аудиенцию, напротив, он всякий раз выражал ему неудовольствие.

«А Ворошилов здесь откуда? Как он сюда пролез, старая крыса?!» — удивился Сталин, прочитав фамилию фронтового товарища в списке Президиума Центрального Комитета.

«Так вы же сами Климента Ефремовича вписали!»

«Я? — искренне изумился Сталин. — Ладно, пусть пока остается!»

Когда Хозяин умер, Ворошилов точно помолодел, приободрился, приосанился, и все бы ничего, да только рядом оставался живой призрак отца народов — Берии. Хрущев завел разговор с Ворошиловым о Берии осторожно, но Ворошилов был сух, пожимал плечами, называл Лаврентия толковым человеком, верным ленинцем, хвалил. Тогда Никита Сергеевич отправил к нему Маленкова.

«На хер Берию, на хер! Столько лет перед гадом пресмыкался! — просиял Ворошилов. — Я как вы! Лишь бы получилось! Сначала думал — провокация, не поверил Хрущеву».

После смерти генералиссимуса в руководстве не осталось человека, который не восхвалял бы таланты Лаврентия Павловича, вся политика в стране основывалась исключительно на его мнении. Берию постоянно ставили в пример, при каждом удобном случае возносили до небес, и не случайно он держал в руках самые безотказные рычаги — карательные органы. Все замыкалось на его ведомстве, своих людей он расставлял на ключевые посты. Меркулова сделали министром Государственного контроля, Круглов руководил милицией, Огольцов — госбезопасностью, Багиров возглавил Центральный Комитет Азербайджана, Арутинов был первым в Армении, Бакридзе стал председателем Совмина Грузии, Кулов — первым секретарем Северо-Осетинского обкома партии, Недосекина поставил на Тулу. Сотни выдвиженцев Берии рассредоточились по стране. Генеральный прокурор стоял перед ним навытяжку, и Верховный судья исполнял то, что скажет. Искушенные члены Президиума наперебой расхваливали мудрость и прозорливость «лучшего друга». Объяснение было одно — страх, все знали — Берия не пощадит. Соратники до истерики вживались в роли верных товарищей, начали всерьез веровать в бериевскую непогрешимость и превосходство.

Ворошилов постучал по пустой рюмке, показывая Микояну, чтобы тот налил. Каганович по примеру Булганина жахнул полный фужер коньяка. Он больше других переволновался и решил задушить стресс сорокаградусным напитком.

У Георгия Максимилиановича словно гора с плеч свалилась! По отношению к Лаврентию он прилежней других исполнял роль преданного друга.

— Скажите, чтобы закусить дали! — попросил Хрущев молотовского помощника, который так и топтался перед дверью.

В зале появился директор ресторана «Прага» и, обращаясь ко всем, растерянно произнес:

— Извините, пожалуйста, нам только что велели начинать банкет, а товарищ Берия не подъехал!

— Ты что, оглох?! — заорал на него Каганович. — Сказано начинать, значит, начинай! А то — Берия, Берия! Хер с ним, с твоим Берией!

Директор ресторана как ошпаренный выскочил из помещения. В зал стали заносить закуски и расставлять на столе. Булганин уселся по центру, схватил пятерней квашеную капустку и, не церемонясь, запихнул в рот.

— Знатная капустка! Только б маслицем ее сдобрить, как Никита умеет! — нахваливал он.

Хрущев придвинул к себе рыбное заливное, Молотов намазал горчицей толстый кусок ветчины.

— Голодный, как собака! — признался он.

— Когда прикажете подавать горячее? — осведомился расчесанный на идеальный пробор метрдотель, похожий на оживший манекен. Его лицо с заученной угодливой миной не выражало никаких эмоций.

«Стукач!» — определил Хрущев, смерив метрдотеля взглядом.

— Идите, пока ничего не надо. Если понадобитесь, мы вас позовем, — распорядился он.

Театрально кивнув, метрдотель, удалился.

— Ни к чему лишние уши, — объяснил Хрущев. — Подай-ка, Лазарь Моисеевич, мне вон того паштета и хлебушка беленького. Дотянешься? Ну, спасибо!

— Цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берия! — во весь голос пропел Николай Александрович.

— Кончай дуракаваляние! — оборвал друга Хрущев.

На всех напал жор. Ели сосредоточенно, жадно, молча.

— Мы как с голодного края! — усмехнулся Маленков.

— С голодного! — жуя, проворчал оттаявший и порозовевший Молотов.

Грохнув дверью, в зал вошел Жуков.

— Извините, не подрассчитал, сквозняк! — озираясь на дверь, проговорил военачальник.

Он был в маршальской форме с тремя золотыми звездами Героя на груди. Все обступили Георгия Константиновича.

— Поздравляем! Поздравляем! — Каждый хотел пожать маршалу руку.

— Покончили с негодяем! — весело произнес Жуков. — Баста!

— Слава Богу! — обнимая Георгия Константиновича, прослезился Маленков.

— Закрыли гада! Крепко закрыли! — подтвердил Жуков и подсел к столу.

— Рюмку? — предложил Молотов.

— Не откажусь.

Дождь закончился. С неба ласково светило торопящееся к закату солнышко. Окна распахнули, и свежесть, оставшаяся после грозы, заполнила зал чистотой и молодостью. Проникающий с улицы свет, отражаясь в бесконечных зеркалах, вделанных в стены, безгранично расширял пространство. Лица сидящих за столом напоминали физиономии раскрасневшихся нашаливших детей, глаза их светились.

— Предлагаю за успех операции! — предложил Хрущев. — За товарища Жукова! Он у нас герой, реальный герой, боевой — за тебя, Георгий Константинович!

Все встали и дружно выпили, даже Булганин, который уверял, что крепкого пить не станет, не удержался и потребовал коньяка.

— Самое сложное было в Кремле охрану заменить. За это Серову спасибо. Если бы охрану не поменяли, пришлось бы к Берии штурмом врываться, а так мы к нему тихо подкрались! — рассказывал Жуков. — Берия глазам не поверил, когда я с генералами у него в кабинете оказался. Увидев нас, он опешил: «Вы тут откуда? Кто звал?!» Я ему наган в брюхо: «Шагай за мной! Рыпнешься — продырявлю!» Москаленко пистолет к другому боку приставил. На всякий случай обыскали, никакого оружия не нашли, и портфель пустой. Очень удачно вывели Берию из здания и в машину, между мной и Москаленко втиснули. Серов предложил его на пол положить и чуть ли не на голову ему сел! — хохотнул маршал. — «Гони»! — ору водителю. Из Кремля выезжаем, а куда ехать — черт знает! До конца план не продумали. «В здание Московского военного округа!» — командую. На гауптвахте его запереть решил.

Как из Спасских ворот выехали — шофер по газам! Берия на полу заелозил, хочет выглянуть. Серов ему: «Лежать!» У нас спереди идут два «ЗИМа» и сзади один пристроился. Батицкий, Москаленко и Серов свои машины с автоматчиками на набережной держали. Сидим молча. Через Москву-реку переехали, а пистолеты по-прежнему наготове. Берия, конечно, понял, что ему хана! — ехидно улыбнулся военачальник. «Позвоните Маленкову, разыщите Хрущева!» — визжит. Москаленко ему под дых: «Застрелю!» — и шляпу на глаза нахлобучил. Лаврентий сдрейфил, затих. Мы от Кремля уже далеко отъехали.

Привезли его в здание Московского военного округа, ворота сразу на замок. Машины в гараж попрятали, чтобы не светились, и, главное, чтобы никто не догадался, кого привезли. Берию, не мешкая, в подвал поволокли. Гауптвахту от арестантов пришлось очистить, — продолжал Жуков. — Ради такого случая я собственной властью всех на волю отпустил.

— Правильно! — одобрил Хрущев.

— Потом мои десантники прибыли, четыре грузовика, не солдаты — звери. Их в оцепление поставили. Как за Берией мы поехали, отдал приказ Кантемировской дивизии на Москву танки выдвигать. Времени дал два часа. Комдиву пригрозил, что если опоздает, разжалую в рядовые! Танки из ангаров по тревоге сквозь закрытые ворота выезжали и прямым ходом сюда, — заулыбался Жуков. — Уже по Кутузовскому шуруют! Если будет сопротивление, я приказал прямой наводкой бить, не разбираться. Скоро дивизия по городу рассредоточится. Москаленко движение танков координирует и за охрану здания Московского военного округа отвечает. Так что Берия в надежном капкане. С танками два полка пехоты. Они тоже под Москаленко. А в самой тюрьме генерал Батицкий за старшего, он прямо в соседней камере расположился.

— Вот тебе и Берия! — с нескрываемой радостью произнес Каганович.

— Когда его в железную клетку заперли, стал верещать как резаный: «Это заговор! Я — первый заместитель председателя Совета министров! Я министр внутренних дел! Соедините с Маленковым, доложите Булганину!»

— Это меня! — икнул Булганин. В руках у него был очередной фужер.

— Ну, мы тебе уже доложили! — похлопал его по спине Хрущев.

— Что за стрельба на Садовом была? — поинтересовался помолодевший от счастья Маленков.

— В бериевском доме охрана сопротивлялась. Добили негодяев.

— Дома у Лаврентия, наверное, переполох? — предположил Маленков.

— В таких вещах без паники не обходится, — развел руками маршал.

— Да х… с ними! — зло фыркнул Каганович. — Ты, Георгий Константинович, расслабься, закуси! — и подставил ему рюмку.

— Я, товарищи, хочу за Никиту Сергеевича поднять, — вставая, проговорил полководец. — По существу, это его победа. Он дело организовал, операцию подготовил и последнюю команду отдал. А мы, как честные солдаты, приказ выполнили. За тебя, Никита Сергеевич!

Члены Президиума встали и стоя выпили за Хрущева. Никита Сергеевич был растроган. В глубине души он только и надеялся, что на Жукова. Не было бы Жукова, ничего бы не получилось, была бы одна говорильня, а по итогу — предательство. Когда долго разговариваешь, тянешь, ничего путного не получается. «В нашей стае хищников вожаки — я да Жуков, — подумал Хрущев, оглядывая разгоряченных товарищей. — А третьего хищника сегодня в клетку заткнули!»

— Спасибо за хорошие слова, дорогой Георгий Константинович! Дай я тебя расцелую! — Никита Сергеевич подошел к военному и трижды его поцеловал. — Без тебя, без твоих отважных орлов ничего бы у нас не вышло! Вы, по существу, Кремль взяли. Вам слава! Ура!

— Ура-а-а-а!!! — прокатилось по залу.

Члены Президиума поочередно подходили сначала к маршалу, затем к Никите Сергеевичу, благодарили, жали руки. Булганин подошел к Жукову последним и прямо повалился на заместителя.

— Как я тебя люблю, Георгий Константинович! Если бы не ты, мы бы сейчас крыс кормили. А я бы первый. Смотри, и Маленков от радости плачет!

— От радости, от радости! — часто моргая, подтвердил взволнованный председатель Совета министров.

Булганин слюняво расцеловал маршала.

— Мой ты родной!

— Предлагаю за стол, закусить, а то у нас — сплошное пьянство! — распорядился Никита Сергеевич. — Подсаживайтесь ближе!

Победители расселись, метрдотелю велели подавать горячее.

Теперь мысли каждого стремились проникнуть в будущее, разгадать, что ждет дальше, как будет организовано государственное устройство, с кем рядом идти? Некоторые пытались отмахнуться от этих назойливых мыслей, пытались отложить их хотя бы до утра или, в крайнем случае — до ночи, — не получалось! Мысли эти давили, захлестывали, переполняли, но радость победы все равно оставалась великая.

— Что с Василием делать будем? — поинтересовался Хрущев.

— С которым Василием? — вскинул брови Маленков.

— Со Сталиным.

— Этот пусть посидит! — процедил Молотов. — Пусть сперва спесь сбросит, а как сбросит, тогда посмотрим!

Молотов хмурился, вспоминая свою истерзанную ГУЛАГом, постаревшую на сто лет, некогда энергичную, жизнерадостную жену, которую после смерти отца народов еле живую доставили в кремлевский кабинет Лаврентия и передали на руки мужу. Молотов всей душой ненавидел коварного тюремщика Берию, а еще злее — своего мучителя-друга, непогрешимого борца за «человеческое счастье», великого Сталина. Ненавидел за жену, за себя, за все, что тот совершил с народом, со страной, превращенной в бесконечный полигон его прозорливых идей. И сейчас, когда речь зашла о разнузданном сталинском отпрыске, Молотов от возмущения позеленел — как он ненавидел змеиное сталинское семейство!

— Пусть сидит! — мрачно повторил он.

— Правильно! — поддержал Каганович. — Пусть сосунок поумнеет! Рано щенку на свободу. И бериевских посадить! А то начнут по соседям лазить, вздор молоть! И жену, и сына — за решетку!

— А если вдруг прорвутся к нему, выручать придут? — с опаской проговорил Маленков, вспомнив про запертого в подвале Московского военного округа пленника.

— Застрелим! — отрезал Жуков. — К Берии надежные ребята приставлены, у них не забалуешь! Но я не верю, что кто-то прорвется. Дело сделано, и дураков шкурой рисковать нет. Ты, Никита Сергеевич, как думаешь?

— Думаю, точка!

— Согласен, — поддержал Ворошилов. — В тюрьме Лаврентий никому не нужен.

— Он всех замучил, даже академики при нем от страха тряслись, — добавил Первухин, который долгое время работал министром химической промышленности, а став заместителем председателя Совета министров, являлся бериевским помощником в ядерном проекте.

После смерти Хозяина к членам Президиума стало возвращаться потерянное в пресмыкательстве и подхалимаже человеческое достоинство. Наконец можно не гримасничать, не притворяться. Они давно мечтали пожить по-людски, с искренней радостью, с молодецким весельем, неподдельной открытой жизнью. Даже Кагановичу и Маленкову, особо преуспевшим в двуличии, хотелось глотнуть сладкого воздуха свободы, но на горизонте мрачной тенью маячил беспощадный иезуит Берия. Со второй ролью Берия не смирился, по существу, именно он держал власть за горло.

— За конец Берии! — предложил захмелевший Молотов.

— Съели! — улыбнулся Микоян, который теперь принимал самое активное участие в торжестве.

— А ведь ты, Анастас, так и не согласился мингрелу приговор подписать! — подметил Хрущев.

— Испугался, брат! — с веселой улыбкой отозвался Анастас Иванович.

— Смотри, не бзди больше, а то не пойму! — погрозил вилкой Никита Сергеевич.

— Сейчас проводим аресты в Министерстве внутренних дел и госбезопасности, — докладывал Жуков. — Будут арестованы бериевские люди, расставленные в центральных учреждениях.

— Я бы с Управлением правительственной связи не мешкал. Там надо срочно сотрудников поменять! — подсказал Хрущев.

— Этих в первую очередь заменили. Теперь генштабовские спецсвязью командуют. Товарищ Беда за правительственную связь отвечает, он человек ответственный, хоть и молодой.

— Фамилия странная, — сощурился Маленков. — Беда!

— Фамилия как фамилия. Я и подурней фамилии встречал, — резко отреагировал Жуков.

— Анекдот вспомнил, — заулыбался Булганин. — Про хохлов. Не обижайся, Никита Сергеевич, ты ж у нас главный хохол. Вот, слушайте. Два хохла сидят, газету читают, и тут один другому говорит: «Дывись, Пизденко, яка смишна фамилия — Зайцев!»

Булганин и остальные покатились со смеху.

— А что молодой твой Беда, даже лучше, не будут глупые раздумья заедать, — отсмеявшись и возвращаясь к Управлению правительственной связи, высказался Хрущев. — И танки из города следует убрать, не нужны в столице танки. Люди на улицу выйдут, а на дворе бронетехника. Что подумают?

— Если ничего не случится, уберем, — осторожничал Молотов.

— Да, если ничего не случится. Но лучше с танками повременить, — перестраховался Маленков.

— Не должно ничего случиться, — возразил Никита Сергеевич, — враг обезглавлен. — И, призвав всех к вниманию, продолжил: — Министерство внутренних дел и государственной безопасности предлагаю возглавить товарищу Серову. Я за него ручаюсь, по Киеву его знаю как облупленного, товарищ Жуков знает его по Берлину. Ничего плохого в адрес Серова мы сказать не можем. Так, товарищ Жуков?

Жуков кивнул. На Украине Серов работал наркомом внутренних дел, а после капитуляции Германии в ранге первого заместителя Союзного НКВД, прибыл в распоряжение Жукова.

— Министерство внутренних дел и государственной безопасности без руководителя оставлять нельзя! — подытожил Хрущев.

— Почему Серов? — высказал неудовольствие Георгий Максимилианович.

— Серов — человек из органов, в системе ориентированный. Сейчас надо хвосты прижать, он это умеет, — объяснял Никита Сергеевич. — На местах, в областных управлениях МВД, еще много бериевских прихвостней, а может, и активных сторонников. Серов для них палкой будет, ведь он не абы кто, а генерал-полковник госбезопасности. Некоторых своим появлением нейтрализует, а тех, кто взбрыкнет, раздавит, как клопов. И потом, многие здесь Ивана Александровича лично знают, и товарищ Булганин тоже, вот что я имею в виду. На первых порах можно утвердить его исполняющим обязанности.

— Не уверен, — запротестовал Молотов.

— Ну, тогда, Вячеслав Михайлович, сами госбезопасность возглавляйте! — нахмурился Жуков. — И сами командуйте!

— Временно Серова можно, — пожал плечами Ворошилов. — На месяц, на два, а там поглядим.

— То, что товарищ Жуков Берию на свободу не выпустит, это факт, но и то, что товарищ Серов порядок в органах наведет, дисциплину подтянет, а кого надо и под зад коленом, тоже ясно, — снова заговорил Хрущев. — Церемониться сейчас не следует, а значит, и оглядываться, что скажут, что подумают, не надо — действовать надо! Предлагаю проголосовать за Серова, как за временно исполняющего обязанности министра внутренних дел и государственной безопасности.

— Мы, по-твоему, в ресторане голосовать должны? — поморщился Молотов.

— Время не ждет, тем более что большинство членов Президиума здесь.

— Я — за! — высказался Хрущев, и первый потянул в верх руку.

Булганин поднял руку следом. Микоян мгновенно поддержал хрущевское предложение. Все, даже те, кто сопротивлялся назначению, подняли руки.

— Теперь о Берии, — продолжал Хрущев. — Считаю, что Берии надо в кратчайшие сроки обвинение предъявить. Пленум Центрального Комитета созвать, обстановку коммунистам доложить. Обличим Берию, как изменника Родины, готовившего государственный переворот. Такие данные имеются, правильно, товарищ Жуков?

— Есть неопровержимые факты.

— Очень важно с Берией не тянуть, — уточнил Маленков. — При Сталине он был не меньший каратель, чем Ежов.

— Сталина трогать не будем! — рыкнул Молотов.

— Дыма без огня не бывает, — заметил Хрущев.

— Я категорически против критики Сталина. При всех негативных явлениях при Сталине было много хорошего. И вера у народа в товарища Сталина безграничная, это и его похороны показали, — заявил Каганович.

— Критика Сталина прямиком ударит по членам Президиума, по тем, кто все эти годы стоял рядом. А кто стоял? Мы стояли. Значит, за сталинские прегрешения нам отвечать, — высказался Ворошилов.

— Берия — тот сволочь зажравшаяся, а Сталин целые народы в единое государство сплотил! — не унимался Каганович.

— Особенно евреев сплотил, — глядя на Кагановича, прищурился Булганин.

— Я говорю о месте Сталина в истории, а не о частностях! — ответил Каганович. — Проще всего грехи на мертвеца свалить!

— Берию предлагаю расстрелять без суда и следствия, немедленно! — с ожесточением высказался Молотов.

— Вроде как при попытке к бегству, — поддакнул Маленков.

Булганин надулся и уставился на Хрущева — что скажет тот.

— Эту язву надо хирургически вскрыть, гниль выпотрошить, чтобы по ночам люди спали спокойно, не вздрагивали при каждом шорохе. Ведь у нас процветала порочная система, при которой следствие, обвинение, правосудие и наказание сосредоточенны были в органах государственной безопасности. Тот, кто органами руководит — тот Бог. Вот и завелись у нас и боги, и божки, и не знаю кто еще. В результате НКВД, как гидра, пророс сквозь живой организм и парализовал его. Никто особо не разбирался — виновен, не виновен, следователь пишет «виновен», и делу конец. Ни прокуроры стали не нужны, ни судьи, тройками приговоры выносили и тут же приводили в исполнение. Все ходили под подозрением, все были потенциальные заключенные. Как тут жить?! У нас не Правительство страной управляло, а ГУЛАГ управлял! Недопустимая вещь, опасная! — определил Хрущев. — В этом огромная вина Лаврентия. Это первое. И второе, то, что только сейчас выяснилось. Лаврентий любой ценой рвался к власти, хотел и нас ликвидировать! Он на заслуги не смотрел, мы ему под ногами мешались. И ликвидировал бы, если б его не опередили. Такое прощать нельзя. Государство должно жить открыто, не пугать народ, а объединяться с ним. Притворство, ложь и насилие — это не для коммунистов!

— Хорошо, что Лаврентий в тюрьме! — вздохнул Маленков. — Предлагаю отдыхать. Завтра соберемся и обстоятельно поговорим. В целом предложения Никиты Сергеевича разумны. — Премьер-министр вышел из-за стола и удалился.

— Машину товарища Маленкова к подъезду! — раздался снизу истерический возглас.

— И я поеду, — проговорил Вячеслав Михайлович. — Всем привет!

Вслед за Молотовым заторопились Каганович и Ворошилов.

— Товарищи! — извиняющимся голосом проговорил директор ресторана, который неумолимо находился за дверями. — Как же быть с банкетом товарища Берии, что делать?

— Да иди ты на х… со своим Берией! — ругнулся Булганин. — Заладил, как попугай, Берия, Берия! Нет больше Берии! Заруби себе на носу! Пошли, Анастас Иванович!

— Машину товарища Булганина к подъезду! Машину товарища Микояна к подъезду! Машину товарища Первухина к подъезду! Машину товарища Суслова к подъезду!

Зал опустел. Хрущев посмотрел на Жукова. Они остались вдвоем.

— Вовремя гада сцапали, — проговорил маршал. — Еще бы немного — и хана.

— Свезло!

Хрущев оглядел опустевший зеркальный зал с чудесным фонтаном по центру, в котором безмятежно плавали китайские золотые рыбки.

— Хорошо, что все счастливо закончилось.

— Для Берии плохо. И подарки не пригодились! — указывая на гору свертков, перевязанных лентами, тесемками и бантами, манеж с плюшевой обезьяной, эскадрон лошадок-качалок и массу всевозможных вещей, усмехнулся Жуков.

— В детский дом отдадим. Пошли, Георгий Константинович?

— Ваша шляпа, Никита Сергеевич! — догнав гостей у лифта, поклонился услужливый метрдотель.

Хрущев водрузил шляпу на голову, без нее он чувствовал себя неуютно, вроде, как раздетым.

На улице Никита Сергеевич развернулся к Жукову и обнял за плечи.

— Спасибо, брат!

— У меня, скажу честно, руки чесались. Так и хотел козла на тот свет отправить! — похлопывая по кобуре, признался маршал.

У машин ожидал генерал Серов, он с неистовством козырнул начальству.

— Поехал! — садясь в автомобиль, попрощался Жуков. — Пока, Иван!

Генерал Серов снова козырнул.

— Еле протянул тебя, Ваня, в министры! — устало выговорил Хрущев. — Смотри, не подкачай, а то мне краснеть.

— Не сомневайтесь, не подведу!

— Помни, кроме меня, у тебя начальников нет.

— Нет и никогда не будет! — заявил генерал-полковник. — Ваш я, Никита Сергеевич! А эти, — он кивнул на дорогу, по которой уехали правительственные машины, — мне до сраки!

— Так про правительство не выражаются! — миролюбиво заулыбался Хрущев. — Иди, Ваня, завтра потолкуем.

Никита Сергеевич был на седьмом небе — Лаврентия арестовали! Хрущев вспомнил тот день, когда на сталинской даче Берия прикрепил к его спине листок с надписью «мудак». Как тогда смеялись, показывая пальцами на мудака-Хрущева!

— Ну, кто из нас мудак? — прошептал Никита Сергеевич. Его бронированный автомобиль плавно выезжал на Арбат.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.