Глава 9 23 августа 1991 года: встреча в «атомной» гостинице

Глава 9

23 августа 1991 года: встреча в «атомной» гостинице

А теперь нам пора вновь вернуться в августовские дни 1991 года. Уважаемый читатель, надеюсь, помнит, что ранним утром 22 августа я приехал в Москву – впечатления того дня мной уже были описаны.

Позднее стали говорить о «путче ГКЧП», но это было одним из проявлений ельциноидной лжи. Образование ГКЧП, в состав которого вошли почти все высшие фигуры СССР и который не претендовал на смену формы государственной власти и государства, не подходит под определение путча, как его ни поверни. А вот действия Ельцина были путчем в точном смысле этого слова. Путчем называется мятеж небольшой кучки заговорщиков с целью произвести государственный переворот. Но как раз именно это и проделала группа Ельцина в 1991 году!

22 августа антисоветский путч Ельцина увенчался успехом, и развал СССР стал, по сути, фактом. А утром 23 августа, когда я сидел в холле главной «атомной» гостиницы СССР, соображая – куда же мне двинуться сегодня, в гостинице появилась пара моих коллег из «атомного» «Арзамаса-16». Оба входили в ведущую группу разработчиков ядерного оружия, то есть – группу физиков-теоретиков «Объекта».

Один из них, помоложе, радостно бросился ко мне:

– Поздравляю! Мы победили!

Я пожал плечами.

– Кто «мы»?

– Демократия, конечно!

Второй, постарше, его не одёрнул, но был спокоен и, судя по его виду, если не радовался, то и отнюдь не огорчался.

Я помолчал, спросил:

– Куда вы приехали?

– В ГУРВО…

ГУРВО – это не штаб «сахаровской» «межрегиональной» группы депутатов Съезда народных депутатов СССР, не «демократический» «междусобойчик», это – Главное управление ракетного вооружения. И вот два командированных в ГУРВО, безусловно профессионально компетентных человека, всю жизнь небезуспешно работавшие на обеспечение безопасности СССР, абсолютно не понимали, что с этого момента безопасность СССР будет лишь снижаться, да и судьба СССР отныне оказывается под вопросом. Они этого не понимали, а один даже радовался этому.

Увы, оказывалось, что профессиональный высокий интеллект даже у учёных не является гарантией адекватного политического интеллекта у них же.

Грустно, но факт.

Я не выдержал и весьма зло сказал:

– Мужики! Зачем вы приехали в ГУРВО? Можете разворачиваться и ехать обратно… Ядерное оружие необходимо великой державе, а мы больше не великая держава!

Тот, что помоложе, активно запротестовал, но я махнул рукой и отправился вновь шагать по Москве.

Впечатления второго дня были не более радостны, чем в первый день. Ближе к обеду я оказался в кабинете одного из тогдашних идеологов газеты «Советская Россия» Эдуарда Фёдоровича Володина, долгое время бывшего профессором в Академии общественных наук при ЦК КПСС. С ныне покойным Володиным я был знаком с 1990 года. Уже тогда он склонялся к некоему «православному социализму», что меня и раздражало и забавляло. Однако сейчас я пришёл к нему в надежде на то, что хоть теперь-то он поймёт, что единственное спасение России – не в поповских хоругвях, а в Красном знамени.

Когда я вошёл, Володин с кем-то говорил по телефону и, махнув мне рукой, приглашая сесть, разговор продолжил. Прошло пять минут, десять, двадцать, тридцать, а он терпеливо слушал собеседника, иногда вставлял фразы и разговор не сворачивал. Я решил про себя, что если он не закончит через пять, ну – десять минут, я просто встану и уйду. Но минуты через две-три он попрощался, повесил трубку и извиняющимся тоном пояснил:

– Извини, это звонила Валентина Степановна Гризодубова. Переживает, хотелось выговориться.

Моё раздражение тут же улетучилось – Гризодубова есть Гризодубова! Легендарная сталинская лётчица-рекордсменка, совершившая во время войны 200 боевых вылетов, полковник, Герой Советского Союза и Герой Социалистического Труда, она была для меня человеком вне критики. Однако времена наступали в стране небывалые, и я заметил:

– Что же вы не подсказали ей, что ей стоило бы собрать своих боевых подруг со звёздами Героев и публично закатить пощёчину этой «ельцинской вороне» Шапошникову? Может, подействовало бы.

– Ну что ты предъявляешь претензии к старому человеку, – отмахнулся Володин. – Тут нужны руки покрепче, чем у Валентины Степановны, и не для оплеухи.

– Так за чем дело? Что, не отыскиваются? – вопросил я.

Володин только пожал плечами.

Лично честный человек, он, увы, сам входил в число проср…вших ситуацию, и было видно, что момент истины наступает для него только сейчас и что он к нему не очень-то готов. А ведь это был человек с фундаментальной, казалось бы, общественно-политической подготовкой. Чего же можно было ждать от других?

Забегая вперёд, скажу, что в начале сентября 1991 года я волею судеб оказался в одном весьма «руководящем» кабинете, хозяин которого реально руководил крупными делами и крупными коллективами. И из вполне доверительного разговора с ним я с удивлением понял, что он – человек по натуре советский и государственный – в политическом отношении слеп и вместо горьких истин живёт всё еще иллюзиями.

Что уж тут было пенять героине сталинской эпохи Валентине Гризодубовой, которой в 1991 году исполнилось 80 лет (через два года, в 1993 году, она скончалась). Хотя её оплеуха могла бы, возможно, того же Шапошникова, назначенного 23 августа 1991 года министром обороны СССР, и отрезвить.

А, впрочем, может быть и нет. Типов, подобных этому улыбчивому приспособленцу (а может, и хуже), как говорят, из пушки не достанешь. Однако несколько слов о сем ренегате сказать надо – для прояснения умов.

Евгению Шапошникову в 1991 году не было и пятидесяти лет – он родился в феврале 1942 года. Отец, простой рабочий, сержант Красной Армии, погиб в апреле 1945 года в Восточной Пруссии. Сын в 1963 году окончил Харьковское высшее военно-авиационное училище лётчиков имени С. И. Грицевца и в том же году вступил в ряды КПСС. Затем – обычная «лестница»: лётчик, старший лётчик, командир звена, замкомэск и…

И вот тут в его биографии получилась нестандартная «загогулина» – из заместителей командиров эскадрильи Шапошников становится сразу заместителем командира полка, но – не по лётной, а по политической части.

Вообще-то такое в те годы происходило чаще всего не с убеждёнными коммунистами, а с убеждёнными карьеристами. И политическая «загогулина» удалась, превратившись в зигзаг удачи, – через два года Шапошников стал уже командиром полка, а потом «попёрло» – в начальном «горбачёвском» 1985 году, в сорок три года, он назначается командующим ВВС Одесского военного округа и в июле 1990 года – главнокомандующим ВВС и заместителем министра обороны СССР.

Я не буду гадать – был ли Шапошников, с 1969 по 1975 год служивший в Германии, заранее отселектирован и обработан агентами влияния Запада, или он был обычным шкурником, умеющим держать нос по ветру и поэтому устраивающим агентов влияния и без прямой вербовки. Но так или иначе «маршал» авиации Шапошников (это звание ему выдали 26 августа 1991 года) являл собой вполне типичного представителя советской «элиты» образца 1985–1991 гг. Полная беспринципность, полное забвение присяги и несомненное желание любой ценой удержаться на поверхности – даже ценой превращения в полное, пардон, дерьмо.

Министром обороны СССР Шапошникова назначили 23 августа 1991 года, и в тот же день он публично заявил о своём выходе из КПСС, поскольку армия-де должна находиться вне политических движений. А в первом же своём интервью в качестве министра сын погибшего фронтовика, поднятый Советской властью до небесных высот, но презревший дело своего отца, заявил: «Пока я министр обороны, Советская Армия никогда не повернёт оружие против своего народа».

Этот ренегат от маршальских погон, похоже, включал в состав народа Горбачёва и горбачёвцев, Ельцина и ельциноидов, а также плодящихся, как мухи на помойке, «кооператоров», приватизаторов, основателей различных ООО и АО «МММ», свихнувшихся от вседозволенности «интеллигентов» и разного рода националистов и сепаратистов.

С другой стороны, в момент ельцинского путча Шапошников – как сообщает автор биографических словарей Николай Зенькович – заявлял, что готов направить на Кремль эскадрилью бомбардировщиков, чтобы уничтожить ГКЧП.

Факт занятный…

С третьей же стороны, когда 8 ноября 1991 года Президиум Верховного Совета России обсуждал вопрос о введении чрезвычайного положения в Чечне, Шапошников высказался против и заявил: «Бомбить не будем».

Факт тоже любопытный. Особенно с учётом того, что, по некоторым данным, Шапошников в апреле 1992 года хлопотал о передаче Дудаеву оружия и военного имущества «по остаточной стоимости».

Николай Зенькович пишет, что Шапошников был «самым улыбчивым советским (точнее всё же – антисоветским. – С. К.) министром обороны», что он любил светские рауты и охотно давал интервью, особенно – молодым и красивым журналисткам.

30 декабря 1991 года Шапошников перестал быть министром обороны СССР по причине незаконной ликвидации СССР и пересел в эфемерное кресло «главнокомандующего» «Вооружёнными силами СНГ», не препятствуя разгрому Советской Армии и растаскиванию её по «национальным» «амбарам». Потом он болтался то в ельцинских, то в путинских «властных структурах» – вариант для горбачёвской «элиты» вполне обычный.

Я так подробно остановился на бесцветной «персоне» Шапошникова потому, что, с одной стороны, надо же было дать более подробный портрет хотя бы одного из высших убийц СССР, а с другой стороны, это ведь портрет того, кто несёт, пожалуй, основную персональную ответственность за убийство СССР.

Ведь «маршал» Шапошников был ответственным членом последнего состава Советского правительства и был обязан хотя бы осенью 1991 года исполнить свой конституционный долг и от имени Советского правительства поднять вверенные ему войска на защиту гибнущего конституционного строя.

Не поднял.

Убиваемый с 22 августа 1991 года Советский Союз всё ещё не осознавал, что его убивают, но его убивали – ещё до 22 августа.

Так, 23 июля 1991 года Горбачёв согласовал с руководителями 9 союзных республик проект нового, развального, «Союзного договора», подписание которого было назначено на 20 августа 1991 года.

А через два дня, к слову, 25 июля 1991 года, за неполный месяц до ельцинского путча, в Москве на девяносто восьмом году жизни скончался последний из членов сталинской «команды» – Лазарь Моисеевич Каганович, один из основателей СССР.

Каганович испытал и совершил в жизни многое, но уж не знаю – отдавал ли он себе в последние свои дни отчёт в том, что он и его товарищи фатально ошиблись, поддавшись после смерти Сталина на провокацию Хрущёва и отдав хрущёвцам на заклание Лаврентия Берию? Ведь если бы не это, всё могло бы быть иначе и для Берии, и для Кагановича, и для его товарищей, и главное – для всего СССР и его народов.

Понимал ли это Каганович, я не знаю. И на этот вопрос не ответить уже никому.

К слову же: через неделю после кончины Кагановича, 31 июля 1991 года, Горбачёв и президент США Джордж Буш подписали в Москве неравноправный, предательский договор СНВ-1 о сокращении стратегических вооружений.

Буш и его «команда» прилетели в Москву в конце июля для последней инспекции готовности московских кукловодов и кукол к предстоящим финальным актам развала. Встречи Горбачёва и Буша – кадрового разведчика, – происходили «с глазу на глаз» или в крайне узком кругу.

Да, факт прилёта Буша в той обстановке был зловещим сам по себе, и через месяц после появления высших американцев в столице СССР этот факт становился особо разоблачающим. Но кому нужны были тогда разоблачения? В конце августа 1991 года в умах торжествовали разброд и абсурд.

Я же сидел 23 августа 1991 года в кабинете профессора Володина и, разговаривая с ним, с удивлением обнаруживал, что он к таким событиям тоже готов не был, хотя и должен был бы… Впрочем, я об этом уже написал.

В кабинет доносились не очень аппетитные кухонные запахи – Эдуарда Фёдоровича, недавнего «идеолога» «Советской России», переместили из хорошего кабинета рядом с главным редактором в захудалый коридор рядом с задами столовой.

Это тоже кое о чём говорило, в том числе и о том, что наш разговор сейчас фактически не может не быть бессмысленным прежде всего потому, что он не может быть результативным. И я стал его «сворачивать».

Попрощавшись с профессором Володиным и заглянув ещё к паре знакомцев, я окончательно понял, что делать мне в Москве нечего, говорить – не с кем и незачем.

Конечно, в столице СССР и в конце августа 1991 года имелись десятки, если не сотни тысяч, и даже, возможно, миллионы человек, которые не радовались произошедшему, были обескуражены, растеряны, смотрели в будущее с тревогой (как быстро выяснилось – вполне обоснованной) и оставались по духу и мыслям советскими людьми. Но все они оказались в те дни разобщёнными, неорганизованными, лишёнными руководства.

Если бы в Москве тогда нашлась группа военных, чекистов и руководителей МВД, к которой примкнули бы оставшиеся преданными социализму руководители Академии наук СССР, директора крупных предприятий и партийные работники (такие в Москве и тогда были, начиная с первого секретаря Московского горкома Юрия Прокофьева, который незадолго до катастрофы предупреждал Горбачёва о ней), то всё могло бы пойти иначе.

Вполне могло!

Ведь тогда, после провала ГКЧП и успеха ельцинского путча, мало-мальски политически грамотному человеку должно было стать яснее ясного, что отныне у СССР, у Советской России, есть лишь два пути: или идти к нарастающему уничтожению всего того, чего она добилась за десятилетия упорного развития, или – встряхнуться, собраться с силами, остановить грозящую катастрофу и, учтя все ошибки и просчёты, пойти дальше по пути созидания умного и доброго сообщества людей.

Фактически 22 августа 1991 года Россия оказалась в том же системном положении, в котором она оказалась полвека назад – 22 июня 1941 года. Как и тогда, страна подверглась внезапному, коварному нападению, как и тогда, сразу же стало ясно, что России грозит смертельная угроза, как и тогда, вначале многих охватила растерянность, как и тогда, выявилось широкое предательство на разных уровнях общества – от высшего до рядового…

Однако тогда, в 1941 году, далеко не все были растеряны и выбиты из колеи. Тогда катастрофа заставила быстро мобилизоваться – духовно и организационно – все честные, все здоровые силы советского общества. Уже 22 июня 1941 года сотни тысяч советских людей на переднем крае борьбы начали своим героическим сопротивлением агрессору закладывать фундамент будущей Победы 1945 года. И впереди тогда были коммунисты.

Нет, нет, «демократические» негодяи, нет, нет, интеллигентствующие ублюдки, придержите свои ехидные ухмылки! В 1941 году это было действительно так.

Во-первых, хотя первый удар гитлеровцев достойно приняли на себя и многие части РККА, поголовные героизм и стойкость проявили только Пограничные войска НКВД. А они на 90 процентов состояли из коммунистов и комсомольцев.

Пограничники всегда умели воевать, и один опытный солдат границы в условиях сложного, динамичного боя без единой линии фронта, без чёткой команды стоил, пожалуй, не менее десятка обычных красноармейцев. А их, молодых ребят в зелёных фуражках, было перед войной на западных границах около ста тысяч! В начавшейся войне они сразу же сыграли роль без преувеличений стратегическую, потому что сутками держались в обстановке, в которой многие армейские части катились назад уже через часы. При этом нельзя даже говорить, что пограничники-коммунисты были цементирующим фактором стойкости Погранвойск, потому что коммунистами в Погранвойсках, как уже было сказано, были практически все. Все были воспитанниками новой, социалистической России, и все оказались достойны её.

Но сильны коммунистами оказались не только Погранвойска. Есть суровая статистика тех дней: за второе, военное, полугодие 1941 года в Красной Армии было принято кандидатами в члены ВКП (б) 126 625 человек против 27 068 человек, принятых в первом, довоенном, полугодии.

В своей книге «10 мифов о 1941 годе» я писал, что на полях сражений Великой Отечественной войны погибло три миллиона коммунистов и что в этом смысле Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков) времён войны можно было бы назвать «партией героически погибших», если бы не тот факт, что к концу войны в действующей армии по-прежнему находилось 3,3 миллиона живых, сражающихся членов ВКП (б) – шестьдесят процентов действующей армии!

Место погибших занимали новые коммунисты-фронтовики. Они писали заявления о приёме в партию прямо на передовой, а там у коммуниста была, как известно, одна «привилегия» – первым подняться в атаку.

В горбачёвской же КПСС, насчитывавшей в 1985 году 21 миллион членов, к лету 1991 года осталось 15 миллионов. В 1941 году люди с гордостью писали: «Если погибну, считайте меня коммунистом». В 1991 году их дети и внуки писали иное: «Прошу более не считать меня членом КПСС».

И в этом тоже было отличие 1991 года от 1941 года.

В 1941 году у страны были Сталин, его «команда» в Москве и партия в стране. Была идея.

А в 1991 году в Москве на всеобщее обозрение были выставлены две куклы – одна с сатанинской отметиной на лысине и вторая с культёй пальца, оторванного осколком гранаты при ограблении армейского склада в годы войны. И вокруг этих двух сатанинских кукол – Горбачёва и Ельцина – творилось их «командами» сатанинское же действо при полном параличе миллионов коммунистов, преданных их собственным Генеральным секретарём ЦК и прочими партийными секретарями, включая почти полный состав Политбюро ЦК КПСС.

И ведь что грустно…

Попытка насильственного свержения существующего конституционного строя, равно как и призывы к его насильственному свержению, квалифицируются во всех странах как тягчайшее государственное преступление.

А как насчёт призывов и действий по насильственному сохранению существующего конституционного строя?

Ведь с любой точки зрения – конституционной, правовой, гражданской, нравственной – такие призывы и действия могут быть и должны быть квалифицированы не только как законное право граждан, но и как их святая, прямая гражданская обязанность!

К осени 1991 года не могло не стать окончательно ясным для всех, что высшее руководство СССР его предаёт, его разрушает и открыто демонтирует конституционный социалистический строй.

Поэтому любой командир дивизии, который, скажем, в августе или хотя бы в сентябре 1991 года расчехлил бы боевое знамя дивизии и пошёл бы в атаку за нашу Советскую Родину на горбачёвский Кремль или ельцинский Белый дом, всего лишь выполнял бы свой конституционный долг и свои обязательства перед Союзом Советских Социалистических Республик, принятые им по Военной присяге.

Ну пусть не командир дивизии – на этом уровне решиться на выступление ох как непросто, да и успех проблематичен. Но, скажем, командующие армиями?

Или – командующие Военными округами?

Или – командующие видами и родами войск Вооружённых Сил СССР?

Наконец, высший маршалитет и генералитет из Министерства обороны СССР и Генерального штаба Вооружённых Сил СССР, а также – руководство Комитета государственной безопасности СССР?

Однако никто, никто из тех, кто – в силу своего высокого положения в СССР и в силу своих возможностей – мог, не стал действовать. Зато все они преступно бездействовали в то самое время, когда враги России совершали откровенно преступные и антиконституционные действия.

Тьфу!

Да, никто из вознесённых Советской властью на общественные вершины так и не решился, не отважился выступить словом и делом на защиту действующей Конституции СССР. А ведь тех, кто был ответственен перед Родиной по присяге, только в Москве и Подмосковье был не один миллион. Но они обязывались выступить на защиту социалистического Отечества по приказу Советского правительства.

А вот приказа-то и не поступило. Даже от ГКЧП.

Я не мог отдавать приказы и даже близко не мог добраться до тех, кто был правомочен их отдавать. Я отличался от десятков миллионов своих сограждан лишь тем, что ясно отдавал себе отчёт – начинается гибель России.

В то же время к концу своего второго московского дня я был сыт по горло картинами «ельцинской революции» и понял, что оставаться в Москве, превращающейся в вертеп Сатаны, смысла нет. Я поехал на Казанский вокзал, обменял завтрашний билет на сегодняшний и вечером 23 августа уехал домой.

На душе было пусто и гнусно, однако я тогда ещё надеялся на то, что здоровые силы общества (не могло же их в обществе не быть!) сумеют быстро организоваться и преодолеют кризис. Тогда я ещё надеялся на советскую «элиту» и ещё не знал, что она к лету 1991 года почти поголовно окажется предательской.

Впрочем, мои иллюзии рассеялись быстро, и уже скоро я в полной мере осознал, что системная, невидимая агрессия против СССР, начавшаяся 22 августа 1991 года, готовилась давно и оказалась подготовленной намного основательнее, чем была подготовлена прямая агрессия против СССР, начавшаяся 22 июня 1941 года.

Кризис июня 1941 года был преодолён уже к концу года в том числе и потому, что в СССР к началу войны была в основном ликвидирована потенциальная «пятая колонна» на всех уровнях советского общества. Значение этого факта признавали позднее и в США, и в Третьем рейхе (вплоть до Гитлера).

А кризис августа 1991 года не мог быть преодолён в том числе и потому, что он был создан мощной «пятой колонной» на высших уровнях советского общества.

Я уже не раз говорил здесь об этом важнейшем факторе развала СССР и считаю небесполезным ещё раз бросить ретроспективный взгляд на ситуацию, постепенно приведшую нас к первому ельцинскому путчу летом 1991 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.