Личность в сочинениях Прудона

Личность в сочинениях Прудона

Уяснив себе сущностное своеобразие прудоновской философии и ее внутреннюю архитектонику, мы легко может реконструировать, по отдельным замечаниям мыслителя, рассеянным в различных работах, его отношение к проблеме личности.

1. Личность и Природа. Психологическая структура личности.

Продолжая просветительские традиции натурализма, Прудон не противопоставляет человека и личность Природе, но непосредственно выводит их из нее. Человек – продолжатель творческого дела природы, ее неотъемлемая часть. Удел человечества: создавая общество – «вторую природу» – воспроизводить Справедливость и самому созидать себя, воспитывать себя – через религиозные, нравственные, политические и пр. реформы. Вся история есть, по Прудону – история «восхождения Природы к Духу», история развития вечного и абсолютного Права (сочетание Платона /идея Справедливости/ с Гегелем /саморазвитие идеи в истории/). «Что такое самый наш разум, как не Природа, сама себя сознающая?» – вопрошает Прудон (313; 27).

Для Прудона несомненна необходимость материального обеспечения всех людей – существ природных и телесных. Прудон реалистически констатирует, «что, в конце концов, человечество не может долго оставаться добродетельным наперекор своим собственным интересам. Хотите, чтобы граждане были всегда усердны и верны? Сделайте так, чтобы им от этого предстояло более пользы, чем вреда» (314; 124), однако мыслитель мечтает о человеке, «мысль которого не заключена в тесном круге материальных интересов» и говорит о «высших идеях», «которые составляют достоинство человека, освобождая его от рабства пред потребностями тела и требованиями домашнего хозяйства» (315; 178).

По Прудону, человек есть существо прежде всего духовное (хотя и материальное); совершенствование личности – духовное совершенствование, вплоть до «высшей духовности», когда тело может отмереть; Дух же, Истина, Справедливость в человеке не умрут никогда (см. например, 313; 205).

Говоря о структуре личности, Прудон представляют следующую иерархию: выше всего стоят Разум и Совесть, причем «ваша совесть должна быть руководителем вашего разума, с ее повелениями должны вы сверять ваши идеи…» (312; Т.2; 286), им подчинено и служит эстетическое чувство; еще ниже Прудон ставит волю, иррациональные страсти и «материалистические» устремления. Рационализм, этицизм и антиволюнтаризм характеризуют прудоновское понятие о личности. Погоня за одной красотой, лишенной истины и Справедливости – опасна: «ничто истинно прекрасное не может быть иррационально» (313; 423).

Вообще, если разум как человеческая способность, отождествляется у Прудона с «добром», то, напротив, воля, инстинкт, страсть представляются ему чем-то негативным. Прудон мечтает о таком общественном порядке, в котором «гегемония воли сменяется гегемонией разума» (цит. по 209; 200). По мнению Прудона, анархия, основанная на науке, порвет с «режимом воли» и всяческим субъективизмом и будет опираться на необходимость и закономерность.

Очевидно, что такие взгляды приводят Прудона к недооценке в человеке собственно личностного, индивидуального: его эмоций, страстей, воли. Возражая Прудону, А.И.Герцен доказывает: «Страсть сама по себе не справедлива. Справедливость отвлекается от личности, она междуличностна – страсть только индивидуальна» (85; Т.6, 199). Отрицая страсти, прудоновская справедливость тем самым принижает личность. Недооценка мира чувств, эстетического начала в человеке, ведущая к одностороннему пониманию личности, проявляется у Прудона и в негативных отзывах о чувстве любви (которое Прудон оценивает подозрительно – как ветреность и легкомыслие; семья, по мнению Прудона, должна строиться не на любви, но – на Справедливости), и в его ненависти к романтизму, как направлению в искусстве и литературе, поставившему в центр именно человеческие чувства и страсти.

Прудон же во всем склонен искать «общее», «идеи». Очень показательно в этом смысле следующее его высказывание: «О моей частной жизни мне нечего сказать; она до других не касается. Никогда не был охотником до автобиографий, и чужие дела меня не интересуют. Даже история и роман увлекают меня лишь настолько, насколько я нахожу в них, как в нашей бессмертной революции, похождения идей» (цит. по 89; 176-177). [81] Эти слова характеризуют как личность самого Прудона – рассудочную, лишенную богатой фантазии и воображения, так и его взгляды на личность, в которой он, подобно Годвину, выделяет прежде всего ипостаси этическую и рациональную.

II. Личность и другие личности: личность и этика.

Прудон, подобно Вильяму Годвину, полагает, что каждой личности имманентно присуще стремление к самоутверждению, к самовыражению, к росту и развитию. Не раз в своих рассуждениях о человеке Прудон останавливается на «постоянном его стремлении возвысить свою личность»: «человек стремится к усовершенствованию своей личности, он хочет сделаться красивым, благородным, славным и совершенствоваться в таких качествах без конца» (313; 23-24). Цель человека – «всегда его я, его личность» (313; 37). Но это фундаментальное стремление личности, в условиях порочного и несовершенного общества, принимает патологические формы и трансформируется в эгоизм, стяжательство, карьеризм, тщеславие, порождает войны: «Этот принцип тот же, что побуждает нас искать богатства и роскоши и развивает в нас славолюбие (…), это – чувство нашего личного достоинства и значения – чувство, в благородном своем применении производящее уважение к ближнему и к целому человечеству и порождающее справедливость» (311; 21). Само стремление личности к самоутверждению – неискоренимо и, в зависимости от окружающего общества, его ценностей, нравов, может принимать как здоровые и возвышенные формы, так и порочные и низкие.

Как для любого анархиста, для Прудона огромной ценностью является свобода личности и общества. Свобода – это фундаментальный принцип, противопоставляемый мыслителем принципу авторитета, принципу власти. Прудон подчеркивает, что свобода невозможна без равенства: «сделать человека свободным – значит уравновесить, уравнять его с другими». Она – в соблюдении «равенства в средствах производства и эквивалентности в обмене» (цит. по 209; 201).

Подобно Штирнеру и Бакунину, Прудон подчеркивает, что неделимость, неограниченность является качественной характеристикой свободы и, обращаясь к буржуазным либералам, восклицает: «Пусть эти либералы, которые так сильны, что говорят о границах государства, сохраняя его верховность, скажут уж нам заодно, где будет граница свободы индивидуальной, корпоративной, местной, общественной, граница всяческой свободы? Пусть они, считающие себя философами, объяснят нам, что такое свобода ограниченная, стесненная, подчиненная, находящаяся под надзором; свобода, которой говорят, надевая ей на шею цепь и привязывая к столбу: «иди до этого места, но не дальше»» (314; 87). Но, при всей своей ценности, свобода не является для Прудона Абсолютом – будучи предоставлена исключительно самой себе (например, безусловная «свобода торговли» или «свобода искусства») приводит к пагубным последствиям, если она не связана с идеей Справедливости, с солидарностью людей. [82] Для Прудона свобода и личность – все же вторичны и несамодостаточны, подчинены высшему, необходимому, внеличностному Абсолюту, через причастность к которому обретают смысл (здесь опять имеет место сходство с аналогичным убеждением Годвина): «отсутствие принципов есть рабство, исполнение истинных правил – свобода» (313; 228). Законы, Истина, Справедливость воплощаются и проявляются через свободу, как общество действует через личность.

Итак, перед кумиром Справедливости личность принижается, сводится к служебной роли; нормы и законы во многом подменяют собой творчество и свободу. И все же не следует однозначно негативно оценивать прудоновский культ Справедливости – хотя бы потому, что основа этой Справедливости – уважение к человеческой личности, к человеческому достоинству в себе и в других, восприятие других личностей, как равных себе. Критерием совершенства общественного устройства для Прудона является степень взаимоуважения людей в данном обществе. Прудон, подобно Годвину, доверяет человеку, верит, что человек изначально способен познавать добро и зло, способен к Справедливости. И именно следствием и выражением Справедливости является знаменитый прудоновский принцип взаимности. Прудон считает основой справедливости уважение в другом (любом!) человеке – его «человеческого достоинства» (потом эту мысль блестяще разовьет М.А.Бакунин). Прудон заявлял: «Я уважаю в человеке не то, чем наделила его природа или счастье, я уважаю его человеческое достоинство» (цит. по 370; 167). П.Ж.Прудон говорит о человеческом достоинстве, как о «способности, проистекающей из умственного развития человечества; способности, которую, несмотря на неравенство таланта и сознания, обладают в одинаковой степени все индивидуумы и которая не может сделаться ничьей привилегией…» (319; 52).

Таким образом, Справедливость основана на изначальном равенстве всех людей. По Прудону, «Справедливость – это непосредственно прочувствованное и взаимно охраняемое уважение человеческого достоинства, где бы и у кого бы оно ни подвергалось опасности, и чего бы нам ни стоила его защита» (цит. по 421; 47).

Из этого представления о равенстве личностей и о справедливости, как взаимном уважении человеческого достоинства, вытекают конкретные положения прудоновской этики. Излагая этические взгляды Прудона, П.А.Кропоткин пишет: «Право есть принадлежащая каждому способность требовать от всех других уважения человеческого достоинства к своей личности; долг же есть требование от каждого, чтобы он признавал это достоинство в других» (185; 210). [83]

В своих сочинениях Прудон бичует эгоистическую мораль и проповедь атомизации личностей, указывает на изначальную солидарность и взаимообусловленность членов общества: «Покрытый ложным именем свободы, эгоизм въелся в нас и развратил все наше существо» (319; 157). Критикуя изоляционизм и индивидуализм, наравне с коммунизмом, игнорирующим своеобразие личностей, Прудон подчеркивает: «Люди ассоциированы раньше, чем они дали на то согласие… Поэтому равенство во внешних условиях жизни является требованием справедливости, вытекающим из прав самого общества, из права принудительного; только дружба, уважение, признательность относятся к области моральной справедливости или взаимности» (цит. по 370; 179).

Прудон, таким образом, выделяет два уровня во взаимоотношениях между людьми: уровень, обязательный для всех – взаимное уважение друг в друге человеческого достоинства, обмен услугами на принципах взаимности, и уровень высший – бескорыстный, идеальный, уровень любви и дружбы. П.Ж.Прудон выступил против торгашеской морали утилитаризма и меркантилизма, ограничивающей отношения между людьми принципом: «ты мне – я тебе» и призывал личности к поступкам бескорыстным и идеально детерминированным. Он писал: «Я очень хорошо понимаю, что мы должны получать какое-нибудь вознаграждение за свой труд, но с другой стороны думаю, что мы обязаны также оказывать друг другу уважение и сочувствие, соблюдать справедливость во взаимных отношениях и давать друг другу хорошие примеры, не ожидая за то никакой награды…» (315; 167).

Завершая анализ этических взглядов П.Ж.Прудона и указывая на неоднозначность его учения о Справедливости, которое одновременно вело к утверждению равенства между личностями, признанию за всеми человеческого достоинства и – к принижению личности пред алтарем холодной и вечной Справедливости, мы не можем обойти стороной такие грубо-патриархальные моменты в его взглядах, как апология труда и бедности и культ деспотической семьи, фактически низводящей женщин и детей до рабского положения. Прудон выступал за нерушимость брака, за полную власть мужа над детьми и женой, против эмансипации женщин, за «труд и бедность», как вечное призвание и предназначение человека. В этих вопросах всегдашняя либертарность и анархичность изменяют французскому мыслителю, и он позволяет себе в высшей степени ретроградные, реакционные и деспотические высказывания. Так, он пишет: «Условия существования человека на земле – это труд и бедность…, первая его добродетель – умеренность. Жить немногим, работая много и беспрерывно учась – вот истинное правило жизни. (…) Бедность не есть довольство: это было бы уже для работника порчею. Не годится человеку наслаждаться довольством; напротив, нужно, чтобы он всегда чувствовал жало нужды…» (311; 16). Впоследствии П.А.Кропоткин, напротив, выдвинет лозунг «довольства для всех» как программу анархической революции.

Относительно семьи Прудон высказывается недвусмысленно: «Мужчина и женщина не товарищи. Различие пола ставит между ними такую же преграду, какую различие видов ставит между животными. Будучи далек от увлечения тем, что теперь принято называть эмансипацией женщин, я, пожалуй, если б уж дело дошло до этого, склонен запереть женщин в тюрьму» (цит. по 137; 232). И такие чудовищные заявления о «низшей природе» женщины, об ее «извечном предназначении» быть лишь работницей и служанкой мужчины, делает «отец анархии», который сам же проницательно заметил некогда, что «правительственная идея зарождается в нравах семьи и домашнем быте; в семье исключаются всякие возражения; правительство так же естественно возникает в обществе, как подчинение отцу его детей» (цит. по 209; 197)! Излагая взгляды Прудона на «женский вопрос», высказанные в его печально знаменитой книге «Порнократия или женщины в настоящее время», русский демократ М.Л.Михайлов пишет: «Но чувство справедливости составляет исключительную принадлежность мужчины; женщина, по мнению Прудона, совершенно лишена его. Стало быть, авторитет мужчины решает все дело» (цит. по 380; 305).

На наш взгляд, подобная позиция даже не нуждается в комментариях. И все же мы хотим привести здесь герценовскую оценку прудоновских взглядов на женщину, семью, труд и патриотизм, поскольку, во-первых, эта оценка представляется нам замечательно глубокой и верной, а во-вторых, она непосредственно указывает на самые уязвимые места прудоновского отношения к проблеме личности. Комментируя и излагая высказывания П.Ж.Прудона, А.И.Герцен писал: «чувство изгнано, все замерло, цвета исчезли, остался утомительный, тупой, безвыходный труд современного пролетария… нет больше ни поэзии церкви, ни бреда веры, ни упования рая, даже и стихов к тем порам «не будут больше писать», по уверению Прудона, зато работа будет «увеличиваться». За свободу личности, за самобытность действия, за независимость можно пожертвовать религиозным убаюкиванием, но пожертвовать всем для воплощения идеи справедливости, – что за вздор! Человек осужден на работу, он должен работать до тех пор, пока опустится рука, сын вынет из холодных пальцев отца струг или молот и будет продолжать вечную работу (…) В растворенные двери реставрированного атриума без лар и пенат видится уже не анархия, не уничтожение власти, государства, а строгий чин, с централизацией, с вмешательством в семейные дела, с наследством и с лишением его за наказание. (…) Античная семья ведет естественно за собой античное отечество со своим ревнивым патриотизмом, этой свирепой добродетелью, которая пролила вдесятеро больше крови, чем все пороки вместе. (…) Безответно спаянная, заклепанная наглухо семья Прудона, неразрывный брак, нераздельность отцовской власти, – семья, в которой для общественной цели люди гибнут, кроме одного, свирепый брак, в котором признана неизменность чувств, кабала обету» (85; Т.6, 193-195). Возражая Прудону, Герцен заявляет: «Справедливость не есть мое призвание, работа – не долг, а необходимость, для меня семья совсем не пожизненные колодки, а среда для моей жизни, для моего развития» (85; Т.6, 194).

Каковы причины такого неожиданного проявления деспотизма и такого чудовищного подавления личности – в анархическом мировоззрении П.Ж.Прудона? Во-первых, догматическая и слепая вера Прудона в фетиш Справедливости. Во-вторых, общая патриархальность и крестьянские корни самого Прудона, повлиявшие на его этические и эстетические взгляды. Третья причина – общий пессимизм Прудона, наблюдающего «упадок нравов» и духовное рабство своих современников. Об этом А.И.Герцен отозвался так: «Прудон, через край освободивши личность, испугался, взглянув на своих современников, и, чтобы эти каторжные, ticket of leave (досрочно освобожденные – англ. П.Р.) не наделали бед, он ловит их в капкан римской семьи» (85; Т.6, 194).

III. Личность и общество. Личность в истории, в науке и в искусстве.

Говоря о роли личности в истории, П.Ж.Прудон прежде всего отрицает тезис, распространенный в его время (см., например, работы Т.Карлейля, «наполеоновскую легенду» и пр.) о том, что историю двигают «великие личности», «герои». Напротив, по Прудону, «великих личностей» не существует, а прогресс ведет к дальнейшему уравниванию личностей. «Я проповедую равенство мысли и смеюсь над великими людьми» – утверждает французский анархист (313; 217). «Что такое великий человек? Есть ли великие люди? (…) …одним из результатов прогресса в обществе, организованном на демократических началах, есть то, что различие между людьми постепенно пропадает и это происходит по мере того, как масса развивается под влиянием науки, искусства и права. Поэтому, с точки зрения революции 1789 года и прогресса, идея великих людей не имеет никакого смысла, и исчезновение их служит одним из залогов нашего будущего освобождения от гнета всякого рода» (313; 161). На наш взгляд, Прудон подходит к вопросу о «великих людях» чересчур упрощенно и полемически.

Фатализм, провиденциализм и недооценка личностного фактора ярко проявляются в прудоновских историософских воззрениях. Общество, Провидение, «социальный гений» – двигатель и субъект исторического процесса, тогда как личность – лишь средство, инструмент, орган и воплощение его воли: «Социальный гений не действует, подобно идеологам, путем бесплодных абстракций, он не заботится ни о династических интересах, ни о государственных соображениях, ни об избирательных правах, ни о теориях народного представительства, ни о гуманитарных или патриотических чувствах. Он всегда персонифицирует или реализует свои идеи; его система развивается путем ряда воплощений и фактов. Чтобы конституировать общество, он обращается всегда к индивидууму» (цит. по 232; 265). «Социальный гений» идеализируется Прудоном: «общее сознание» – «в противоположность нашим отсталым и переходным законодательствам, всегда бывает непреложно и непогрешимо в своих суждениях» (319; 122). При этом Прудон подчеркивает, что, в то время как личности присуща свобода, обществу, учреждению, идее – присуща фатальность и необходимость. Безличные институты подчиняются вечным законам, неизменной логике, тогда как личность может допускать произвол, имеет определенную автономию в своих действиях. [84] По Прудону, «творческое проявление общественной коллективности», несомненно, преобладает над индивидуальностью во всех отношениях (по мощи, силе, истине, непогрешимости).

В этой связи интересно рассмотреть прудоновское учение о революциях, сочетающее «органическую теорию», видящую в революции проявление народной стихии, и рационалистическое учение о большой роли науки и ученых в общественной жизни. «Народ только до тех пор держится своих учреждений и законов, пока они соответствуют идеалу, им самим выработанному; как скоро этот идеал будет потрясен, общество тотчас преобразовывается» (315; 137) – здесь Прудон предвосхищает бакунинские размышления об «идеале», спонтанно вырабатываемом в недрах народной жизни. Прудон подчеркивает: революция «не приводится в исполнение волей учителя, располагающего готовой теорией, не осуществляется под диктовку вдохновенного проповедника. Настоящая органическая революция – продукт всеобщей жизни; она имеет, конечно, своих исполнителей и избранников, но ее нельзя назвать чьим-нибудь исключительным делом» (319; 67). И: «Народ без всяких теорий, при посредстве своего стихийного творчества, изменяет, улучшает, усваивает проекты политиков и доктрины философов, и, без конца создавая новую ситуацию, непрестанно меняет базу политики и философии» (цит. по 207; 19). Но вместе с тем, Прудон полагает: «Без сомнения, идеи, волновавшие во все времена массы, рождались прежде всего в голове мыслителей. В деле идей, мыслей, верований, заблуждений, массы никогда не были первыми по времени и, разумеется, не будут первыми и в настоящее время. Во всяком умственном деле первенство принадлежит личности» (319; 76). Таким образом, по Прудону, «социальный гений» сперва вдохновляет новой идеей нескольких ученых, мыслителей, которые увлекают массы, в свою очередь, вырабатывающие свой идеал. Так в учении о революции Прудона сочетаются «органическая выработка идеала» в народе, подвижническая работа мыслителей-одиночек и, стоящий за всем и надо всем этим замысел «социального гения» (в духе Гегеля).

Если, говоря о ранних работах Прудона, советский автор Ю.Стеклов отмечает: «Мы встречаем у него на каждом шагу преклонение перед «народной логикой», «народным разумом», перед стихийностью и т.п.» (358; 9), то в конце жизни Прудон уже не склонен обвинять во всех грехах одно государство (как В.Годвин до него, и П.А.Кропоткин – после), но исследует рабскую психологию народа, самый «демократизм» которого проникнут монархизмом, самая «революционность» которого насквозь централистична. Тема внутреннего рабства масс – и в эпоху Великой Революции, и в современной ему Франции – очень волнует Прудона, который в своих сочинениях то увлекаясь, идеализирует народ [85], его правоту, идеал, творчество, то, вновь увлекаясь, горько проклинает и клеймит его за непротивление деспотизму и упадок нравов. Прудон страстно желает, чтобы трудящиеся из объекта манипуляций, эксплуатации и управления, стали субъектами, осознавшими свои интересы и берущими свою жизнь в свои руки. В письме к А.И.Герцену (от 23 июля 1855 г.) Прудон писал: «Не следует ли прежде, чем нападать на деспотизм притеснителей, напасть на деспотизм освободителей?» (316; Т.7, 506), подразумевая всех «революционеров»: либералов, якобинцев, социалистов-государственников, идущих на компромиссы с властью, жаждущих господства, верящих в благодетельность «социалистической» казармы и государственного централизма. Прудон наконец приходит к пониманию того, что «в определенных случаях может случиться так, что народ как целое может быть осужден большинством народа» (цит. по 120; 398).

Говоря о субъектах исторического процесса в учении Прудона, необходимо отметить, что мыслитель, следуя «органической теории», рассматривает в качестве таковых субъектов, помимо собственно личности, также общину, нацию, класс и все человечество в целом, причем говорит о них, как о «коллективных личностях», «коллективных индивидуальностях» – живых и действующих организмах, обладающих своим самосознанием и волей. Вот что, например, П.Ж.Прудон пишет о человечестве: «Человечество подобно обширному мозгу, в котором могут рождаться всякого рода мысли, но в конце концов истина торжествует над заблуждением (…) Люди ничтожны: они могут только до некоторой степени потревожить ход вещей и этим сделать вред только самим себе. Только одно человечество – велико, оно – непогрешимо» (312; Т.2, 304). Прудон представляет себе человечество «единой, бессмертной личностью», «великаном с тысячью рук», который «одушевлен одним сознанием, одной мыслью и волей, и в тесной связи его трудов проявляется единство и тождество его личности… Во всех обстоятельствах своей жизни это чудное существо остается неизменным, и можно сказать, что всякое его действие, всякое движение уравновешивается другим» (319; 113-114).

Точно также, как и человечество, Прудон гипостазирует, мистифицирует и олицетворяет в качестве реального существа, – и нацию, и общину, и класс. Так, он говорит, что рабочий класс, – «лицо юридическое, нравственное и свободное», лицо, достигающее самосознания, принимающее решения, устанавливающее контроль над обществом (см. 319; 51), а «Община, в сущности, подобно человеку, всякой разумной и моральной индивидуальности или коллективности, есть существо самодержавное» (314; 85). Наконец, народ, нация тоже рассматривается Прудоном как единый организм, со своей идеей, эволюцией, самосознанием. При этом народ, будучи самодостаточным и «самодержавным», однако, точно также требует дополнения себя в других народах, в целом человечестве, как единичная личность требует дополнения себя другими личностями: «Один народ не в силах сделать то, что требует усилий всего человечества. Мы не можем спастись без помощи, точно также, как и другие не спасутся без нас» (314; 14).

Разумеется, при такой расширенной трактовке «личности», понимание специфически личностного, индивидуально-человеческого у Прудона затушевывается и затемняется. Прудон фактически ставит человеческую личность, общество в целом, общину, нацию и класс, – на один уровень, как субъектов истории, самоценных, обладающих сознанием и волей, равновеликих, находящихся в равновесии между собой. При этом, конечно, община, нация и, тем паче, человечество в целом, как «организмы» и «коллективные личности», превосходят индивидуальную личность по своим возможностям, силе и значению, подчиняются фатальным законам и отличаются непогрешимостью, тогда как индивидуальная человеческая личность, напротив, пользуется определенной свободой (произволом) и имеет ничтожные силы и возможности.

Впрочем, к чести Прудона надо сказать, что он, явно отдавая предпочтение общему над индивидуальным, сохраняет в данном вопросе такт и не выстраивает иерархии ценностей, но, строя свое социальное учение подобно монадологии Лейбница, заявляет о самоценности каждого составляющего общество элемента: от индивида до человечества в целом, и о равновесии и балансе сил между этими субъектами общества. Собственно, отсюда непосредственно и вытекает прудоновский федерализм, как согласование всех интересов, без подавления кого бы то ни было: будь то единичная личность, община, город или нация. Последовательно проводя свой принцип равновесия, Прудон признает как права каждого субъекта общества, каждой «личности» – «индивидуальной» и «коллективной», так и их взаимосвязь, взаимодействие, выступает против гипертрофии какого-то одного начала или субъекта. Он стремится к такому устройству, при котором «эгоизм в социальной экономии примиряется с общественной пользой. Индивидуум имеет свои права, общество – свои» (315; 108). И демократию Прудон критикует именно исходя из двух аксиом: о неотчуждаемости суверенитета личности (а демократия есть власть над личностью, подавление личности от имени большинства, манипулирование личностями) и о неотчуждаемости суверенитета народа.

Народ является, по мнению Прудона, единой личностью, и борющиеся за власть партии разрывают эту личность на части, чтобы установить над ней свой диктат; поэтому федерализм предполагает представительство не от партий, а от организованных групп населения (местностей, общин, предприятий и пр.). Демократия – это раскол, насилие над личностью и над народом, преобладание, принудительное и формальное единство, – утверждает Прудон, тогда как сам он стремится к единству народа через многообразие структурированных и оформленных мнений, интересов, субъектов. Желательна «организация, в которой при сохранении свободы всех мнений и действий, народ именно посредством расхождений мнений и воль думает и действует как один человек» (цит. по 120; 418). «Имейте в виду – я говорю: единый и нераздельный народ; под этим я разумею не толпу, которая представляет лишь множественность без единства… Везде, где есть разделение, там нет народа» (цит. по 358; 7-8). Порядок через свободу, единство через многообразие, сохранение суверенности всех субъектов при балансе их интересов – такова центральная идея прудоновского социального идеала, которая практически воплощается в принципе федерализма, а теоретически основывается на учении о равноценных «индивидуальных» и «коллективных» «личностях».

Выступая за представительство групп, областей и т.п. в федерации, Прудон, вместе с тем осуждает дух «партийности» и «групповой эгоизм», направленный против справедливости и за преобладание какого-то одного субъекта или начала. Группа не должна обособляться, изолироваться и, впадая в эгоизм, ставить себя выше как отдельной личности, подавляя ее, так и (все)общего – отрицая его: «Общество составляет группу; оно живет двоякою, реальною жизнью; как нечто собирательное и как множество индивидуумов. Деятельность его в одно и то же время и коллективная, и индивидуальная деятельность. Все, что происходит в этой группе, носит характер двойственности. Конечно, факт существования коллективности еще не может служить достаточною причиною для того, чтобы обратиться к теории коммунизма, наоборот, факт индивидуальности не дает нам права не признавать общих прав и интересов. В этом-то распределении и равновесии коллективных и индивидуальных сил, т.е. в справедливости, и заключается сущность науки управления» (315; 149).

Мы можем в целом положительно оценить это прудоновское учение о равновесии социальных сил, субъектов и интересов, никому не отдающее предпочтения, признающее ценность всех составляющих. Ни общество не может преобладать над личностью, ни личность – над обществом, ни община над обществом, ни общество над общиной; все объединяются без насилия, но в силу общей заинтересованности и взаимности, равноправия и баланса интересов. И все же в этом учении мы можем выделить и негативные моменты. Прежде всего, вызывает возражения – гипостазирование, олицетворение общества на всех уровнях и приравнивание его к личности, как реально существующего субъекта. Хотя Прудон, в силу свойственного ему такта, и не доходит до идеи о подчинении личности обществу, но создает в зародыше те фиктивные кумиры Человечества, Нации, Класса и пр., которые были подвергнуты столь блестящей критике Максом Штирнером. Кроме того, не абсолютизируя ни одного из субъектов социальной жизни, Прудон обожествляет и абсолютизирует сами «весы», равновесие, пропорцию, закон, Справедливость, в качестве высшего безличного и надличного Кумира и Принципа, что, на наш взгляд, таит в себе угрозу догматического подавления личности.

Помимо вопроса о роли личности в истории, Прудон в своих работах останавливается на роли личного начала в науке и в искусстве. Для Прудона, «само собой разумеется, искусство не может рассматриваться иначе, чем вспомогательная функция» (313; 258), которая призвана служить Истине (науке) и Справедливости (морали), подобно тому, как «идеал» подчинен «идее», а человеческий мир эмоций, страстей, произвола, свободы, – мир для Прудона вспомогательный и второстепенный, по сравнению с мыслью и с нравственностью. Более того, «искусство не мыслит», оно само, по Прудону «не способно» понять смысл своей деятельности – и разъяснить его, руководить работой художника – дело ученого и философа. Художник служит идее и обществу, но использует индивидуальные и эмоциональные средства, у него идеал, фантазия преобладает над идеей и логикой – именно поэтому, по Прудону, он и не может вполне осознать, то, что он делает (ибо фантазия, эмоции и пр. – несомненно «ниже» логики и разума).

Вместе с тем, подчеркивая подчиненность и несамостоятельность эмоционально-художественного начала в личности, Прудон не отказывает этому началу (и художнику, как члену общества) в определенном своеобразии и автономии. Именно в этом – эстетическом начале, по Прудону проявляется «качественное» различие между личностями, тогда как в интеллектуальном отношении люди различаются лишь «количественно» (эта позиция сходна с взглядами Годвина, но несколько «смягчает» их и расширяет сферу личного своеобразия). Художник не просто механически копирует и воспроизводит (как ремесленник) некие «идеи», но вносит в них нечто свое, своеобразное, произвольное – пусть это лишь своеобразие в форме и средствах выражения. «Эти-то произвольные отступления и дают искусству жизнь и разнообразие» (313; 44) – несколько отступает Прудон от строгого и однообразного рационализма в своем отношении к личности. Художник – в обществе, и эстетически-эмоциональная способность – в человеке, воплощают у Прудона творческое, своеобразное, свободное, неповторимое, иррациональное, качественно-личностное начало и всему этому Прудон отводит определенное место, однако, несомненно, подчиняя общим, рациональным и сверхличным целям и задачам. Художник не изгоняется, но ставится под контроль ученого и философа с их разумом, логикой и необходимыми законами. Хотя, по мнению Прудона, искусство – это длинная, окольная, и допускающая варианты дорога к Справедливости, к которой ведет более короткая и прямая дорога – дорога Науки и Права, но, тем не менее, эта дорога оставляет для личности и ее творчества какое-то место, хотя, как и в учении Годвина, ставит личность в узкие и тесные рамки познания Необходимости и служения Справедливости. Свобода, творчество, варианты самовыражения допускаются [86], но заранее известно содержание, цель и смысл всей деятельности. Идея, содержание, по Прудону, всегда должно явно доминировать в художественном творчестве над формами и способами выражения.

Говоря о соотношении личности гения – художника или ученого – с обществом, Прудон склонен абсолютизировать значение общества и сводить роль гения к функции простого глашатая и выразителя общественных идей и настроений, почти полностью исключая (и считая такое исключение желательным!) его личное творчество. Приведем высказывания Прудона по этому поводу: «Человек не творит своих идей, но получает их; он не образует истины, но открывает ее; он не изобретает ни красоты, ни справедливости, – они сами открываются ему при наблюдении явлений и взаимодействия предметов» (315; 21). «Что касается до литературы и искусства, то в этих сферах все усилия гения должны быть направлены на то, чтобы выразить идеал массы» (315; 148). По мнению Прудона, чем мысль художника «безличнее, чем большему числу людей она нравится, тем выполнение ее ему лучше удается» (313; 323).

Таким образом, позиция Прудона вполне ясна: в вопросах содержания ученые, художники, литераторы должны стремиться к «безличности», выражая «идеал массы» и «идеи эпохи», но в средствах воплощения они могут проявить свою личность: «оригинальность художника проявляется обыкновенно в выборе сюжетов, в манере их обсуждения и выполнения» (313; 323-324).

В этих суждениях Прудона ясно проявляется фатализм, объективизм, рационализм его взглядов и представление о личности, как о феномене хотя и существенном, но явно детерминированном, служебном и служащем, подчиненном вечной Истине и Справедливости. Вновь и вновь французский мыслитель подчеркивает эту мысль: «поэты и художники в человечестве – то же, что певчие в церкви или барабанщики в полку. Мы требуем от них не их личных впечатлений, а своих, они не для себя рисуют, поют и играют, а для нас. Вследствие этого не в них лежит причина нашего восторга, сочувствия к ним и их славы; они только верные и громкие отголоски всего этого; причины чудес поэзии и искусства лежат не в индивидуальной способности того или другого лица, но в идеалистической способности всего общества» (313; 146). Все, что должно быть сказано, открыто, выражено – произойдет неизбежно, – следуя за Гегелем, убежден Прудон. И гений, заимствуя «идеи» из Природы и выражая «идеи», имеющиеся в обществе, может лишь служить и повиноваться. Перед лицом вне и над-личностного Абсолюта, все своеобразие личности, вся ее динамика, все ее творчество, носят, по большому счету, несущественный и второстепенный характер; объект господствует над субъектом, Справедливость и Истина безраздельно царят над личностью.

Субъектом как исторического, так и художественного и научного творчества, в конечном счете, по Прудону выступают человечество, нация, эпоха, дух – но не личность, которая довольствуется ролью «агента» этого творчества.

Не удивительно поэтому, что П.Ж.Прудон был убежденным противником введения интеллектуальной собственности, и написал по этому поводу обширное сочинение. Коль скоро творец и «собственник» всех идей, ценностей и идеалов, всей культуры – человечество в целом, то и нелепо, и невозможно размежевать и разделить этот единый духовный фонд, из которого черпают отдельные индивиды, как нелепо и невозможно делить на части и передавать в частную собственность, например, воздух, которым все дышат.

IV. Личность и Государство. Взаимность, свободный договор и федерализм.

Не углубляясь в разрушительную критику Прудоном государства, остановимся лишь на одном ее аспекте: государство как поработитель и тиран личности. Выступая защитником свободы как общества, так и личности, Прудон показывает несовместимость личности и государства, необходимость уничтожения существующей государственной централизации, фикции «выборов», паразитической касты чиновников и военных, обличает навязанные личностям законы, на принятие которых эти личности не давали никакого согласия: «Как согласить местную инициативу с преобладанием центральной власти? Общую подачу голосов с чиновнической иерархией? Принцип, что никто не обязан повиноваться закону, если сам не давал согласия на него, с правом большинства?» (цит. по 89; 83), – вопрошает французский анархист и, указывая на неразрывную связь власти и эксплуатации, государства и буржуазии, делает вывод: «Управление человека человеком мы отвергаем точно так же, как эксплуатацию человека человеком» (цит. по 113; 13). Свобода личности и общества – в децентрализации, самоуправлении, федерализме, в разрушении государства и буржуазных отношений, доказывает Прудон.

Приведем обширное, но замечательное по своей выразительности высказывание Прудона, характеризующее его взгляды на проблему соотношения государства и личности: «Личность человеческая! Как могла ты шестьдесят веков терпеть такое унижение? Ты величаешься святой и священной, тогда как на деле ты – неустанная, даровая блудница твоих холопов, твоих солдат и твоих попов. Ты знаешь это и терпишь это! Тобой управляют, то есть тебя караулят, инспектируют, шпионят, направляют, регламентируют, подводят под законы, классифицируют, учат, набивают чужими мнениями, контролируют, ценят, оценивают, урезывают, заставляют повиноваться себе люди, не имеющие на то ни права, ни знания, ни достоинства. Тобой управляют, то есть при каждом твоем действии, при каждом сношении, при каждом движении твоем тебя отмечают, записывают, сосчитывают, назначают тебе продажную цену, отмечают тебя клеймом, привешивают на тебя ярлык, патентуют, разрешают, дозволяют тебя, расписываются на тебе, сдерживают, взнуздывают, переделывают, направляют и исправляют тебя. Под предлогом общественной пользы и общего интереса тебя грабят, дрессируют, эксплуатируют, монополизируют, обкрадывают, давят, мистифицируют; а при малейшем сопротивлении, при малейшей жалобе начинаются усмирения, взыскания, унижения, поругания, травля, торможение (…); тебя обезоруживают, вяжут, сажают в тюрьму, расстреливают, жарят в тебя картечью, судят, приговаривают, ссылают, приносят тебя в жертву, предают и в довершение надувают, дурачат, оскорбляют, бесчестят! Вот что такое правительство, вот что такое правосудие, его мораль! И после этого есть еще демократы, находящие в правительстве добрые стороны, есть социалисты, отстаивающие эту гнусность во имя Свободы, Равенства и Братства; есть пролетарии, являющиеся кандидатами в должность президента Республики – лицемеры!» (цит. по 89; 166-167).

Выступая в защиту личности, Прудон отрицает не только государство, но и существующее буржуазное общество, в котором самая личность человека стала предметом купли-продажи [87], а успехи техники ведут к возрастающему страданию и порабощению личности. [88] Частная собственность разрывает общество на части, ведет к нищете и страданиям личности – констатирует Прудон, тогда как государственная собственность исключала бы личность. Отсюда и появились прудоновские идеи: трудовой собственности, – сохраняющей свободу личности и обеспечивающей социальное равенство, и федерации, преодолевающей как деспотизм централизации, так и опасность изоляции индивидов. Будучи противником буржуазного общества и неограниченной конкуренции, Прудон не стремится заменить их государственно-социалистической казармой и тотальной регламентацией.

Очень важно отметить, что в своей критике государства и государственного социализма, Прудон наиболее последовательно отстаивает суверенитет личности, выдвигает идею самоценности личности (тогда как в своих общефилософских и историософских суждениях отводит личности весьма скромное место), стремится освободить как общество, так и личность из-под опеки государства. Характерно, что, обращаясь к прудоновскому идейному наследию, П.А.Кропоткин в первую очередь указывал именно на «возражения, выставленные Прудоном против коммунизма во имя свободы личности» и подчеркивал, что они, «хотя им уже больше пятидесяти лет, не потеряли ничего из своей ценности. Прудон действительно говорил во имя личности, ревностно оберегающей свою свободу» (182; 365).

Если существующую буржуазную политическую экономию Прудон обвиняет во лжи и безнравственности, то теоретиков государственного социализма – в антиличностности и деспотизме, в попытках уложить личность на «прокрустово ложе» (интересно, что образ «прокрустова ложа» присутствует и у Годвина, и у Штирнера, и у Бакунина): «Для людей этой школы права человека и гражданина вытекают из народного самодержавия; самая свобода лица есть отражение этого самодержавия. (…) По их принципу, личность владеет своим имуществом, способностями, почестями, должностями, даже талантами, по полномочию государства» (319; 70-71). Говоря об «основном принципе верховности общего и подчиненности личного элемента» для социалистов-государственников: от Платона до Т.Мора и Луи Блана, Прудон разъясняет: «Эта система коммунистическая, правительственная, диктаториальная, авторитарная, доктринерная, она исходит из того принципа, что личность существенно подчинена обществу; что только от общества зависят жизнь и права отдельного лица; что гражданин принадлежит государству, как дитя – семейству; что он находится вполне в его власти… и обязан ему подчиняться и повиноваться во всем» (319; 69). Задолго до воплощения в жизнь государственно-социалистических утопий, Прудон прозорливо отмечает, что коммунистическое государство будет существовать «забирая в свои руки все работы и предприятия… давя, поглощая всякую личную деятельность, всякое частное владение, частную жизнь, свободу, богатство…» (319; 71), установит диктатуру, основанную на рабстве уничтожения всякой личной мысли и творчества. Таким образом, Прудон фактически предвосхищает бакунинскую критику государственного социализма [89] и, основываясь на принципе равновесия, отстаивает права общества и личности, выступая против эгоистических и деспотических крайностей.

В противовес государственной централизации и иерархии, Прудон развил в своих сочинениях учение о свободном договоре, взаимности и федерализме, как механизмах политической и экономической защиты личности и общества. Прежде всего, Прудон отрицает государственное право и противопоставляет закону – договор, «правовому государству» – правовое общество. Только лица, заинтересованные в данном вопросе, имеют право заключать между собой договор, брать на себя определенные обязанности и выполнять их. Вот что пишет Прудон о различиях между государственным законом и свободным договором: «Что могут представлять собой законы для того, кто самостоятельно мыслит и ответственен за самого себя? Для того, кто хочет быть свободным и чувствует себя способным к этому? Я готов входить в переговоры, но не хочу иметь законов; никаких не признаю… Я ограждаю себя от всякого принуждения, изданного насчет меня мнимо нужным начальником. (…) Для того, чтобы я был свободным, исполнял только свой собственный закон и лишь себе самому повелевал, здание общества должно быть построено на идее договора. (…) Если я с одним или с несколькими своими согражданами веду переговоры насчет какого-нибудь предмета, то ясно, что для меня моя воля закон; когда я исполняю условленную обязанность, я сам для себя правительство» (цит. по 421; 51, 52,56).