Глава 12 Закручивание гаек

Глава 12

Закручивание гаек

Северокорейские солдаты караульной службы. Пхеньян

У северных корейцев есть множество слов для обозначения тюрьмы — почти как у эскимосов для снега. Человек, совершивший мелкое правонарушение (скажем, не явившийся на работу), попадает в чибюолсо, изолятор при отделении Комитета народной безопасности (полицейского подразделения, отвечающего за поддержание общественного порядка и за расследование нетяжких преступлений), или в нодон танрёндэ, трудовой лагерь, где заключенные в течение месяца или двух выполняют тяжелые работы, например асфальтируют дороги.

Куда более печальна участь тех, кого отправляют в кванлисо. Этим словом, которое переводится как «место контроля и управления», называется целый комплекс лагерей, тянущихся на многие километры в горах на крайнем севере страны. Согласно данным, полученным со спутника, в них может содержаться до 200 000 человек. Ким Ир Сен, только придя к власти, создал эти лагеря по образцу советского ГУЛАГа, чтобы избавиться от всех, в ком видел угрозу для своей власти: политических противников, потомков землевладельцев, людей, сотрудничавших с японцами, христианских священников. Туда попадал человек, пойманный за чтением иностранной газеты. Там же оказывался весельчак, который, слишком много выпив, отпускал шутку о росте вождя: это квалифицировалось как «подрыв авторитета власти» — наиболее серьезное из так называемых «преступлений против государства». Женщину с фабрики госпожи Сон забрали за запись в дневнике, которую посчитали крамольной. Многие бывшие северокорейцы шепотом рассказывали мне о своих знакомых или о знакомых знакомых, исчезнувших среди ночи и не вернувшихся. Заключение в кванлисо было пожизненным. Часто вместе с самим «преступником» забирали детей, родителей, сестер и братьев, чтобы избавиться от «дурной крови», которая сохраняется в трех поколениях. Супругов, поскольку они не биологические родственники, обычно не трогали, но принуждали развестись с осужденным. О том, что происходит в кванлисо, известно очень мало, поскольку редко кому удавалось спастись оттуда, чтобы рассказать о пережитом.

Другая разновидность лагерей называется кехвасо, что означает «центр просвещения». Их цель — исправление граждан, вставших на неверный путь. Эти лагеря предназначены для неполитических заключенных — тех, кто незаконно пересек границу, занимался контрабандой или просто частным бизнесом. Кехвасо не столь ужасны, как кванлисо, потому что теоретически заключенный может оттуда освободиться, если, конечно, ему удастся выжить.

Ким Хюка арестовали вскоре после его шестнадцатого дня рождения. Он был у своего товарища в Онсоне, неподалеку от приюта: в этих краях парень чувствовал себя дома в большей степени, чем где бы то ни было, поэтому его всегда тянуло туда. Он только что вернулся из очередного похода на китайскую сторону. Эта последняя вылазка стала роковой: его заметили.

Хюк ждал, пока немного спадет августовская жара, чтобы пойти нарубить дров. Примерно в четыре часа пополудни он вышел на задний двор. И тут увидел человека, который наблюдал за ним. Потом — еще одного. На них не было формы, однако что-то в их пристальных взглядах заставило парня понять: они следят именно за ним. Он взял топор и медленно обошел вокруг дома, рассчитывая перемахнуть через ограду и убежать. Но со стороны улицы его уже ждали, причем человек восемь. Хюк остался на месте и начал колоть дрова, как будто треск дерева под лезвием топора мог прогнать его тревогу и утихомирить бешено стучащее сердце.

Переодетые полицейские доставили Хюка в управление в центре Онсона. Эти люди были из Повибу — отделения полиции, которое расследует политические преступления. Для парня все оказалось даже серьезнее, чем он думал. Находясь в Китае, он нарисовал примерную карту местности для торговцев, которые хотели пробраться на территорию КНДР. Это подпадало под 52-ю статью северокорейского кодекса «Измена Родине»: «Любой гражданин республики, бежавший за границу или на сторону противника, в том числе искавший убежища в иностранном посольстве… или/и помогавший организациям или гражданам враждебной страны, оказывая услуги проводника или переводчика или предоставляя моральную или материальную поддержку… приговаривается к смертной казни».

С помощью деревянной дубинки полицейские быстро выбили у Хюка признание. Они колотили его по спине, плечам, ногам и рукам — по всем частям тела, кроме головы, так как хотели, чтобы он оставался в сознании. Парень скрючился в позе эмбриона, чтобы хоть как-то защититься от ударов. В участке не было тюремной камеры, только кабинеты следователей. Хюка заперли в крохотной комнатке, где он не мог даже вытянуться на полу в полный рост, а прислоняться избитым телом к стене было мучительно больно. Ночью он страдал от бессонницы, однако днем стал проваливаться в сон или какое-то забытье, даже когда его били. Он понятия не имел, что с ним будет дальше. За 16 лет жизни Хюк немало натерпелся, но арестовывали его только один раз — в десятилетнем возрасте, когда он воровал рисовые колобки. С тех пор и до нынешнего момента ему удавалось выкручиваться из любой передряги. Но теперь его обвиняли в серьезном преступлении и обращались с ним, как с взрослым преступником. Он чувствовал себя загнанным в ловушку, уничтоженным, униженным. На допросах слова лились из него потоком. Он рассказал бы своим мучителям все, что они хотели знать, но следователям были нужны китайские торговцы, а Хюк понятия не имел, где их найти. Через несколько месяцев его перевели в обычную окружную тюрьму, где вновь начались побои.

До суда дело так и не довели: через некоторое время обвинение в измене было снято, потому что найти китайцев не удалось и полицейские не хотели, чтобы их привлекли за это к ответственности. Хюку предъявили обвинение только в нелегальном пересечении государственной границы. Это преступление тоже считалось достаточно серьезным: за его совершение полагалось три года исправительного лагеря Кехвасо № 12 находился в окрестностях Хверёна, еще одного приграничного города, примерно в 65 км к югу от Онсона. Хюка привезли туда на поезде в наручниках. На станции он встретился с другими осужденными. Их связали вместе толстыми веревками и повели через весь город в горы, к лагерю. Послышалось урчание мотора, и тяжелые железные ворота медленно раскрылись, впуская вновь прибывших. Над воротами висел транспарант с цитатой из Ким Ир Сена, но Хюк был слишком подавлен, чтобы поднять глаза и прочесть ее.

Вначале его повели в медпункт, где измерили рост и вес. В лагере не было униформы для заключенных: все носили собственную одежду. Если у рубашки был воротник, его отрезали как статусный символ, не соответствующий положению заключенного. Всю яркую одежду отбирали. Синюю куртку, которую Хюк купил в Китае, конфисковали надзиратели. А один из сокамерников отобрал у него кроссовки.

Насколько Хюк мог определить, в исправительном лагере содержалось около полутора тысяч заключенных, все старше его. Он, Хюк, определенно был здесь самым маленьким, но точно не самым слабым. Пока он находился под следствием, его на удивление хорошо кормили: для немногочисленных задержанных полицейские покупали лапшу на рынке. Во время первого же обеда в лагере Хюк понял, почему все заключенные здесь выглядят такими изможденными и худыми и почему их плечи выпирают под рубашками, словно углы вешалки. Надзиратель выдал парню так называемый рисовый колобок, на самом деле приготовленный преимущественно из кукурузных зерен, стержней, оберток початков и листьев. Шарик размером не больше теннисного мячика легко помещался у Хюка в ладони. Это и был весь обед. В отдельные дни кроме колобка выдавалось еще по нескольку бобовых зерен.

Заключенные должны были работать с 7 утра до заката. Лагерь представлял собой целый производственный комплекс: были тут и сельскохозяйственные угодья, и лесопилка, и кирпичная фабрика, и шахта. В северокорейских лагерях производили все — от мебели до велосипедов. Хюк попал в отряд рубщиков дров. Из-за его маленького роста ему поручили вести учет древесины, заготовленной остальными. Он также должен был следить за тем, сколько времени заключенные тратят на отдых. Хюк не считал, что ему повезло с работой. Как он может контролировать людей лет на 10 старше себя?

«Любое наказание, которое они получат, получишь и ты, — прорычал надзиратель, разъясняя Хюку его обязанности. — Если кто-нибудь из них попытается бежать, тебя застрелят вместе с ним».

Один человек действительно предпринял попытку бегства, правда, не в смену Хюка. Заключенный оторвался от отряда и бросился через лес, стремясь найти путь к спасению. Но лагерная ограда была почти трехметровой, а поверху шла колючая проволока с острыми, как бритва, шипами. Несчастный бегал по лесу всю ночь и в конце концов вернулся к главным воротам, моля о пощаде. Его помиловали, сославшись на «отеческое великодушие вождя».

Заключенным разрешали отрываться от работы только на время приема пищи, сна и политзанятий. В новогодний праздник они должны были повторять обращение Ким Чен Ира к гражданам, пока не выучивали его наизусть: «В этом году северокорейский народ должен достичь еще больших успехов, твердо придерживаясь политики, ставящей во главу угла нашу идеологию, наше вооружение, наши науку и технику».

Спали лагерники на голом цементном полу по пятьдесят человек в камере. Одеял хватало далеко не на всех, поэтому заключенные сбивались в кучу для тепла. Иногда на десятерых приходилось всего одно одеяло. К вечеру мужчины настолько уставали, что не могли даже разговаривать, а только чесали друг другу спины или пятки, помогая соседу расслабиться и быстрее заснуть. Чтобы под одно одеяло поместилось больше людей, часто укладывались валетом. В таком положении было удобно массировать ступни лежащему рядом.

В первые дни по прибытии Хюк боялся заключенных не меньше, чем надзирателей. Он ожидал, что окажется среди отъявленных уголовников, жестоких зверей, насильников. Но голод делает людей пассивными. Поэтому сексуальная жизнь в лагере практически отсутствовала, а драки случались редко. Если не считать того человека, который украл у Хюка обувь, заключенные оказались куда безобиднее, чем ребята, с которыми парень общался на вокзале. В основном это были «экономические преступники», попавшие в лапы полиции на границе или на рынке. Никто из тех, кого посадили сюда за кражу, не воровал ничего, кроме еды.

В числе «воров» был 40-летний работник животноводческой фермы. Его преступление состояло в том, что он не сообщил о рождении мертвого теленка, а вместо этого отнес тушку домой, чтобы накормить мясом жену и двоих маленьких детей. К тому времени, когда Хюк познакомился с ним, он отсидел уже пять лет из десяти лет срока. Хюк часто спал с ним под одним одеялом, положив голову ему на руку. Скотник был тихим и мягким человеком, но один из старших надзирателей невзлюбил его. Жена и дети заключенного дважды приезжали к нему, но им запретили видеться с ним и посылать ему продукты, хотя лагерникам, занимавшим более привилегированное положение, свидания и передачи разрешались.

Скотник умер от голода. Он расстался с жизнью очень мирно: просто заснул и больше не проснулся. Смерть часто приходила к заключенным по ночам. Первыми это обнаруживали те, кто спал рядом, потому что у умирающего опорожнялся мочевой пузырь, а на губах в этот момент появлялась пена. Как правило, никто не убирал тело до утра. «Такой-то умер», — спокойно констатировал кто-нибудь из заключенных, прежде чем сообщить о случившемся надзирателю.

Тела кремировали на той же самой горе, где лагерники рубили лес. Родственникам ничего не сообщалось, пока они не приезжали на свидание. Только у Хюка в камере два или три человека умирали каждую неделю.

«Никто никогда не думал, что умрет. Все надеялись выжить и снова увидеть свои семьи», — много лет спустя в Сеуле рассказывал мне Хюк. Он недавно вернулся с конференции по правам человека в Варшаве, где выступал свидетелем. После этого посетил Освенцим и сопоставил увиденное с собственным жизненным опытом. В исправительном лагере, где Хюк отбывал заключение, заключенных не травили газом. Если человек оказывался слишком слаб для того, чтобы работать, его просто отправляли в другую тюрьму. Хотя некоторых казнили, а некоторых — избивали, основным наказанием было лишение еды. Именно с помощью голода режим предпочитал избавляться от своих противников.

Подтвердить то, что Хюк рассказал о жизни в кехвасо № 12, трудно, опровергнуть — невозможно. Описанное им во многом совпадает со свидетельствами других беженцев из КНДР — как бывших заключенных, так и бывших надзирателей.

Хюка освободили из кехвасо № 12 в июле 2000 года. Если считать время, которое он провел под следствием, ему пришлось отсидеть двадцать месяцев из трех назначенных лет срока. Как объяснило лагерное начальство, он был амнистирован по случаю предстоящей годовщины основания Трудовой партии. Но Хюк был убежден, что выпустили его только для того, чтобы освободить место для новых заключенных. У северокорейского режима имелись враги посерьезнее, чем Ким Хюк.

«Проблема с продовольствием приводит к анархии», — заявил Ким Чен Ир во время выступления в Университете имени Ким Ир Сена в декабре 1996 года. В своей речи вождь подчеркнул, что возникновение частных рынков и развитие торговли могут привести к «развалу и уничтожению» партии, как это недавно произошло в Польше и Чехословакии. Принадлежа к сильным мира сего, он прекрасно понимал: абсолютистский режим требует абсолютной власти. Все хорошее в жизни граждан должно исходить от правительства. Ким Чен Ир не мог примириться с тем, чтобы люди сами добывали себе пропитание или покупали рис на собственные деньги: «Позволив гражданам самостоятельно решать продовольственную проблему, в результате мы получим увеличение числа сельскохозяйственных рынков и уличных торговцев. Кроме того, это культивирует в людях эгоизм, и партийная основа нашего общества может быть разрушена. Мы должны сделать правильные выводы из недавних событий в Польше и Чехословакии».

Когда ситуация более или менее стабилизировалась, Ким Чен Ир решил, что во время кризиса был слишком мягок и что пора повернуть процесс либерализации вспять. Тюрьмы до отказа набили частными предпринимателями, торговцами, контрабандистами, а также учеными и инженерами, обучавшимися в Советском Союзе и Восточной Европе, то есть в бывших коммунистических странах, которые предали идеалы коммунизма. Режим наносил упреждающий удар по всем, кто мог поколебать статус-кво.

В то же время Ким Чен Ир усилил охрану границы с Китаем. Дополнительные пограничные посты были выставлены вдоль пологих берегов реки Туманган в том месте, где Хюк впервые перешел на китайскую сторону. Северокорейское правительство призвало власти КНР ловить и депортировать всех перебежчиков. Китайские полицейские в гражданской одежде начали патрулировать рынки и прочие места, где беженцы из Северной Кореи могли блуждать в поисках пропитания. Китай позволил КНДР присылать на свою территорию собственных агентов, которые иногда сами маскировались под беженцев.

Если вина человека, незаконно перешедшего границу, состояла только в том, что он пытался найти пищу, он мог отделаться всего парой месяцев тюрьмы, но любой, кто торговал контрабандой либо был замечен в контактах с врагами (например, южными корейцами или иностранными миссионерами), оказывался в трудовом лагере.

Ужесточение мер коснулось даже бездомных детей. Ким Чен Ир понял, что система не может быть сохранена, если граждане — неважно, какого они возраста — будут бесконтрольно перемещаться по стране и переходить через реку в Китай. Он отдал распоряжение об открытии центров для бездомных, которые были названы в честь даты издания соответствующего указа 27 сентября 1997 года. Приюты не отапливались, питание и санитарные условия были ужасными. Беспризорники очень быстро поняли, что, по сути, эти центры представляют собой тюрьмы, и всеми силами старались избежать водворения туда.

В Чхонджине ситуация оказалась особенно сложной. Этот город, столица региона, был прибежищем для изгнанников, диссидентов и просто отбросов общества со времен монархии и сейчас вновь оказался неугоден политическому центру. Провинция Северный Хамгён начала испытывать дефицит продуктов раньше, чем остальные регионы КНДР. Кое-кто утверждал, что Ким Чен Ир урезал снабжение намеренно, так как считал местное население недостаточно лояльным. Хуже, чем в Чхонджине, ситуация с продовольствием была разве что в Хамхыне. Но именно поэтому здесь так активно развивалась подпольная экономика.

«Почему бы властям просто не оставить нас в покое, чтобы мы жили сами по себе», — ворчали между собой женщины на рынке. А несколько лет назад один молодой человек, бывший чхонджинец, сказал мне: «Всем было наплевать на правительство».

Как и другие крупные северокорейские города, Чхонджин начал отклоняться от линии партии. К 2005 году местный рынок Сунам стал крупнейшим в КНДР. Здешний ассортимент товаров оказался больше, чем в Пхеньяне. Тут можно было купить ананасы, киви, апельсины, бананы, немецкое пиво и русскую водку. Из-под прилавка продавались пиратские диски с голливудскими фильмами. В открытую торговали рисом и кукурузой, которые явно поступили в страну в качестве гуманитарной помощи. Столь же беззастенчиво предлагались и услуги сексуального характера. Проститутки расхаживали перед зданием вокзала, даже не заботясь о каком-то прикрытии. По сравнению с идеологически строгим Пхеньяном Чхонджин был настоящим Диким Западом.

Ким Чен Ир не мог позволить третьему по величине городу страны отойти от курса Трудовой партии. Хотя сейчас заводы стояли из-за отсутствия топлива, чхонджинские металлургические, химические и машиностроительные предприятия были ключевой составляющей промышленности, которую Ким Чен Ир собирался возродить. С военно-стратегической точки зрения Чхонджин занимал очень важное положение благодаря близости к Японии — главному после США врагу КНДР. На побережье к югу от города расположилось множество военных объектов, в том числе ракетная база Мусудан-Ри, где в 1998 году произвели пробный запуск ракеты большой дальности.

Через год после смерти отца Ким Чен Ир начал чистку в рядах 6-й армии, базировавшейся в Чхонджине. Это был один из двадцати корпусов сухопутных войск Вооруженных сил КНДР, насчитывающих около миллиона человек. Ее части располагались в Нанаме, южном пригороде Чхонджина, несколько севернее угольных шахт. Однажды глубокой ночью люди услышали гул моторов и почувствовали едкий запах выхлопов. Весь трехтысячный личный состав армии вместе с танками, грузовиками и бронемашинами выходил из города. Сначала технику сосредоточили у станции Нанам, а затем колонна медленно двинулась по разбитым дорогам, производя ужасный шум. Мирные жители дрожали от страха, не решаясь подняться со своих матрацев и выглянуть за дверь.

Ни в «Нодон Синмун», ни по радио или телевидению об этом не сказали ни слова. Получить информацию из первых рук никому не удавалось, так как в Народной армии КНДР солдаты служат по десять лет вдали от дома, не имея возможности контактировать с родственниками.

Поскольку официальных новостей не было, поползли разнообразные слухи. Может быть, армия готовится к давно ожидаемой войне с американскими ублюдками? К вторжению южных корейцев? К государственному перевороту? Быстро распространилась история о том, что офицеры 6-й армии планировали захватить чхонджинский порт и близлежащие военные объекты, а их сообщники в Пхеньяне собирались убить вождя, но их замыслу не суждено было осуществиться.

Один из пациентов в больнице рассказал доктору Ким, будто заговор финансировали богатые китайские бизнесмены.

Воспитатели в детском саду собирались в столовой и напряженно слушали повара, один из родственников которого якобы был в числе заговорщиков. Он утверждал, что попытку переворота инициировал президент Южной Кореи Ким Ён Сам.

Одна воспитательница рассказывала, что собственными глазами видела, как ее соседку, которая состояла в родстве с кем-то из заговорщиков, увезли среди ночи вместе с трехмесячным ребенком, поскольку в них текла «дурная кровь». «Они бросили ребенка в кузов грузовика, словно какую-нибудь мебель», — шептала воспитательница. Эта картина ужаснула Ми Ран, и еще долгие годы образ младенца, перекатывающегося по кузову, мучил ее как наяву, так и во сне.

В конце концов, вся 6-я армия была расформирована, и со временем ей на смену пришли подразделения 9-й армии, переведенные из Вонсана. Процесс затянулся на многие месяцы. До сегодняшнего дня истинные причины тех событий остаются не известными.

Аналитики разведслужб опровергают слухи о попытке государственного переворота. На протяжении многих лет в КНДР появлялось множество слухов о неудавшихся путчах, восстаниях и политических убийствах, но до сих пор ни один из них не был подтвержден. Наиболее приемлемое объяснение случившегося таково: Ким Чен Ир распустил 6-ю армию, поскольку ее финансовая активность вышла из-под контроля. Северокорейские военные управляли различными торговыми предприятиями, которые экспортировали все, что угодно — от грибов и сушеных кальмаров до амфетаминов и героина. Запрещенные препараты служили режиму важным источником твердой валюты. Предполагалось, что военные приложили руку к расхищению риса, полученному в качестве гуманитарной помощи и продававшемуся на черном рынке в Чхонджине и других городах. Вероятно, в 6-й армии коррупция расцвела особенно пышным цветом, а ее офицеры стали забирать себе слишком большую часть добычи, за что и были, подобно зарвавшимся мафиози, наказаны Большим Боссом. Военный, бежавший в Южную Корею в 1998 году, рассказывал, будто офицеры 6-й армии получали прибыль от продажи опиума, который добывался из мака, выращиваемого в полях вокруг Чхонджина.

Через некоторое время после армейской чистки в городе начали происходить еще более странные вещи. Из Пхеньяна стали присылать специальные команды карателей, которые должны были разоблачать случаи коррупции на фабриках и заводах. Особое их внимание привлек Сталелитейный завод имени Ким Чхэка, крупнейшее металлургическое предприятие Северной Кореи. В 1990-е годы он почти не функционировал: лишь две из десяти его труб подавали признаки жизни. Кое-кто из руководителей предприятия посылал рабочих собирать металлолом, чтобы обменивать его в Китае на еду. Когда выручки стало не хватать, они начали разбирать оборудование и продавать детали за границей. Деньги, заработанные таким образом, были потрачены (по крайней мере, частично) на покупку продовольствия для сотрудников.

Десять человек из руководства завода расстреляли. Комитет народной безопасности осуществил казнь на грязном пустыре, спускавшемся от рынка Сунам к реке Сусон.

После этого каратели занялись более мелкими нарушителями. Они казнили тех, кто воровал медные провода с телефонных столбов, зерно, коз и прочий скот, а также тех, кто продавал рис на черном рынке. В 1997 году в Чхонджине и других крупных городах было объявлено о том, что любой, кто крадет, запасает или просто продает зерно, «нарушает принципы социалистического общества» и будет предан казни.

Согласно Уголовному кодексу КНДР смертная казнь полагалась только за преднамеренное убийство, «измену Родине», терроризм, «преступления против государства и народа», однако эти определения были слишком расплывчаты и могли относиться к любому поступку, расцененному как оскорбление Трудовой партии. Те, кто бежал в Южную Корею из Северной, рассказывали, что в 1990-е расстреливали за супружеские измены, проституцию, сопротивление при аресте, нарушение общественного порядка. В Онсоне, приграничном городе, где находился детский дом Хюка, четырех студентов казнили за то, что они, напившись, бегали голыми.

Когда-то КНДР была государством, в котором властвовали порядок, аскетизм и предсказуемость. Если совершалось убийство, то это, как правило, происходило в результате бандитских разборок или на почве ревности. Воровали очень мало, потому что материальных благ практически у всех было поровну. Люди твердо знали, какие нормы нужно соблюдать, через какие границы нельзя переходить. Теперь правила игры стали слишком запутанными, и жизнь превратилась в пугающий хаос.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.