1418 Самоубийство средневековой демократии

1418

Самоубийство средневековой демократии

В 1418 г. в Новгороде разразилось очередное восстание: «От грозы тоя страшныя и от возмущенна того великого вострясеся весь град». Некий Степанко схватил на улице боярина Данила Божина с криком: «Пособите ми тако на злодея сего!» Собравшиеся новгородцы стали с увлечением бить боярина: «казниша его ранами близ смерти… сринуща… с мосту». Еле спасшийся Божин (его вытащил какой-то «рыбник») через несколько дней сам захватил Степанку и стал его пытать. Разборка боярина с одним из «меньших» людей вновь всколыхнула город. Толпа со знаменем-«стягом» двинулась на Козьмодемьянскую улицу, разграбила дом Божина и «иных дворов много». Степанку тут же освободили; но восставшие напали на усадьбы знати, «много разграбиша домов бояръских» и Никольский монастырь с криками: «зде житнице боярскыи». Только вооруженные жители «аристократической» Прусской улицы отбились от нападавших.

По городу загремел набат, «вста страна на страну ратным подобием». С обеих сторон были убитые. Архиепископ с духовенством двинулись крестным ходом на Волховский мост и посреди моста благословляли обе стороны. Срочно прибыли посадник Федор Тимофеевич «с иными посадникы и с тысяцкими»; после совещания делегация от духовенства была послана убедить восставших: «да идут в домы своя».

Те потребовали от бояр провести следствие. По-видимому, среди самих восставших к этому времени произошел раскол, и волнения прекратились.

Удивить новгородцев волнениями было трудно. Но «восстание Степанки» стало не очередным столкновением городских районов-«концов» во главе со «своими» боярскими группировками. Впервые «сташа чернь с одиноя стороны, а с другую боляре и учинися пакости людем много мертвых». Боярская верхушка Новгорода учла урок и скоро установила свое господство: восстание 1418 г. стало последним успехом «черни». Но наступившая «стабильность» означала и конец своеобразной новгородской демократии.

«Господин Великий Новгород»

Устройство средневекового Новгорода окружено дымкой легенд, созданных в более поздние времена. Московские летописи XV–XVI вв. обличали «изменников»-новгородцев, а просвещенная государыня Екатерина II в своих исторических штудиях доказывала несостоятельность новгородского «буйства» и «безначалия». В XIX в. декабристы, напротив, противопоставляли новгородскую «вольность» московскому «деспотизму»; да и наши современники порой судят о новгородских порядках по фильмам на фольклорно-сказочные сюжеты, где народные массы на вече с громким криком принимают решение о войне или мире, а патриот-ремесленник спихивает с вечевой «трибуны» корыстного и трусливого боярина…

К счастью, о средневековом Новгороде нам известно больше, чем о других древнерусских землях. Север не был затронут татарскими набегами, и здесь лучше сохранились летописи и документы. С 1932 г. в Новгороде постоянно ведутся раскопки, в ходе которых полвека назад было совершено важнейшее открытие — впервые найдены берестяные грамоты, число которых к настоящему времени приближается к тысяче. Эти источники позволяют нам представить иную, по сравнению с большинством южнорусских («низовских», как говорили новгородцы) земель, модель общественного и государственного устройства. При этом надо иметь в виду, что речь идет не просто о городе, но об обширном государстве — «Господине Великом Новгороде», никогда, в отличие от других земель и княжеств, не дробившемся на уделы.

Раздоры между местными племенами (словенами, кривичами и чудью) привели, согласно известному летописному рассказу, к «призванию» князя со стороны в 862 г. Таким образом, государственность на Севере возникла на основе договора. Она была изначально ограничена определенными условиями, которые новгородцы считали законами «отцов и дедов»: князь не имел права распоряжаться государственными доходами и расходами. Столкновения новгородцев с князьями, претендовавшими на расширение своих полномочий, привели к тому, что Ярослав Мудрый был вынужден дать им то, что сейчас мы бы назвали «основными законами» — Русскую Правду.

Современные исследования подтвердили, что Новгород — это действительно относительно «новый город»: он возник из трех поселков объединившихся славянских и угро-финских племенных союзов в середине X в.; спустя век была построена первая общегородская крепость — Детинец. Возможно, новый центр возник как раз в ответ на усилившуюся власть князя (князья и дружина размещались в IX–X вв. на Рюриковом городище за пределами Новгорода). Скоро княжеская резиденция переместилась на юг, в Киев; но «новый город» на Севере уже окреп и со временем стал главным торговым портом страны. Основанный при истоке Волхова из озера Ильмень город «замкнул» в важнейшей географической точке систему рек ильменского бассейна (Ловать, Мсту, Шелоньы), охватывавшую значительную территорию северной части Руси.

В большинстве учебников приводится известная дата — 1136 г., когда новгородцы изгнали неугодного им князя и стали приглашать князей по своему выбору. Но это событие — только один из этапов на пути оформления социального и государственного устройства Новгорода, которое в основных чертах сложилось в XIII в.

Верховным законодательным органом власти было новгородское вече. Вече — главная загадка новгородской истории: оно десятки и сотни раз упоминается в летописях и актах; но их составители не считали нужным объяснять современникам (им-то это и так было известно), кто и каким образом входил в его состав, каковы были его компетенция и порядок работы. Поэтому потомкам все это до сих пор остается не вполне понятным.

Судя по размеру вечевой площади на Ярославовом дворище около Никольского собора (1200–1500 м2), собрание было относительно небольшим. Там находились «степень» — трибуна для посадников — и скамьи для прочих участников (на вече не стояли, а сидели, как в настоящем парламенте). Такая площадь могла вместить несколько сот человек, но никак не все многотысячное население города. Поэтому одни историки полагают, что вече состояло из бояр — владельцев усадеб; другие считают возможным более широкий состав представительства через систему кончанских вечевых собраний, участниками которых могли быть все свободные жители концов и улиц. Но новгородские крестьяне-«смерды» никогда не участвовали в вечевом управлении — их делом было платить дани и пошлины администрации, строить крепости на рубежах и трудиться в боярских вотчинах.

Главным представителем исполнительной власти в Новгороде был посадник, выбиравшийся только из числа бояр. Однако долгое время князья также оказывали влияние на политику Новгорода через своих сторонников: в XII в. новгородцы часто меняли князей, но и князья устраняли неугодных посадников, используя противоречия между боярскими кланами.

В 1230 г. Михаил Всеволодович Черниговский посадил в Новгороде князем своего сына Ростислава. Против черниговского князя и его ставленника — посадника Внезда Водовика — выступили сын бывшего посадника Степан Твердиславич и боярин Иванко Тимошинич, которых поддерживал владимиро-суздалъский князь, соперник Михаила Черниговского Ярослав Всеволодович. После публичного столкновения (Степан и Иванко «распрелись» с посадником) Иванко был избит людьми посадника и на другой день созвал вече на Водовика. Последний в союзе с бывшим посадником Семеном Борисовичем сумел одержать верх. Прямо на вече был убит боярин Волос Блудкинич, обвиненный в попытке поджога посадничьего дома. Затем убили и бросили в Волхов Иванко Тимошинича, а их сторонник Яким убежал к князю Ярославу Всеволодовичу.

Но уже в декабре 1230 г., после того как Водовик уехал с молодым князем в Торжок, «суздальская» группировка победила: новгородцы убили Семена Борисовича, разграбили двор и села Внезда Водовика и его сторонников и вручили посадничество Степану Твердиславичу. После такого «избрания» Степан Твердиславич пригласил на новгородский стол Ярослава Всеволодовича.

Цивилизованной смене власти пришлось долго учиться — посадников порой изгоняли, а то и убивали. Только в XIII в. республиканский строй утвердился окончательно. Отныне посадник стал избираться на год из числа пяти пожизненных кончанских посадников, а взаимоотношения Новгорода с князьями четко регулировались «типовыми» договорами.

В ведении второго лица — новгородского тысяцкого — находились организация ополчения, сбор налогов, торговый суд (нынешний арбитраж). С середины XII столетия в Новгороде избирали (по жребию из числа нескольких претендентов — игуменов окрестных монастырей) кандидата в архиепископы, который затем направлялся к митрополиту для посвящения в сан. Новгородский архиепископ вершил церковный суд, хранил государственную казну, во время конфликтов мирил враждовавшие стороны и нередко выполнял дипломатические поручения в отношениях с другими княжествами. Он же выступал в качестве своеобразного нотариуса по сделкам с недвижимостью — вотчинами. У каждого из перечисленных должностных лиц был свой аппарат; каждый из них обладал, в рамках своих полномочий, судебной властью. Их судебные права определялись особой Новгородской судной грамотой.

Республика никогда не жила без князя. В меру воинственный и удачливый князь должен был обеспечить независимость государства от покушений со стороны других Рюриковичей и свободу торговых путей из Новгорода на «низ» — в южнорусские земли. Богатая республика имела уязвимое место: лесистые и болотистые северные почвы были неплодородными, и Новгород постоянно нуждался в подвозе хлеба. В случае политических конфликтов князья-противники тут же перекрывали торговые пути, и тогда цены на новгородском рынке взмывали в 5–10, а иногда и в 30 раз. «Резаху люди живые и ядяху, а инии мертвая мяса и трупие обрезающе ядяху, а друзии конину, псину, кошкы, а ини же мох ядяху, сосну, кору липову и лист, кто что замысля; а инии пакы злии человеци почаша добрых людии домы зажигати, кде чюючи рожь…» — так описывал летописец голодную весну 1231 г. в богатом городе.

Поэтому на новгородском «столе» мог находиться даже князь-ребенок или его представитель-наместник, обозначавший такой союз. В случае необходимости (но далеко не всегда) князь возглавлял объединенное войско новгородцев и своих дружинников. Повседневной же функцией князя в Новгороде был суд, судебные решения скреплялись княжеской печатью. Но судил князь вместе с посадником. Победа

1136 г. на-всегда поставила князей под республиканский контроль.

Стандартная формула новгородского «ряда» с князем выглядела так: «А без посадника ти, княже, суда не судити, ни волости раздавати, ни грамот даяти. А без вины мужа волости не лишати». За работу князь получал судебные пошлины и доход с определенной территории, но не становился ее владельцем.

В XIII в. договоры, определявшие отношения князей с Новгородом, имели уже вполне разработанный формуляр (первый из дошедших до нас относится к 1264 г.). При заключении «ряда» князь целовал крест «на всей воли новгородской», обязывался «держати… Новгород по пошлине» (т. е. по старине).

Гарантией соблюдения договора был запрет князю и его слугам приобретать в новгородских владениях земли. К тому же новгородцы были «вольны во князьях», поэтому у них не было одной «законной» княжеской династии. Приглашенный князь ставился в положение высокооплачиваемого чиновника и мог быть в любое время сменен: в случае конфликта ему «указывали путь» из Новгорода. Небольшая княжеская дружина в 300–500 человек ничего не могла поделать с многочисленным городским ополчением и боярскими отрядами.

Истоки такого порядка уходят в глубокую древность, когда родоплеменная верхушка славянских и угро-финских племен возглавила эту «федерацию». Скорее всего, именно ее потомки превратились в наследственных бояр. В отличие от других земель, где боярином становился княжеский советник или дружинник, новгородским боярином нужно было родиться: лишь представители 40–50 родов носили это звание. Археологические раскопки показали, что каждому роду принадлежало по 8–10 городских усадеб (площадью около 2000 м2), на протяжении столетий не менявших своих границ. Такие клановые владения представляли собой мощные комплексы с двухэтажными боярскими хоромами (с балконами, стеклянными окнами и цветными витражами) и хозяйственными постройками, запасами, ремесленными мастерскими, с челядью и прочими зависимыми людьми.

Усадьбы каждого рода группировались в определенном «конце» Новгорода и держали под контролем несколько кварталов с их обитателями. Они составляли городскую опору боярских родов, являвшихся настоящими хозяевами в городе и на подвластных ему территориях. В Неревском конце господствовали Мишиничи и их родичи: Онцифоровичи, Самсоновы, Борецкие; в Славенском — Лошинские, Селезневы, Грузовы, Офонасовы; на Прусской улице — потомки Михалки Степановича. Новгородские бояре не рассредоточивались по своим вотчинам, а сидели в Новгороде — иначе они утратили бы возможность участвовать в борьбе за власть.

В Киеве и прочих землях полюдье осуществляли князь с дружиной; в Новгороде сборщиками дани стали в X–XI вв. местные бояре. Древнейшие известные берестяные грамоты — это записи долгов горожан и крестьян-«смердов», хранившиеся в боярских усадьбах. Так начиналось и укреплялось боярское влияние в Новгороде. С XII в. новгородские бояре превращаются в землевладельцев, а через двести лет 90 % новгородских земель стали боярскими вотчинами. «Есть в Новгороде знатные сеньоры, которых они называют бояре. Власть этих знатнейших горожан неимоверна, а богатства их неисчислимы: некоторые владеют земельными угодьями протяженностью в двести лье», — такими увидел новгородских «граждан» французский рыцарь Жильбер де Ланнуа в начале XV в.

Только в центре, на давно освоенных землях, боярским фамилиям принадлежало около 80 тысяч гектаров. Там находились примерно 20 тысяч крестьянских хозяйств — в среднем по 500 на каждого владельца. Знаменитой боярыне Марфе Борецкой принадлежало около 1200 дворов, т. е. примерно шесть-семь тысяч крестьян. Не менее богатыми стали новгородские монастыри: Хутынский, Юрьев, Аркажский. Самым богатым землевладельцем являлся «дом святой Софии» — архиепископская кафедра. Огромными были боярские владения на окраинах Новгорода, в его северных лесных колониях.

Вотчинное хозяйство (целые «погосты» в сотни квадратных километров с десятками деревень) и промыслы давали боярам возможность концентрировать в своих руках ценные экспортные товары; из боярских владений поступали сотни пудов воска, десятки тысяч бобровых и беличьих шкурок, мед, рыба и «рыбий зуб» (моржовые клыки). До конца XVI в. Новгород был для Руси «окном в Европу» и главным центром торговых связей с западными и северными странами, куда отправлялись воск и меха на кораблях купцов немецкой Ганзы.

Ганза (от средненижненемецкого Hanse — союз, товарищество) — федерация североевропейских городов под руководством Любека, в котором собирались съезды членов этого союза и принимались обязательные для всех решения. В Ганзу входило более 100 городов от Норвегии до Нидерландов (Бремен, Антверпен, Кельн, Гамбург, Брюгге, Берген, Гданьск, Ревель, Рига и другие). Ганзейские купцы со своими флотом в XIV–XV вв. были монополистами в торговле и перевозках на севере Европы: с востока везли зерно, воск и меха; из Швеции вывозили металл. В обратном направлении перевозились сукна, вина, соль, цветные металлы и изделия из них, оружие. Именно через эти города Русь получала необходимые ей западноевропейские товары. Отношения между Новгородом и ганзейским купечеством регулировались договорами, самый ранний из которых датируется концом XII в. Немецкий двор в Новгороде пользовался автономией и управлялся «олдерманом» — старшиной, который избирался общим купеческим собранием. Ганзейцы подлежали компетенции новгородских властей только при возникновении тяжб с новгородцами. Они вносили в новгородскую казну только одну проездную пошлину — на пути в Новгород и одну торговую — за взвешивание товаров. При покупке мехов «немцы» имели право осматривать их и требовать к ним наддачи дополнительного количества, не засчитывавшегося в счет купленного меха. При покупке воска ганзейцы могли его «колупать» — откалывать куски для проверки качества, причем отколотые куски также не входили в счет веса купленного воска. Новгородцы же при покупке ганзейских товаров — сукна, соли, сельди, меда, вина — не имели права проверять их качество, взвешивать или измерять.

В обмен на драгоценную новгородскую пушнину шли западноевропейские товары: серебро и золото, бочки дорогого вина, кипы сукна, драгоценности, изысканная утварь, соль, янтарь и полуфабрикаты (цветные металлы). Все это добро поступало на боярские усадьбы, где располагались мастерские ремесленников: бояре предоставляли им не только покровительство, но также сырье и продовольствие; оттуда готовые товары расходились по всей Руси. У былинного купца Садко был вполне реальный исторический прототип, только это был не купец, а как раз боярин — Садко Сытинич, на свои средства построивший церковь Бориса и Глеба в конце XII в. Церкви рядом со своими усадьбами строили и другие бояре: местные священники поддерживали влияние «своего» боярина на соседей по улице и кварталу.

От демократии — к олигархии

И все же новгородское боярство не было единым. Отдельные кланы, опиравшиеся на свои центры и «концы», соперничали друг с другом, что в первые столетия существования республики давало возможность «черным людям» заявлять о своих интересах. Вперемежку с боярскими усадьбами на улицах находились дворы землевладельцев-небояр («житьих людей»), ремесленников, духовенства, купцов. Все это население составляло уличанские общины: «прусов» (Прусской улицы), «витковцев», «кузмодемьян» и собиралось на уличанские вече; свое вече было у каждого «конца»-района. Археологи обнаружили выгороженные и вымощенные участки для таких собраний на перекрестках улиц; там новгородцы во время заседаний дружно грызли орехи, скорлупа которых так и осталась лежать толстым слоем на мостовой.

На них решались, прежде всего, местные дела (мы бы сказали сейчас — «вопросы коммунального хозяйства») — например, не пора ли заново мостить улицу (в Новгороде меняли деревянные мостовые через каждые 20–25 лет, а в XIV в. появились первые водоотводные системы). Помимо включения в уличанские общины, небоярское население Новгорода для участия в ополчении и уплаты налогов разделялось на десять сотен; во главе этого устройства — тысячи — стоял выборный тысяцкий, представлявший интересы непривилегированных граждан.

Во время нередких восстаний «черные люди» оказывали давление на всю боярскую верхушку. Восстание 1207 г. против посадника Дмитра Мирошкинича и его «администрации», вводившей новые тяжелые налоги, закончилось победой «черных людей»: «… и села их распродаша и челядь, а сокровища их изыскаша и поимаша бещисла, а избыток розделиша по зубу по 3 гривне, и от того многи разбогатеша». Но даже массовые выступления в Новгороде не приводили к принципиальным изменениям в политическом строе. Возглавляемые боярами городские «концы» постоянно боролись друг с другом; широко использовалась социальная демагогия: в наших бедах виноваты стоящие у власти «плохие» бояре с другого «конца», давайте их скинем и поставим «своих»!

Со временем бояре все больше прибирали к рукам власть в Новгороде. К середине XIV в. они закрепили за собой должность тысяцкого. Борьба за посадничество заставила бояр «расширить» этот орган, а ограничение срока посадничества должно было ослабить борьбу за власть среди боярских группировок. В 1354 г. посадник Онцифор Лукич провел реформу, по которой стали избираться шесть посадников — пять от каждого из городских «концов» и один главный — «степенной». Создавалась коллегия посадников, представлявших разные боярские группировки и «концы». Таким образом, в поисках стабильности в Новгороде рождается олигархический режим, когда представители замкнутого круга знати открыто становятся полноправными хозяевами республики.

Онцифор был сыном Луки Варфоломеевича, основавшего на. Северной Двине крепость Орлец, и внуком посадника Варфоломея Юрьевича. Варфоломей же был сыном посадника Юрия Мишинича и внуком Миши, героя Невской битвы 1240 г. Родовитый боярин начал свою политическую деятельность с руководства восстанием «черных людей» в 1342 г. и был за это из Новгорода изгнан. Впоследствии он вернулся и в 1346 г. одержал во главе новгородского войска победу над шведами на Жабьем поле. С 1350 по 1354 г. он был новгородским посадником, в 1367 г. умер. Найдено его берестяное письмо, адресованное матери; сын дает ряд поручений: «Челобитие к госпоже матери от Онцифора. Вели Нестору рубль скопить да идти к Юрию укладнику, проси его, чтобы купил коня. Да иди с Амвросием к Степану, взяв жеребий, а, может быть, он и рубль возьмет, купи и другого коня. Да проси у Юрия полтину да купи соли с Амвросием. А если он не добудет мехов и серебра до зимнего пути, пошли за ними с Нестором сюда».

(Арциховский А. В. Письма Онцифора //Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран: Сб. статей к 70-летию акад. М. Н. Тихомирова. М., 1963. С. 115).

Реформа поначалу не смогла прекратить внутриполитических конфликтов. Однако такие выступления постепенно становились все более «отрежиссированными», как, например, в 1359 г.

Степенной посадник Андреян Захарьинич представлял Плотницкий конец. Его противники из самого сильного и влиятельного Славенского конца пришли с оружием на вече, устроили драку и силой смогли навязать свою кандидатуру. В уличных столкновениях «концов» погибло несколько бояр, не говоря уже о многих «невиноватых». В итоге боярин-«славлянин» так и не смог захватить власть и поплатился своими «селами», которые были разграблены его противниками. Но и боярин Андреян не смог вернуть посадничество, и к власти пришел представитель третьего клана.

Все же, несмотря на издержки, новый способ властвования пришелся боярству по вкусу, и развитие политической системы республики пошло в том же направлении. Следующий этап установления боярской олигархии приходится на начало XV в.: в 1410-х гг. число посадников увеличилось до 18. Реакцией на новые порядки и стало «восстание Степанки», когда «черные люди» били уже не только указанных им «чужих» бояр, а всех представителей правившей верхушки.

Но выбор был сделан. К началу 1420-х гг. в Новгороде одновременно существовало уже 24 посадника и шесть тысяцких; к середине XV в. посадников стало 36, т. е. практически каждый боярский клан имел своего представителя в этой властной структуре.

Новгород иногда не вполне корректно сравнивают с вольными западноевропейскими городами-«коммунами». Точнее было бы его сопоставлять с близкой по типу аристократически-купеческой республикой — Венецией. Но Венеция сумела стать одним из самых богатых государств Средневековья и сохранить свою независимость вплоть до конца XVIII в. Новгород же этого сделать не смог — и не только по причине неравенства сил в поединке с Москвой.

В 1171 г. Венеция была разделена на шесть районов. Исходя из такого территориального деления, был образован Большой совет: нобили каждого из шести сестьеров выбирали двоих представителей, каждый из которых, в свою очередь, назначал еще 40 человек. Большой совет состоял из 2500 членов — отпрысков патрицианских родов, из их числа рекрутировалось большинство должностных лиц республики. Основными институтами коммуны являлись: сенат, возглавляемая дожем коллегия и кварантия — главный судебный орган по криминальным делам. Выбираемый тайным голосованием Большого совета дож становился пожизненным правителем республики, но его реальная власть ограничивалась сложной системой комиссий и советов, следивших за действиями дожа и друг за другом. С XIII в. элита замкнулась, перестав принимать в свой круг новые, пусть даже весьма богатые фамилии.

Маленькая Венеция долго оставалась одной из сильнейших морских держав Средиземноморья: создала собственный торговый и военный флот, самую совершенную в Европе дипломатическую службу, сеть заморских торговых факторий, развернула собственное уникальное производство (знаменитого венецианского стекла и зеркал). Новгородское же боярство создавало свои богатства за счет экспорта природных богатств и вполне этим удовлетворялось.

Такая «сырьевая» эксплуатация обширных лесных колоний приносила колоссальные доходы боярству, но тормозила развитие передовых, по тому времени, отраслей. Новгородские молодцы-«ушкуйники» могли периодически устраивать дальние экспедиции на Север за пушниной да еще совершать лихие пиратские набеги на «низовые» города: «Проидоша из Новагорода Волгою из Великого полтораста ушкуев с разбойникы новогородскыми, и избиша по Волзе множество татар и бесермен и ормен… Новъгорад Нижний пограбиша… И поидоша в Каму, и проидоша до Болгар», где с успехом «полон христьянский весь попродаша». Однако новгородская торговля целиком зависела от более предприимчивых и технически оснащенных немецких купцов. Товары в Новгород и из него шли на немецких судах, поэтому новгородское купечество не могло соперничать и даже заключать равноправные договоры с ганзейцами, не говоря уж о морской торговой экспансии. Создание собственного флота было затруднено отсутствием морских гаваней.

Раннее участие в управлении облегчило новгородским боярам подчинение свободных «смердов» и горожан, а связи вотчин с городскими хозяйствами-усадьбами обеспечили боярству контроль за экономикой и политическое господство. Технический уровень новгородских мастеров был достаточно высоким; однако зависимость купцов и ремесленников (по раскопкам известно уже 150 таких «боярских» мастерских) мешала формированию профессиональных корпораций горожан — цехов, развивавшихся в западноевропейских городах. Эти обстоятельства, помноженные на общие причины слабости русского города, не дали возможности процветавшему и свободному Новгороду стать инновационным центром передовых технологий и форм производства на Руси.

Боярство смогло полностью подчинить своей воле как экономику, так и политические институты Новгорода. Но эта победа как раз и подрывала новгородскую самостоятельность. Еще в XIV в. черному люду было что защищать в республиканских порядках: сохранялось некоторое влияние горожан на «своих» бояр, а их зависимость от народной поддержки не позволяла резко усиливать налоговый гнет. Установление же после 1418 г. открытой олигархии объединило враждующие кланы, но фактически ликвидировало вечевой строй, а вместе с ним — и желание «черных людей» защищать новгородские порядки. Социальная рознь ослабляла республику — как раз тогда, когда ей пришлось отстаивать независимость.

Конец республики

В отличие от тверских или нижегородских правителей, новгородцы никогда не участвовали в борьбе за гегемонию на Руси. Новгородская элита, как правило, принимала к себе в князья того, кто становился великим князем владимирским, что гарантировало от конфликта с Ордой. Власть любого, даже самого сильного князя была в новгородских владениях ограничена. Боярство получало огромные выгоды от сбыта мехов и транзитной торговли, и его мало интересовали политические события на «низу», если они не задевали новгородских интересов.

Случались порой и столкновения. В 1170 г. под стенами Новгорода стояли дружины владимирского «самовластца» Андрея Боголюбского, в 1387 г. на него двинулись силы почти всей русской земли во главе с Дмитрием Донским, в 1428 г. в новгородские пределы вторглось войско могущественного великого князя литовского Витовта. Но новгородцы держались стойко: «суздалъцы» князя Андрея потерпели страшное поражение, запечатленное на новгородской иконе «Чудо от иконы Знамение». Когда же противник оказывался сильнее — северяне откупались: выплачивали «черный бор» (одноразовую дань) великому князю Московскому или его литовскому конкуренту.

Но к середине XV в. ситуация в Северо-Восточной Руси принципиально изменилась. Исчезли соперничавшие друг с другом и беспрерывно воевавшие княжества, всегда дававшие новгородцам возможность выбрать удобного партнера. Великое княжение Владимирское прочно закрепили за собой московские князья. С окончанием междоусобной войны московских князей Новгород остался единственной политической структурой, претендовавшей на проведение независимой политики. Должна была настать и его очередь.

Зимой 1456 г. войска великого князя Василия II (1425–1462) провели короткую победоносную кампанию — разгромили новгородское ополчение под Руссой; посадник Михаил Туча угодил в московский плен. В деревеньке Яжелбицы москвичи заключили договор с Новгородом: посадники пообещали признавать московского князя своим сувереном, выплатили ему немалую контрибуцию в 10 тыс. рублей. Но при этом новгородские представители упорно отстаивали «старину»: неприкосновенность боярских вотчин, особое республиканское устройство и невмешательство в него великого князя. Яжелбицкий мир повторил почти без изменений традиционные нормы «докоичаний» между великим князем и новгородскими боярами: «Новгород держати вам в старине, по пошлине, без обиды; а нам, мужем ноугородцем, княжение ваше держати честно и грозно, без обиды. А пошлин ваших, князей великих, не таити, по целованию. А что волостей ноугородцких всех, вам не держати своими мужи, держати мужи ноутородцкими, и дар имати от тех волостей. А без посадника вам, князи, суда не судити, ни волостей роздавати, ни грамот давати… А без вины вам, князи, мужа волости не лишити, ни грамот не посужати…»

Однако в договоре впервые было записано: «Вечным граматам не быти», — т. е. Москва впервые потребовала ликвидации высшего новгородского органа власти. Как восприняли это требование новгородские послы, неизвестно; однако сохранилось оно только в московском экземпляре Яжелбицкого договора. И все же мир был восстановлен. Победитель и побежденные, как равные договаривающиеся стороны, «целовали крест» — ратифицировали договор, который не собирались долго соблюдать. Для Москвы он стал некоторой передышкой в борьбе за подчинение Новгорода; историкам известны грамоты, выданные от имени веча уже после Яжелбиц.

Судьба Новгорода была решена Иваном III (1462–1505). Новгородцы уже лишились пространства для маневра: обращаться за реальной помощью можно было только к сопернику Москвы — королю Польскому и великому князю Литовскому Казимиру. В 1463 г. к нему отправилось новгородское посольство с жалобой о «возмущении еже на Великий на Новгород Ивана Васильевича». Русская земля стояла на пороге новой войны; но она не началась — очевидно, верх в Новгороде взяли сторонники «худого мира». В 1470 г. на новгородском столе оказался Михаил Олелькович — потомок Ольгерда Литовского. Его княжение было недолгим, но именно в это время «литовская партия» среди новгородских бояр решительно выступила против Москвы.

Дети покойного посадника Исака Борецкого и его вдова Марфа призвали новгородцев: «Не хотим за великого князя Московского, ни зватися отчиною его. Волныи есмы люди, Великы Новъгород, А московский князь велики много обиды и неправду над нами чинит. Но хотим за короля Польского и великого князя Литовского Казимера».

Вскоре был заключен договор: «честный король» обязался «всести на конь за Велики Новгород», т. е. лично возглавить польско-литовскую рать. Переход под власть короля означал разрыв не только с Москвой, но и с вековой «стариной» признания прав великих владимирских князей.

Князья из Литвы приходили в Новгород не раз: в 1414 г. здесь княжил Иван Владимирович, дядя Михаила Олельковича; в 1435, 1445 и 1459 гг. — другой его родич, Юрий Семенович, сын Семена-Лугвеня, защитника Новгорода от Ливонского ордена. Михаил Олелькович был вассалом и родичем Казимира, но еще и двоюродным братом самого Ивана III. Но теперь приглашение князя «из королевы руки» стало для Москвы удобным предлогом для обвинения новгородцев заодно и в измене, и в склонности к «латинству».

И хотя Михаил уехал из Новгорода весной 1471 г., расплата не замедлила. В мае московские и псковские войска, действуя по согласованному плану, вышли в поход «пленующе и жгуще, и люди в полон поведуще». Последовали подряд четыре поражения новгородских войск; самое сокрушительное — на реке Шелони, где конница москвичей уложила на поле боя 12 тысяч новгородцев. Военный разгром в 1456 и 1471 гг. был не случайным. На закате Средневековья Новгород не смог создать не только флота, но и современной профессиональной армии — боярской олигархии она была не нужна и даже опасна. Но в борьбе с поместной московской конницей громоздкое городское ополчение оказалось бессильным.

Новгородские послы даже не успели доехать до Казимира, когда все было кончено. Посадник Дмитрий Борецкий, а с ним еще несколько знатных «изменников» были казнены, другой посадник Василий Казимир и 50 «лутчих» новгородцев — отправлены в московские тюрьмы. Зато «мелких людей» великий князь Иван III после побоища «велел отпущати к Новгороду» — он умел быть расчетливо милостивым.

Впервые «Господин Великий Новгород» официально признал себя «отчиной» великого князя, объявившего себя верховной судебной инстанцией в Новгороде.

Спустя несколько лет последовал новый поход великокняжеской рати. Но у богатейшей республики, никогда не знавшей междоусобных войн и татарских набегов, не осталось ни сил, ни воли к сопротивлению, хотя за сто лет до того новгородцам удавалось отбиться от самого Дмитрия Донского и разгромить войско его сына Василия Дмитриевича.

К моменту последнего столкновения с Москвой в республике проявился раскол: «И разделишася людие — инии хотяху за князя (Ивана III), а инии за короля за Литовского». Рядовые новгородцы уже не рвались защищать боярское правление. Сами же бояре так и не смогли выступить в борьбе с грозным противником единым фронтом: одни стремились «заложиться» за Казимира Литовского, другие надеялись на компромисс с Москвой и сохранение своей власти и привилегий в обмен на признание Ивана III «государем».

«Новгородские посадницы (т. е. посадники) и тысячские, купцы и житии люди, и мастеры всякие, спроста рещи плотшщи и гончары, и прочий, который родився на лошади не бывали, и на мысли которым того не бывало, что руки поднята противу великого князя, всех тех изменници они силою выгнаша; а которым бы не хотети пойти к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху, а иных в реку Влъхов вметаху», — насмехался над усилиями бояр-«изменников» организовать сопротивление московский летописец. Но и его новгородские собратья также не смогли скрыть отсутствие единства у сограждан:

«И всколебашася аки пьяни, и бяше в них непособица и многые брани, мнози бо велможи бояре перевет имеаху князю великому и того ради не изволиша в единомыслии быта, и всташа чернь на бояр, а бояри на чернь».

В итоге в студеном январе 1478 г. новгородская знать выслушала из уст Ивана III приговор: «Вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти. Посаднику не быти. Волостем быти, селом быти, как у нас в Низовской земле». Последним днем республики стало 15 января: московские «дети боярские» и дьяки привели новгородцев к присяге своему государю.

Новгородскую «демократию» не стоит идеализировать: большинство населения города находилось в зависимости от боярских кланов, а окрестные крестьяне-смерды в политической жизни никак не участвовали. Но в боярской республике была создана сложная система «разделения властей»; население города участвовало (на уровне улиц, сотен, концов) в деятельности местных органов самоуправления. Археологи обнаружили остатки деревянных «палат» суда вместе с массой берестяных грамот о судебных спорах. Рядовые торговцы и ремесленники были грамотными и умели отстаивать свои права. «От Незнанка к Рюре. Собираешься ли платить 6 гривен? Если не собираешься, то поезжай (на суд) в город», — так корректно приглашал новгородец своего оппонента разрешить имущественный спор в начале XIII в.

Это было не худшее «наследство» республиканских порядков. Однако «собирание земель» Москвой «закрыло» новгородский, а затем и псковский «эксперимент» с вечевым «народоправством». После покорения Новгорода Иван III последовательно ликвидировал и саму основу былых «вольностей». В 1480 г. был «пойман» архиепископ Феофил (умер в заточении в кремлевском Чудовом монастыре), а затем в несколько приемов конфискованы десятки тысяч гектаров светских и церковных вотчин. Их владельцы — бояре, «житьи люди», купцы — получили взамен земли в разных уголках Руси: «Жаловал их на Москве, давал поместья, и в Володимере, и в Муроме, и в Новегороде Нижнем, и в Переславле, и в Юрьеве, и в Ростове, и на Костроме и по иным городом; а в Новгород в Великый на их поместья послал московских многих лучших гостей и детей боярских и из иных городов».

Расправа с верхушкой новгородского боярства явилась демонстративным нарушением Иваном III данного им в 1478 г. новгородцам обещания не вмешиваться в боярские вотчины и не «выводить» бояр из Новгорода. Последние остатки новгородских прав исчезли после опричного погрома зимой 1570 г.

Подробнее на эту тему:

Алексеев Ю. Г. «К Москве хотим»: Закат боярской республики в Новгороде. Л., 1991.

Лурье Я. С. Две истории Руси XV века. СПб., 1994.

Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962.