Народ и праздники

Народ и праздники

Что же значат праздники в жизни народа? Затронем лишь малую часть темы. Праздник связывает людей, которые за много лет коллективно выработали его образы и символы, в народ. Праздник — всегда коллективное действо, его корень в религиозном взгляде на мир. Это такой момент времени, когда как будто открывается в небесах окошечко, через которое наша жизнь озаряется особым магическим светом. Он позволяет нам вспомнить или хотя бы почувствовать что-то важное и проникнуть взглядом в будущее.

Важным механизмом сплочения людей в такие моменты является ритуал — древнейший компонент религии, поныне сохраненный в праздниках. Его первостепенная роль, как выражаются ученые, — укрепление солидарности этнической общности. Ритуал представляет в символической форме действие космических сил, в котором принимают участие все члены народа. Духи предков и боги становятся помощниками и защитниками людей, указывают, что и как надо делать. Во время праздничного ритуального общения преодолевается одиночество людей, чувство отчужденности. Как говорят, «ритуал обеспечивает общество психологически здоровыми членами». При этом ритуал — это та часть культуры, которая обладает ярко выраженными этническими особенностями. Они — специфическое культурное наследие народа. Праздники и их ритуалы, будучи продуктом коллективной творческой работы, в то же время создают этот народ, придают ему неповторимые черты.

В момент праздника даже у современного человека оживает чувство святости времени, а вещи, связанные с ритуалом праздника, обнаруживают свой символический священный смысл. Это не требуется осознавать, об этом не говорят, но праздник, проведенный вместе с близкими за одним столом и вместе с народом за десятками миллионов столов, духовно преображает человека. Праздник мобилизует присущие каждому народу видение истории и художественное сознание. В празднике оживают события национальной истории, определившие судьбу народа, а следовательно, люди незримо соединяются общими воспоминаниями. В этом смысле к праздникам примыкают дни памяти обо всех событиях, вызывающих коллективные гордость и горечь, радость и сожаление. Возникает духовная структура, занимающая исключительно важное место в центральной мировоззренческой матрице народа.

Отсюда видна прямая связь наших праздников с той главной угрозой для России, о которой мы говорили, — демонтаже нашего народа. Говоря о «шоковой терапии» первых лет реформы, обычно обращают внимание на разрушение хозяйственных и связанных с ними социальных структур. Но едва ли не более важно для нашей темы «молекулярное» действие культурного шока, уничтожавшее «слабые взаимодействия» между людьми, устранение связующего эффекта участия в коллективных действиях, в том числе в праздниках.

Старшие поколения за свою жизнь дважды пережили большие кампании насильственной перестройки «календаря праздников». Это тяжёлые испытания. Первая кампания проводилась в 20-е годы «прогрессивной» частью большевиков, которые ставили своей целью демонтировать старый «имперский» русский народ. По мере того, как этот народ объединялся, уже в советской форме, вокруг Сталина, нарастал накал этой кампании, для оппозиции она была уже средством ослабления социальной базы сталинизма.

В 1928 г. была даже начата кампания против встречи Нового года и Рождества с елкой. Поэт Семен Кирсанов писал в «Комсомольской правде»:

Ёлки сухая розга

Маячит в глазища нам.

По шапке Деда Мороза,

Ангела — по зубам!

Изживалось и праздничное поминовение войны 1812 года. В 1927 г. Главный репертуарный комитет запретил публичное исполнение увертюры Чайковского «1812 год». Победа России над Наполеоном воспринималась как цивилизационная катастрофа Запада, Отечественная война России была представлена на Западе как война «реакционного народа» против «республики, наследницы Великой Французской революции». Свернуть всю эту кампанию удалось только после того, как была разгромлена, самыми жестокими методами, «оппозиция» в ВКП(б). Резкий поворот был совершен в мае 1934 г. Вернулись и ёлка, и увертюра «1812 год».

Но сходные лозунги выбросили «шестидесятники» в короткий момент хрущевской «оттепели». Режиссер Михаил Ромм, выступая 26 февраля 1963 г. перед деятелями науки и искусства, заявил: «Хотелось бы разобраться в некоторых традициях, которые сложились у нас. Есть очень хорошие традиции, а есть и совсем нехорошие. Вот у нас традиция: исполнять два раза в году увертюру Чайковского «1812 год». Товарищи, насколько я понимаю, эта увертюра несет в себе ясно выраженную политическую идею — идею торжества православия и самодержавия над революцией. Ведь это дурная увертюра, написанная Чайковским по заказу. Я не специалист по истории музыки, но убежден, что увертюра написана по конъюнктурным соображениям, с явным намерением польстить церкви и монархии. Зачем Советской власти под колокольный звон унижать «Марсельезу», великолепный гимн французской революции? Зачем утверждать торжество царского черносотенного гимна? А ведь исполнение увертюры вошло в традицию».

Ромм увязал увертюру Чайковского с «советским антисемитизмом», а сегодня израильский историк Дов Конторер увязывает эту увертюру и саму победу России в Отечественной войне 1812 г. с тезисом о «русском фашизме». Он пишет о демарше Михаила Ромма: «Здесь мы наблюдаем примечательную реакцию художника-интернационалиста на свершившуюся при Сталине фашизацию коммунизма».

Кампания 90-х годов велась (и продолжается) с гораздо более мощными средствами, чем первая, но по своей структуре и методам схожа с ней. Задача разрушения исторической памяти народа соответствует устойчивым философским установкам западников, согласно которым, по словам историка, «время должно быть не хранителем вековой мудрости, не естественным залогом непрерывности традиции, а разрушителем старого и создателем нового мира».

Люди, лишившиеся привычных праздников, выпадают из традиции. Эту цеАъ и преследовала развернутая в перестройке пропаганда беспочвенности, аплодисментами встречали философа Г. Померанца с такими советами: «Что же оказалось нужным? Опыт неудач. Опыт жизни без почвы под ногами, без социальной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Россия живет так, как я жил десятки лет: во внешней заброшенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе… И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем».

Идеал беспочвенности и есть та кислота, которая разъедает связи, соединяющие людей в народ. Правители, стремящиеся сохранить и укрепить эти связи, даже при самых радикальных реформах сохраняют и старый пантеон священных символов, и старый календарь праздников — дополняя и осторожно обновляя его. Вводя на Руси православие, не стали запрещать языческий праздник масленицы, сохранили ритуалы и других старых праздников, включив их в порядок новых. Это — разумный подход царей и президентов, берегущих свой народ.

У нас же с 1991 г. был начат настоящий штурм символического смысла праздников, которые были приняты и устоялись в массовом сознании народа. Вот 7 Ноября, годовщину Октябрьской революции, Ельцин постановил «отныне считать Днем Согласия». Какая пошлость, оскорбляющая чувство и достоинство людей. Ведь революция — трагическое столкновение, а не день согласия. Русская революция — великое событие, повернувшее ход истории. Это великое событие с одинаковым волнением отмечал весь народ, независимо от того, на какой стороне баррикады были деды и прадеды. Так же отмечают 14 июля, годовщину своей революции, французы. И сама мысль отменить во Франции этот праздник показалась бы там чудовищной и глупой. У нас, как известно, этот «красный день календаря» отменили. Да еще предложили попраздновать нечто 4 ноября. Мол, какая разница — выпьете водки на три дня раньше. Плюнули людям в душу, да еще стравили людей. Ладно…

Массовое сознание советских людей приняло праздник 23 Февраля, он давно уже утратил первоначальное политическое значение и стал общенародным праздником (в паре с 8 Марта). Но в ритуале этого праздника обязательным было шествие ветеранов, стариков-военных. И вот к этим-то старикам была применена демонстративная жестокость в самой примитивной форме — массового показательного избиения на улицах Москвы 23 февраля 1992 г.

Газета «Коммерсант» (1992, № 9) так описывает ту операцию: «В День Советской Армии 450 грузовиков, 12 тысяч милиционеров и 4 тысячи солдат дивизии имени Дзержинского заблокировали все улицы в центре города, включая площадь Маяковского, хотя накануне было объявлено, что перекроют лишь Бульварное кольцо. Едва перед огражденной площадью начался митинг, как по толпе прошел слух, будто некий представитель мэрии сообщил, что Попов с Лужковым одумались и разрешили возложить цветы к Вечному огню. С победным криком «Разрешили! Разрешили!» толпа двинулась к Кремлю. Милицейские цепи тотчас рассеялись, а грузовики разъехались, образовав проходы. Однако вскоре цепи сомкнулись вновь, разделив колонну на несколько частей». Разделенные группы ветеранов были избиты дубинками, и это непрерывно показывали по Центральному телевидению.

Газета добавляет: «К могиле Неизвестного солдата не были допущены даже делегации, получившие официальное разрешение: Совета ветеранов войны и Московской федерации профсоюзов». Одновременно ряд СМИ провели кампанию глумления над избитыми. «Комсомольская правда» писала «сочувственно»: «Вот хромает дед, бренчит медалями, ему зачем-то надо на Манежную. Допустим, он несколько смешон и даже ископаем, допустим, его стариковская настырность никак не соответствует дряхлеющим мускулам — но тем более почему его надо теснить щитами и баррикадами?»

А сколько приложено усилий, чтобы вытравить смысл 1 Мая — праздника, очень любимого народом. Реформаторы решили изъять из памяти людей само понятие солидарности трудящихся, велели называть 1 Мая «Днем весны и труда». Какая пошлость! Это — никакой не День весны и труда, а особый праздник трудящихся, их ежегодный крик о солидарности. Праздник стал всемирным потому, что в основе его была пролитая кровь — сила мистическая, не сводимая ни к идеологии, ни к экономическим интересам. Все это прекрасно изучено, и ни один режим на Западе не посягает на этот праздник. В этот день улицы и площади отдаются красному флагу. А демонстрации в этот день имеют характер процессий. Любое правительство, которому взбрело бы в голову запретить, а тем более разогнать первомайскую демонстрацию, было бы устранено назавтра же — причём по инициативе правых партий и самих капиталистов. И, зная все это, Ельцин отдает приказ об избиении демонстрации 1 Мая 1993 г.

Тогда в Москве устроили «антипраздник», наподобие черной мессы. Поражал сам вид кордонов вокруг отведённого для демонстрации места. С трех сторон маленького пространства — сверкающие на солнце щиты и каски, баррикады из грузовиков, множество машин для &ая перевозки арестованных, свирепые немецкие овчарки. И на глазах этой надменно-враждебной силы людям было «разрешено» провести исполненный большого для них смысла ритуал. Это был садистский удар по подсознанию людей, безусловно преступная акция власти. Мой знакомый (кстати, видный предприниматель), рассказал мне назавтра, как, нарядно одетый, он вышел из метро «Октябрьская» и испытал потрясение, увидев эти легионы с овчарками. Он обошел этот строй и не выдержал — заплакал. «Ничего не мог поделать, — рассказывал он. — Текут слёзы, и всё. И уехал». Человек, кстати, очень крепкий.

Способом убийства праздников была и профанация, неявное издевательство. Религиозное сознание понесло урон от той пошлости, с которой «возвращали религию» бывшие работники идеологических служб КПСС. Американская журналистка М. Фенелли, которая наблюдала перестройку в СССР, подмечает: «По дороге в аэропорт Москва подарила мне прощальный, но впечатляющий образ лжи, которым проникнуто все их так называемое «обновление»: кумачовые плакаты с лозунгом «Христос воистину воскрес!» Сперва думаешь, что перед тобой какая-то новая форма атеистического богохульства…». А разве не профанацией было устройство концерта поп-музыки на Красной площади именно 22 июня 1992 г.? И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор ТВ объявил: «Будем танцевать на самом престижном кладбище страны».

Учёные-гуманитарии кинулись изобретать методы профанации советских праздников. Д.А. Левчик с философского факультета МГУ (!) в академическом журнале дает власти рекомендации. Вот как видит философ возможности испоганить людям праздник: «Доказать, что место проведения митинга не «святое» или принизить его «священный» статус; доказать, что дата проведения митинга — не мемориальная, например, развернуть в средствах массовой информации пропаганду теорий о том, что большевистская революция произошла либо раньше 7 ноября, либо позже; нарушить иерархию демонстрации, определив маршрут шествия таким образом, чтобы его возглавили не «главные соратники героя», а «профаны». Например, создать ситуацию, когда митинг памяти жертв «обороны» Дома Советов возглавит Союз акционеров МММ».

Этот интеллектуал понимает смысл того, что советует: «Профанация процедуры и дегероизация хместа и времени митинга создает смехотворную ситуацию… Катализатором профанации может стать какая-нибудь «шутовская» партия, типа «любителей пива». Например, в 1991 г. так называемое «Общество дураков» (г. Самара) профанировало первомайский митинг ветеранов КПСС, возложив к памятнику Ленина венок с надписью: «В. И. Ленину от дураков». Произошло столкновение «дураков» с ветеранами компартии. Митинг был сорван, а точнее превращен в хэппенинг» (СОЦИС, 1995, № 11). Такова мораль их «гражданского общества».

Примерно так же профанируют и самый главный праздник, который пока что скрепляет подавляющее большинство народа — День Победы. Философ Л.Д. Гудков, доктор наук, руководитель отдела Центра Юрия Левады и пр., определяет смысл этого праздника так: «Это самое значительное событие в истории России, как считают ее жители, опорный образ национального сознания… Победа торчит сегодня как каменный столб в пустыне, оставшийся после выветривания скалы».

Поэтому этот праздник и стал объектом ударов в психологической войне. Гудков объясняет: «Победа стягивает к себе все важнейшие линии интерпретаций настоящего, задает им масштаб оценок… [Она дала] огромному числу людей свой язык «высоких коллективных чувств», язык лирической государственности». Поэтому ему ненавистен праздник Победы.

Надо быть просто свиньёй, чтобы ехать на симпозиум в Германию и говорить такие слова о празднике 60-летия Победы: «Это будет принудительная имитация коллективной солидарности с властью, не имеющей ничего за душой, кроме казенного полицейского патриотизма и политического цинизма». А нам надо праздновать наши праздники и думать о том, как загнать это свинство в цивилизованные рамки. Рамки, определенные нашей цивилизацией.