Глава 8. Сквот

Скрип, скрип. Сапоги искусственной кожи оставляют две цепочки следов – большие, почти сорок пятого, и маленькие, почти сорок первого. Двое разнокалиберных полицейских углубляются в небольшой лесопарк, вставший плотной стеной вокруг темного дома.

– Слыхали ли вы, Евгений Борисович, что такое сквот?

– Скот? – поморщился Евгений Борисович. Ледяные крошки летели ему в глаза, заставляя морщиться и то и дело сбивать застывшую росу с ресниц. Он жалел, что не надел так же, как его коллега, форменную ушастую шапку, тормозящую снег на подлете к лицу. – Склад?

– Сквот, – прокричал вверх Вениамин. – Это самовольное заселение на покинутую или незанятую жилплощадь. У нас эта культура распространена не очень. Не так, как, скажем, в Европе, но свои прецеденты есть.

– Что за Поле чудес, блин! – сердится Евгений Борисович, выплёвывая снежинку.

– Не читали вы дело, не читали, – сетует Вениамин. – Вот вы думаете, наверное, что Озерцов наш просто так, видимо из личных анархистких убеждений отрезал свет в Чугунках. Что он, наверное, дочку Вяткина просто так похитил. Вот что я вам скажу. – Он останавливается, устремляет на старшего прямой, победительный взгляд. – Этот Вяткин – директор компании «СтройМарт», которые года три назад начали строить дом на Мартовской.

– Не вижу связи, – буркнул Евгений Борисович, хотя осознание собственной никчемности уже вплотную подобралось к его самооценке.

– Озерцов продал свою квартиру, – упоенно продолжал Вениамин. – Озерцов хотел расширить жилплощадь. Дочка была уже на подходе.

– Ну и?

– Смотрите, – тянет сквозь темные ветки крохотную руку Вениамин. – Смотрите туда.

Там, куда он показывает, стоит прямоугольный дом. Темные клетки окошек. Серые стены. Ровные темные горизонтали, отмеряющие этажи. «Семь? Семь», – отсчитал в воздухе пальцем тот, что повыше.

– Так при чем тут твой сквот? Его баба живет давно на съемной хате вместе с дочкой, сын в интернате.

– Потому что дом не достроен, – торжествующе шепчет Вениамин. – Когда стройка заглохла окончательно, а из проданной квартиры нужно было съезжать, наш Робин Гуд начал все гасить, а потом, как ты помнишь, вовсе пропал. Сам загасился.

– Думаешь, он живет здесь? – беспокойно спросил Евгений Борисович, пытаясь пробиться прищуренный взглядом сквозь помехи летящего снега.

Дом казался безжизненным и темным.

– Чем черт не шутит, – пожимает плечами Вениамин. – Там недавно бабки видели какое-то оживление, вот и проверим заодно сигнал от неравнодушных горожан… Плюс кто-то зацепился от электропередачи…

Пихает старшего товарища под локоть и беззвучно дергает рукой. Под его домашней вязаной варежкой на снегу отчетливо видна не заросшая ещё сугробом продольная отметина полозьев. И уверенно протоптанная тропинка змеится к забору у дома.

– За мной, – командует Евгений Борисович.

Выпускает из ноздрей клубистый пар.

– Ты тут не главный, – огрызается Венеамин, но все-таки послушно, хотя и медленно идет за напарником.

В темном доме морозно. Это, видно, должен быть холл. В пустой лифтовой шахте навалило снега, воздух гуляет в ней как в трубе. По углам стыдливо распихан мусор. «Как будто прибрался кто», – шепчет про себя Евгений Борисович. Вдоль стены, еле заметный, крадется черный толстый провод и выбегает в не зашитый дверью проем.

Веня направляет на стену смартфоновский фонарик.

Кружок выдирает из темноты короткую надпись, нарисованную баллончиком.

– Смотри-ка, – ржет он в спину товарищу. – И тут букву умудрились стибрить!

Евгений Борисович прижимает палец к губам. Напарник замолкает, скептично провожая его взгляд наверх. В тишине только завывает ветер, пронизывающий этаж насквозь, как нитка игольное ушко.

– Ничего тут нет, – бормочет он растерянно. – Мы обошли здесь все.

Второй полицейский выходит наружу из недостроя в прямоугольную арку. Там, за ней, должен был вырасти внутренний двор с ровными грядками парковки и островком детской площадки, а пока пусто. Большое снежное поле, обрамленное голым кустарником и заворачивающимися в букву «п» корпусами.

– Эй! тут есть пожарная лестница! – кричит он, и ветер радостно и послушно приносит его слова Евгению Борисовичу. – И эти, как их… санки.

* * *

…Голова болела, как будто накануне они распили не «Молоко любимой женщины», а слезы какой-то загадочной ведьмы. Настенные часы лениво перемахнули на двенадцатый час. По комнате летал ощутимый холодный ветерок из незакрытого окошка.

– Дуня, просыпайся, – кликнула Анастасия в сторону кроватки у окна. Кроватка промолчала, не зашевелилась, не покачнулась.

Приподнявшись на исшрамленном простыней локте, женщина всмотрелась. Наспех накинутое покрывало. Подушка уголком, как учил отец.

– Ушла, значит, – проговорила женщина.

Неловко встала с кровати.

Даром что полдень – зимой потемки почти весь день. Солнце едва пробивалось сквозь снежные тучи и шторы. И те, и те, казалось, повисли в этом мире навечно. Она все-таки раздернула тонкие занавески, и сначала даже прищурилась с непривычки: белое все слепило.

В зеркале на неё глядела испуганная чужая женщина с опухшими щеками и темной подглазницей. Может, и хорошо, что Дуня уже ушла: Насте каждый раз было стыдно в похмельные субботы.

– Погуляет два часа и вернется, – шепнула она темноте.

Район тут тихий, додумала она. Спальный.

Червячок продолжал точить её изнутри. Ещё раз заглянув в пыльное стекло, она пообещала отражению вслух:

– Сейчас только приведу себя в порядок – и пойду.

Вывернула холодный кран: ледяная вода обожгла лицо и руки, зато сразу улетучился сон.

Подмигнула пушистыми мокрыми ресницами. Сразу вспомнила Володю: он всегда восхищался ресницами. Нет, и волосами тоже, и фигурой, и всем остальным, но ресницами в особенности. «Лучший подарок на день рождения», – восхищенно говорил он, когда пятнадцать лет назад она вместо поцелуя уткнулась в его щеку лбом и несколько раз сомкнула веки. Он называл это поцелуем бабочки, и звучало это жутко романтично. Так романтично, что через девять месяцев родился Ванюша.

А еще спустя пять лет – Дуня.

Настя прошла на кухню, нажала кнопку чайника. Вода внутри неохотно зашуршала. Женщина прижала оконную створку к раме, повернула ручку – наконец потихоньку стало возвращаться тепло. Тепло исходило невидимыми волнами от чайника, от ребристого радиатора, от оборотной стороны холодильника – черной металлической сетки. На лицевой стороне холодильника розовым пятном мерцал календарь с обведенной датой.

Сегодняшней датой. Красный прямоугольник бегунка и неровный фломастеровый кружочек совпали.

– С днем рождения, Володя, – прошептала Анастасия тихо.

К черту чай.

Она стащила с полки открытое еще со вчера розовое крымское. Пробки у «импортозамещающего» ни к черту – никакой роскоши, суровый гладкий пластик, но правило есть правило, и пробка ложится в вазу к своим соседкам.

Она помнит, когда туда легла первая – в день, когда Володя пришел домой с новеньким договором и блестящим буклетом.

– Заживем как люди! – радостно говорил он, а она целовала его ресницами.

С тех пор прошло триста шестьдесят две пробки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.