Последнее расстрельное дело Сталина

Осенью 1948 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о роспуске Еврейского антифашистского комитета. ЕАК был создан в годы войны (февраль-март 1942 года), как официально указывалось, для сплочения антифашистских сил в борьбе с фашистским геноцидом. На самом же деле ему ставилась задача выбивания финансовых средств у богатых американских евреев для ведения войны. В ЕАК вошли известные еврейские деятели: актер-трагик Соломон Михоэлс, поэты и писатели И.С. Фефер, Л.М. Квитко, П.Д. Маркиш, Д.Р. Бергельсон, С.З. Галкин, художественный руководитель Московского государственного еврейского театра (ГОСЕТ) В.Л. Зускин, главный врач ЦКБ им. Боткина Б.А. Шимелиович, директор Института физиологии АМН, академик АН и АМН Л.С. Штерн, председатель Совинформбюро С.А. Лозовский и др. Комитет имел свой печатный орган – газету «Эйникайт» («Единение»), распространявшуюся главным образом за рубежом.

Сталин посчитал, что после окончания Второй мировой войны этот комитет исчерпал свои задачи и постепенно трансформировался в активный националистический центр. По его мнению, установившиеся контакты советских евреев с зарубежными еврейскими организациями создали нежелательный канал для передачи в обе стороны различного рода информации, которую он признал вредной, антисоветской.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 ноября 1948 года предписывало: «Еврейский антифашистский комитет немедля распустить, так как, показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать. Пока никого не арестовывать».

На Лубянку свезли кипы бумаг, изъятых из офиса ЕАК. Некоторое время мне пришлось работать в здании на Кропоткинской улице, дом 10 (теперь это улица Пречистенка), где раньше находился ЕАК. Один из технических сотрудников, который там служил в послевоенные годы, рассказал, как это происходило. Он видел, как в один из дней, в полночь, вдоль Кропоткинской улицы выстроилась вереница грузовиков, в которые сносили большие мешки с бумагами ЕАК.

Абакумов лично изымал материалы в бывшем кабинете Михоэлса в Еврейском театре, который стал мемориальным музеем артиста.

Большинство документов ЕАК было на иврите. «Комитетчики» нужным количеством переводчиков не располагали, поэтому при всем желании прочесть все эти материалы не могли. Но этого уже не требовалось. Сталин заранее записал членов ЕАК в шпионы.

Основную крамолу он увидел в том, что ЕАК, изменив первоначальной направленности своей деятельности, переключился на разработку идеи создания еврейской автономии в Крыму. Ни для кого это не было секретом, поскольку члены Еврейского антифашистского комитета еще до окончания войны проговаривали этот вопрос с Молотовым:

«Он нас принял… и мы поставили вопрос о создании еврейской республики в Крыму или на территории, где была Республика немцев Поволжья. Тогда нам это нравилось и красиво звучало: где раньше была республика немцев, должна стать еврейская республика. Молотов сказал, что это демагогически хорошо звучит, но не стоит ставить этот вопрос и создавать еврейскую республику на этой территории, так как евреи – народ городской и нельзя сажать евреев за трактор. Далее Молотов сказал: “Что касается Крыма, то пишите письмо, и мы его посмотрим”» (из выступления Фефера на суде).

Отчасти Молотов был прав. Неудачная плановая аграризация евреев началась в 1924 году, когда был основан Комитет по земельному устройству трудящихся евреев при президиуме Совета национальностей ЦИК СССР (Комзет) и в 1925 году – добровольное Всесоюзное общество по земельному устройству трудящихся евреев в СССР (Озет). В том же году к ним присоединился Агроджойнт (АДЖ), дочернее общество Американского объединенного распределительного комитета (Джойнт), которое в тесной кооперации с Комзетом взяло на себя обязанности по содействию земельному устройству евреев – сначала в Украине, а с 1926 года – в Крыму, где американскому товариществу были переданы земельные фонды. Поддержка хозяйств осуществлялась путем перечисления денег, поставки семян и сельскохозяйственной техники. Общая сумма затрат АДЖ на сельхозмероприятия в Советском Союзе за 10 лет (1925–1935 гг.) составила более $13 млн. Созданию устойчивых сельскохозяйственных еврейских поселений в Крыму мешало отсутствие у коммунаров крестьянских навыков. Центральные и местные власти на русский лад переименовывали национальные названия поселений, меняли уклад их жизни, постоянно вмешивались в хозяйственную деятельность. Наравне с другими национальными группами, населявшими Крым, еврейские поселенцы, особенно имея в виду, что они тесно общались с иностранцами, не избежали сталинских репрессий. Часть из них постепенно перебралась в города. В начале войны большинство крымских еврейских коммунаров вместе с колхозным скотом были эвакуированы через Керчь на Кубань и Кавказ. Те, кто остался, стали жертвами немецкой оккупации Крыма.

Инициаторы письма к Сталину должны были все это хорошо знать. Тем не менее в виде записки 15 февраля 1944 года оно было направлено Сталину. Копию письма Михоэлс передал Молотову через его жену Полину Жемчужину. В исторической литературе оно потом стало именоваться «крымским письмом».

«Я думал, что раз существует Автономная еврейская область Биробиджан, – говорил потом на суде один из авторов этого письма Юзефович, – то почему не может существовать такая же республика в Крыму. Из Биробиджана евреи все сбежали потому, что там было плохо и, кроме того, там была недалеко граница с Японией, а в Крыму они могли обосноваться. Я не видел в этом ничего особенного».

Павел Судоплатов по этому поводу вспоминает: «Мысль о создании еврейской социалистической республики в Крыму открыто обсуждалась в Москве не только среди еврейского населения, но и в высших эшелонах власти». В июне 1944 года президент американской торговой палаты Эрик Джонстон вместе с американским послом Аверелом Гарриманом был принят Сталиным для обсуждения проблем возрождения областей, бывших главными еврейскими поселениями в Белоруссии, и о переселении евреев в Крым. «Джонстон нарисовал перед Сталиным весьма радужную картину, говоря, что для этой цели Советскому Союзу после войны будут предоставлены долгосрочные американские кредиты». Сталин рассчитывал на 10 миллиардов долларов, которые были необходимы нам для восстановления разрушенной войной экономики страны.

«Поговаривали, – сообщает Павел Судоплатов, – что Михоэлсу может быть предложен пост председателя Верховного Совета в еврейской республике. Кроме Молотова, Лозовского и нескольких ответственных сотрудников Министерства иностранных дел Михоэлс был единственным человеком, знавшим о существовании сталинского плана создания еврейского государства в Крыму. Однако решение вопроса о создании еврейской республики было отложено до окончания войны, и письмо лежало без движения в течение четырех лет, о его содержании ходили самые разные слухи».

Павел Судоплатов вспоминает также, что «видел сообщение о том, что Сталин после войны обсуждал с делегацией американских сенаторов план создания еврейской республики в Крыму и возрождения Гомельской области, места компактного проживания евреев в Белоруссии. Он просил их не ограничивать кредиты и техническую помощь этими двумя регионами, а предоставить ее без привязки к конкретным проектам». Это и явилось камнем преткновения в переговорах. Американцы настаивали на целевом использовании предоставляемых кредитов исключительно для обустройства советских евреев. Сталин не собирался делать им такие подарки.

Его отношение к созданию еврейской автономии в Крыму с самого начала было отрицательным. Он хорошо понимал, что евреев нельзя будет удержать в пределах степного Крыма и они непременно оккупируют Черноморское побережье, которое являлось «Всесоюзной здравницей», ежегодно посещаемой миллионами советских людей со всех уголков страны. Если бы курортное дело оказалось в руках евреев, это потенциально могло явиться причиной разогрева в обществе антисемитских настроений и спровоцировать межнациональный конфликт. Кроме того, на эту территорию претендовали выселенные оттуда крымские татары.

К середине лета 1944 года Сталин уже принял по данному вопросу окончательное решение. Руководители ЕАК Михоэлс, Фефер и Эпштейн были приглашены на беседу к Кагановичу. Разговор этот был трудным и продолжительным. Каганович выполнил поручение Сталина и довел до их сведения, что «хозяин» этой инициативой недоволен. Те, кто шел наперекор Сталину, долго не жили.

После победы над гитлеровской Германией, в июне 1945 года, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР Крым стал административной областью в составе РСФСР. Вопрос о «Калифорнии в Крыму» был окончательно закрыт.

Еврейский антифашистский комитет по инерции продолжал функционировать. Фактически он стал местом регулярных встреч радикально настроенной еврейской общественности. Можно себе представить, сколь вольные для того времени там могли вестись разговоры и что могли доносить об этом осведомители. Банальная еврейская болтовня была квалифицирована как государственное преступление.

Наверняка, что осведомители перестарались в выпячивании антисталинских настроений евреев, поскольку вождь решил обезглавить ЕАК, физически уничтожив Михоэлса.

Распрощавшись с иллюзорной мечтой вовлечь Израиль в сферу советского влияния, Сталин перестал церемониться и с собственными евреями.

В конце 1948 – начале 1949 года основные функционеры ЕАК были взяты под стражу. Открыли следственное дело.

За подписью министра государственной безопасности СССР Абакумова в Политбюро ЦК КПСС пошло заключение по ЕАК.

«Обнаруженные при роспуске Еврейского антифашистского комитета документы подтверждают агентурные материалы и показания арестованных еврейских националистов о том, что комитет во главе с Михоэлсом, Фефером и другими, по существу, превратился в антисоветский центр, который, ориентируясь на Америку, проводил в СССР подрывную работу».

При подготовке политических процессов Сталин всегда тщательно подбирал состав обвиняемых. В нем обязательно должны были присутствовать всеми узнаваемые лица, иначе процесс мог показаться малозначительным. Для «Дела ЕАК» в качестве ключевой фигуры был выбран член ЦК ВКП(б) Соломон Абрамович Лозовский, который к тому времени руководил кафедрой истории международных отношений и внешней политики в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). Это был один из немногих уцелевших после многочисленных сталинских чисток старых большевиков. Требовалось лишить его партийного иммунитета.

Сын сельского учителя Лозовский (настоящая фамилия Дридзо) в 1901 году вступил в РСДРП. Вел партийную работу в Петербурге, Казани, Харькове. Революция 1905–1907 годов застала его в Казани. Был арестован и отправлен в ссылку, бежал за границу. Выполнял партийные поручения в Женеве и Париже. В 1917 году вернулся в Петроград, где за выступление против решений партии вскоре был исключен из РКП(б). Через год его в партии восстановили и направили на профсоюзную работу. Больше 15 лет он был генеральным секретарем Профинтерна, собиравшего «пятые колонны» в разных странах мира.

После смерти Ленина Лозовский безоговорочно принял сторону Сталина, что позволило ему в разное время занимать должности директора Гослитиздата, заместителя наркома иностранных дел СССР, начальника Совинформбюро.

Поручения Сталина выполнялись быстро. Лозовского вызвали на Старую площадь, где 13 января (день годовщины убийства Соломона Михоэлса) находящемуся на восьмом десятке лет профессору многоопытные функционеры Маленков и Шкирятов учинили перекрестный допрос. Лозовский не отрицал, что имел встречи с Михоэлсом, Фефером, Юзефовичем и другими еврейскими деятелями и то, что после приезда из Америки Михоэлс и Фефер рассказывали ему, что американские евреи поддерживают идею создания еврейской республики в Крыму.

К Сталину немедленно полетела докладная записка, в которой, в частности, указывалось, что «…Лозовский должен был увидеть антисоветское лицо Михоэлса и Фефера и довести об этом до сведения Центрального Комитета ВКП(б). Но Лозовский этого не сделал, а, наоборот, посоветовал Михоэлсу и Феферу направить докладную записку в правительство о создании еврейской республики в Крыму и сам принял участие в редактировании записки».

Ничего нового тут ни для кого не было. Более того, если вернуться к реальной истории написания «крымского письма», то роль осторожного Лозовского сводилась лишь к сглаживанию острых углов и неудачных формулировок. Никаких других серьезных прегрешений они за Лозовским найти не смогли.

Он тоже не чувствовал за собой никакой вины, поэтому никак не мог предполагать, что над ним сгущаются тучи.

Сталин был сильно раздосадован. Формулировка «политически неблагонадежные связи и недостойное… поведение» для расстрельной статьи не подходила. «Редакцию» проекта решения выполнили в МГБ:

«…Из материалов, поступивших в ЦК ВКП(б) от органов Министерства госбезопасности, видно, что член ЦК ВКП(б) Лозовский… сговаривался за спиной ЦК ВКП(б) с антифашистским еврейским комитетом о том, как выполнить план американских капиталистических кругов по созданию в Крыму еврейского государства и с каким заявлением обратиться в Советское правительство, чтобы скорее добиться успеха в этом деле. Кроме того… Лозовский неоднократно принимал американских корреспондентов Гольдберга, Новика, являющихся американскими разведчиками, широко снабжая их секретными материалами о состоянии оборонной промышленности СССР без ведома и разрешения правительства… Считая несовместимым поведение Лозовского со званием члена ЦК ВКП(б) и члена партии, исключить Лозовского С.А. из состава членов ЦК ВКП(б) и из членов партии».

Опросом членов Политбюро по телефону 20 января 1949 года данное постановление было единогласно утверждено. Спустя неделю Лозовского арестовали.

Почти одновременно с Лозовским был взят под стражу академик двух академий (АН и АМН СССР), директор Института биохимии АН СССР Я.О. Парнас, который в ходе первого же допроса с пристрастием скоропостижно скончался. Мертвые души в «Деле ЕАК» Сталину были не нужны, поэтому Парнас в связи с этим делом нигде больше не упоминается. Смерть Парнаса долго замалчивали. От его жены в течение нескольких лет продолжали принимать передачи.

Следователи МГБ начали методично выбивать из подследственных нужные для фабрикации дела признательные показания.

В книге Арно Люстигера «Сталин и евреи. Трагическая история Еврейского антифашистского комитета» (РОССПЭН, 2008) собраны многочисленные документы, показывающие, как это происходило:

«В следствии (по “Делу ЕАК”) участвовали в общей сложности 35 следователей – некоторые были преступниками за письменным столом, другие настоящими палачами. Например, Маркиша (известный еврейский поэт) подвергали продолжительным допросам, которые могли длиться до 17 часов, часто за полночь назначался ночной допрос, продолжавшийся до утра. Такое обращение применялось по отношению к Маркишу до 29 апреля. За это время ему пришлось провести в общей сложности 16 дней в тяжелейших условиях в темном карцере». В этих и других противоправных действиях с подследственными мучители впоследствии признавались сами, когда они были арестованы. Лину Штерн (академик Академии наук и Академии медицинских наук СССР, опубликовала более 400 научных работ по физиологии и биохимии. Она была награждена многими орденами и медалями. В 1943 году ей была присуждена Сталинская премия. Единственная из руководства ЕАК не была расстреляна) «28 января гражданский сотрудник МГБ привел к Абакумову, и тот сразу же заорал: “Мы все знаем! Признавайтесь! Вы сионистка, вы хотели оторвать Крым от России, чтобы создать там еврейское государство”. Когда она стала возражать, министр рявкнул: “Что ты врешь, старая шлюха!” (Она никогда не была замужем.) Затем Штерн сидела в Лефортовской и Лубянской тюрьмах. Один только следователь Рассыпнинский допрашивал ее 97 раз, но не смог узнать ничего конкретного и отягчающего. Поэтому следователи попытались истолковать ее международные контакты и визиты иностранных ученых в Советский Союз как шпионаж в интересах США в области атомной и бактериологической войны».

Бергельсон (писатель на идиш) …«позже показывал перед судом, как возникали протоколы следствия. Когда, например, следователь заявил, что Гольдберг – американский шпион, он удивленно спросил: “Да?” В протоколе же вопросительный знак был убран, а протесты Бергельсона были отвергнуты, и его принудили подписать протокол. Ту же технику конструирования протоколов описал перед судом и обвиняемый Ватенберг. Его следователь дал ему понять, что он – не “секретарь” подследственного, то есть записывал протоколы не с его слов, а изменял или фильтровал с точки зрения обвинения».

Большинство членов ЕАК, поняв, что им не удастся доказать свою правоту следователям, которые для достижения своей цели готовы были пойти на крайние меры, решили, что для них будет лучше, если они подпишут фальсифицированные протоколы допросов, сохранят свое здоровье и перенесут борьбу за свое честное имя в суд.

«Дело ЕАК» было уже давно созревшим плодом, но, к удивлению многих, он почему-то не падал. Кое-кому уже стало казаться, что на этот раз пронесет, обойдется без обычного кровопускания и обвиняемых в худшем случае ожидают тюрьма, лагерь или ссылка. Оказалось, что это далеко не так. Сталин просто взял передышку для того, чтобы расправиться с женой Молотова Полиной Жемчужиной.

С некоторых пор ему вообще перестала нравиться эта семья.

Молотов был постоянным напоминанием Сталину о его неудачных переговорах с немцами, что, в конце концов, привело к неожиданному нападению Германии на Советский Союз. Свою вину за это Сталин склонен был переложить на своего министра иностранных дел Молотова. Сталин не забыл, что в прошлом Молотов был одним из ближайших сотрудников Григория Зиновьева. И то, что в 1936 году Молотов активно противился проведению открытого суда над Каменевым и Зиновьевым. Он тогда сам едва избежал ареста.

Жемчужина была последней, кто имел долгий разговор с женой Сталина Надеждой Аллилуевой в ночь ее самоубийства. О содержании этого разговора нетрудно было догадаться по его последствиям.

Известен и такой факт. На одном из послевоенных заседаний Политбюро Сталин неожиданно заявил, что представительские расходы семьи Молотова непомерно велики. «Может быть, около них кормится охрана или кто-нибудь еще. Это же относится и ко всем другим», – добавил Сталин. Разобраться в данном вопросе поручили Алексею Косыгину. Вмешательство в семейные дела своих старших коллег, как он впоследствии вспоминал, было тогда для него малоприятным.

Вопреки тому, о чем теперь многие пишут, Полина Жемчужина и Вячеслав Молотов были дружной парой. Сталину, который сам никогда не был счастлив в семейной жизни, это тоже не нравилось.

Следует сказать, что Сталин всегда подозрительно относился к родственникам своих соратников. Как, впрочем, и к своим собственным. Особенно он не доверял их женам, считая, что они могут быть каналом утечки различного рода конфиденциальной информации, в том числе и о нем самом, которую он тоже относил к разряду государственных тайн.

Были арестованы жены «всесоюзного старосты» Калинина и занимавшего большие военные и хозяйственные посты Хрулёва. Сидели жена и сын Куусинена, сноха Хрущева, два сына Микояна, брат Орджоникидзе. Для каждого из них находили собственные прегрешения.

Мало кому удавалось заступиться за близких родственников.

Генерал-лейтенант Поскребышев, который был одним из немногих людей, искренне преданных Сталину. С 1935 года он бессменно заведовал канцелярией генерального секретаря ЦК ВКП(б). Через него к вождю шла вся информация. Фактически он был наиболее доверенным лицом Сталина, готовил ему документы, выполнял личные задания. Когда вскоре после войны арестовали жену Поскребышева, Брониславу Соломоновну, бывшую дальней родственницей Троцкого, он умолял Сталина ее пощадить, тот наотрез отказал. Три года она провела в тюрьме. Потом ее расстреляли по обвинению в шпионаже.

Со Сталиным бывало и такое, что некоторых арестованных он неожиданно отпускал личным распоряжением, невольно показывая тем самым, что они сидели зазря. Однажды он спросил у Куусинена, почему тот не хлопочет о своем сыне. «Очевидно, были серьезные причины для его ареста», – дипломатично ответил Куусинен. Сталин усмехнулся. Через некоторое время сын Куусинена был освобожден. Но его жену Айво, бывшую агентом военной разведки, которая сначала находилась на нелегальной работе по линии Коминтерна в США, а потом под именем Элизабет Хансен в Японии (вместе с Рихардом Зорге), по распоряжению Сталина в 1937 году вызвали в Москву и арестовали. После освобождения и реабилитации она не захотела жить в Советском Союзе и вернулась в Финляндию.

В этом еще одна непостижимая черта характера Сталина. Почему при всей его подозрительности он не боялся держать около себя людей, которым нанес смертельную обиду.

Другой парадокс заключался в том, что те, у кого Сталин разорил семью, продолжали, а скорее были вынуждены ему преданно служить.

Он хорошо знал, что таким образом может их постоянно шантажировать. Обычно члены семей репрессированных лишались политического доверия или тоже арестовывались. Продолжая с ними работать, Сталин давал понять, что они находятся на свободе исключительно благодаря его милости, за что должны были быть ему еще благодарны.

Супругу Калинина Екатерину Ивановну Лоорберг (члена РСДРП(б) с 1917 года, члена Верховного суда СССР) задолго до войны по личному распоряжению Сталина арестовали и приговорили к исправительно-трудовым лагерям сроком на 15 лет. В обвинительном заключении было указано, что она «предоставляла свою квартиру (члена Политбюро) для контрреволюционных сборищ». Ей припомнили сокрытие того факта, что ее брат состоял агентом царской охранки. Калинин не предпринял никаких шагов к ее освобождению, опасаясь даже незначительного конфликта со Сталиным.

Ставшая за 7 лет инвалидом, 9 мая 1945 года она обратилась со слезным письмом в адрес вождя. По личному распоряжению Сталина пожилую женщину помиловали, чтобы она смогла закрыть глаза смертельно больному супругу.

Сталину нужно было постоянно держать в узде непослушного Калинина, номинально являвшегося главой государства. Для этого годились все средства. Об этих истинных намерениях Сталина свидетельствует такая его записка к Молотову:

«Что Калинин грешен, в этом не может быть никакого сомнения. Все, что сообщено о Калинине, – сущая правда. Обо всем надо осведомить ЦК. Чтобы Калинину впредь неповадно было путаться с пройдохами».

В своих таких действиях Сталин не ошибся. «Всесоюзный староста» послушно выстраивал законодательную базу под все беззакония Сталина. Именно Калинин подписал пресловутое постановление ЦИК, устанавливающее 10-дневный срок ведения следствия, предоставление обвинительного заключения обвиняемым за день до суда, слушание дела без участия сторон, лишение возможности обжалования приговора, отмену ходатайства о помиловании, немедленный расстрел приговоренного к высшей мере наказания.

Соратники Сталина из кожи вон лезли для того, чтобы оправдать его доверие и сохранить себе жизнь. При малейшем подозрении таких людей, кто бы они ни были, он немедленно от себя отдалял. Так, в конце концов, случилось и с Поскребышевым, и с Молотовым.

В записи неопубликованной речи Сталина на Пленуме ЦК КПСС (16 октября 1952 года), сделанной Л.Н. Ефремовым, есть такой абзац:

«Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А её окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо».

Биография Полины Жемчужиной (настоящие имя и фамилия – Пери Семеновна Карповская) была самой что ни на есть пролетарской. Родилась в семье бедного еврея-портного, трудовую деятельность начала с 13 лет, работая сначала папиросницей на табачной фабрике, а затем кассиром в аптеке. В 1918 году она вступила в РКП(б) и в Красную армию. Постепенно поднималась по партийной лестнице от рядового политработника в частях 12-й армии до инструктора райкома РКП(б) в Москве.

В 1921 году, в возрасте 24 лет, Полина Жемчужина вышла замуж за Вячеслава Молотова. Вскоре она начала учиться в Московском институте народного хозяйства имени Г.В. Плеханова на экономическом факультете. После получения высшего образования занимала руководящие посты в Наркомате пищевой промышленности, парфюмерно-косметической, синтетической и мыловаренной, в текстильно-галантерейной промышленности.

Своих симпатий к евреям Полина Жемчужина никогда не скрывала, поэтому осведомителям, которые постоянно следили за семьями членов Политбюро, не составляло никакого труда регулярно поставлять Сталину информацию о «сионистских» настроениях жены Молотова. Сталин неоднократно указывал на это Молотову в личном разговоре. Однако он считал «Вячу» «подкаблучником», совершенно неспособным повлиять на поведение своей жены, поэтому решил вынести этот вопрос на коллективное обсуждение.

На XVIII партконференции (1941 г.) по предложению Сталина Жемчужину вывели из кандидатов в члены ЦК, куда она была избрана в 1939 году. При голосовании по его супруге Молотов дипломатично воздержался. Сталин воспринял это как отход от общей партийной линии.

Полину Жемчужину это не насторожило и не остановило. Особую дружбу она завела с еврейскими общественными деятелями ЕАК.

На дипломатическом приеме, устроенном ее супругом, тогда еще главой МИДа, по случаю 31-й годовщины Октябрьской революции, ее заметили оживленно беседующей на идише с израильским посланником Голдой Меир, при этом она с гордостью заявила: «Ich bin a iddishe tochter» («Я еврейская дочь»).

Полина Жемчужина была женой члена Политбюро и членом партии. Больше ее своеволия Сталин терпеть не захотел, поэтому поручил Абакумову и Шкирятову дать на нее компрометирующий материал. При допросах многих арестованных членов ЕАК имя Полины Жемчужиной всплывало неоднократно. Для того чтобы придать делу законный вид и толк, Сталин приказал провести очные ставки между Жемчужиной и предварительно обработанными арестованными Фефером, Зускиным и Слуцким.

Сталину настолько не терпелось заполучить эти материалы, что он попросил доставить их к нему на дачу в тот же вечер курьером. Абакумов представил Полину Жемчужину в роли пособницы еврейских националистов:

«В течение длительного времени… поддерживала знакомство с лицами, которые оказались врагами народа, имела с ними близкие отношения, поддерживала их националистические действия и была их советчиком…Вела с ними переговоры, неоднократно встречалась с Михоэлсом, используя свое положение, способствовала передаче… политически вредных, клеветнических заявлений в правительственные органы. Организовала доклад Михоэлса в одном из клубов об Америке, чем способствовала популяризации американских еврейских кругов, которые выступают против Советского Союза. Афишируя свою близкую связь с Михоэлсом, участвовала в его похоронах, проявляла заботу о его семье и своим разговором с Зускиным об обстоятельствах смерти Михоэлса дала повод националистам распространять провокационные слухи о насильственной его смерти. Игнорируя элементарные нормы поведения члена партии, участвовала в религиозном еврейском обряде в синагоге 14 марта 1945 г., и этот порочащий ее факт стал широким достоянием в еврейских религиозных кругах…»

Ей припомнили и то, что в 1943 году она просила Михоэлса встретиться в Америке с ее братом, бизнесменом Сэмом Карпом.

Сталин постарался дискредитировать ее и в личном плане и, как позднее писал Хрущев, «опозорить Жемчужину и уколоть, задеть мужское самолюбие Молотова». Полина Жемчужина, которой в то время было уже за пятьдесят, следила за собой и была, как говорят, молодящейся женщиной. «Любовника» для нее «назначили» из ее сослуживцев. Для этого некоторых из них пришлось арестовать. На уговоры и угрозы поддался только один, согласившийся на оговор, опасаясь за судьбу жены и детей.

В предновогодние дни 1948 года Сталин вынес все это на Политбюро. «Помню грязный документ, – вспоминал Хрущев, – в котором говорилось, что она была неверна мужу, и даже указывалось, кто были ее любовниками. Много было написано гнусности».

Молотов был уже не тот, поэтому на этот раз вместе со всеми он был вынужден проголосовать за исключение Полины Жемчужиной из партии как не заслуживающей политического доверия. К этому времени она уже официально не являлась его женой, поскольку Сталин в ультимативной форме предложил ему с ней развестись.

Опасаясь широкой огласки, Полину Жемчужину взяли под стражу не на дому, а в здании ЦК, куда ее вызвали утром 21 января 1949 года. На Лубянке решили ограничиться обвинениями в служебных злоупотреблениях (искажении отчетности, незаконном расходовании средств) по последнему месту работы в должности начальника Главтекстильгалантерейпрома и моральном разложении (фаворитизме и пьянстве). Наказание по тем временам было относительно мягким: пять лет ссылки в Кустанайскую область Казахстана.

Несколько месяцев спустя (4 марта 1949 года) Сталин переступил и через самого Молотова, лишив его поста министра иностранных дел СССР.

В последние годы на разных каналах телевидения многократно демонстрировались кадры кинохроники, относящиеся к различным периодам советского времени. Соединенные воедино, они представляют собой многочасовой документальный фильм о Сталине, показывая его таким, каким он был на самом деле. Для тех, кто знаком с содержанием деятельности Сталина в разные периоды его жизни, сопоставление известного с происходящим на экране весьма интересно и поучительно. Несмотря на скрытность Сталина, есть большие различия его поведения в каждой конкретной ситуации.

Киносъемка довоенного времени всегда показывала Молотова рядом со Сталиным. Обычно Молотов идет справа от Сталина, вровень, или на шаг позади.

Кадры послевоенного времени обнаруживают министра иностранных дел СССР уже за спинами новых фаворитов Сталина. Молотов больше не улыбается. Взгляда Сталина избегает. На одном из сюжетов, посвященных первомайской демонстрации, можно было видеть, как вождь недовольно морщится в тот момент, когда мимо трибуны Мавзолея демонстранты проносят портрет Молотова. Для Сталина Молотов уже не второй человек в партии. Но об этом до поры до времени знало лишь его ближайшее окружение.

Известно, что после 1945 года Сталин практически прервал свои прежние отношения с Молотовым. Этому предшествовали следующие события. Поздней осенью 1945 года Сталин впервые ушел в объявленный отпуск и выехал в Сочи. Зарубежная пресса запестрела сообщениями о «тяжелой болезни» Сталина. Из Парижа пришло сообщение, что «он болен грудной жабой», в Стокгольме посчитали, что у Сталина неизлечимая «болезнь печени», в Риме не сомневались, что «Сталину осталось несколько месяцев жизни…», а в Анкаре распространился слух о том, что он «уже умер».

Западные обозреватели поспешили объявить Молотова преемником Сталина. «До сих пор Сталин доминировал во всем настолько определенно, что ни для какой значительной личности не было места для проявления своего значения». Теперь стали писать, что «…Молотов является как бы вторым после Сталина гражданином Советского Союза. Причины этого следует искать не в его официальном положении, а, скорее всего, в том, что он сам постепенно завоевал себе большой авторитет. Прочное положение Молотова в его собственной стране и великое доверие к нему со стороны его народа нельзя приписать его замечательной деятельности как народного комиссара иностранных дел. Оно коренится в революционном движении» (норвежская «Арбейдербладет»).

Эта публикация не прошла мимо внимания Сталина. Он немедленно потребовал объяснений. Ему донесли, что в 1944 году корреспондент этой газеты Карл Эванг посетил Москву и встречался с Молотовым. Сталину такой демарш Молотова очень не понравился.

По давно заведенному правилу Сталин, покидая Москву, оставлял вместо себя Молотова. Теперь он начал изощренно придираться к нему, по любому поводу демонстрируя окружающим его действительные и мнимые ошибки.

Борис Соколов («Наркомы страха». М.: АСТ-ПРЕССКНИГА, 2001), систематизировавший «сочинские» шифровки Сталина, приводит перечень вмененных тогда Молотову прегрешений. Мелких и не очень. Мстительный Сталин ни одно из них не оставил без своих язвительных замечаний.

Так, например, Сталин был очень недоволен тем, что при выработке регламента работы «Дальневосточной комиссии», на которой должна была определяться политическая линия выполнения Японией условий капитуляции, Молотов опрометчиво согласился, чтобы решения принимались не единогласно, а большинством голосов. Нам это было действительно невыгодно, поскольку США с союзниками имели в этой комиссии большинство. Под давлением Сталина Политбюро 4 ноября приняло специальное постановление, осуждающее Молотова за «манеру отделять себя от правительства и изображать либеральнее и уступчивее, чем правительство». Это был серьезный признак зарождающегося конфликта Сталина с Молотовым.

«Но чашу терпения Сталина, – как пишет Борис Соколов, – переполнила публикация “Правдой” 9 ноября 1945 года с санкции Молотова речи Черчилля в палате общин. Бывший британский премьер признался в любви к Сталину и советскому народу». Там были такие слова: «Я должен сначала выразить чувство, которое, как я уверен, живет в сердце каждого, – именно чувство глубокой благодарности, которой мы обязаны благородному русскому народу. Доблестные советские армии, после того как они подверглись нападению со стороны Гитлера, проливали свою кровь и терпели неизмеримые мучения, пока ни была достигнута абсолютная победа.

Поэтому… глубокое стремление этой палаты, а эта палата говорит от имени английской нации, заключается в том, чтобы чувства товарищества и дружбы, развившиеся между английским и русским народами, не только были сохранены, но и систематически развивались». Были там и такие слова о Сталине: «Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира, и победоносному защитнику во время войны. Даже если бы у нас с Советским правительством возникли сильные разногласия в отношении многих политических аспектов – политических, социальных и даже, как мы думаем, моральных, – то в Англии нельзя допускать такого настроения, которое могло бы нарушить или ослабить эти великие связи между двумя нашими народами, связи, составляющие нашу славу и гордость в период недавних страшных конвульсий».

Сталину опять почудилось, что о нем говорят как бы в прошедшем времени. Во всяком случае, он использовал это как повод для того, чтобы еще раз уколоть Молотова:

«Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР, в частности, замаскировать тот факт, что Черчилль и его ученики из партии лейбористов являются организаторами англо-американо-французского блока против СССР. Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов и Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу. Но, если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем насаждать угодничество и низкопоклонство (вот когда, как кажется, впервые появилось это ключевое слово. – Б.С.). Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня».

Не в пример многим другим политическим деятелям, для себя Сталин всегда писал сам. В приведенной реплике отчетливо чувствуется его жесткий стиль. Молотову опять пришлось извиняться перед Сталиным.

Сталин не на шутку возмутился, когда на основании сообщения московского корреспондента газеты «Дейли геральд» в начале декабря в зарубежной печати опять появились сообщения о его болезни и возможных преемниках. Он немедленно строго отчитал Молотова по телефону. Вдогонку Сталин направил в Москву такое послание: «Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты “Дейли геральд” из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально и можно было бы пропускать корреспонденцию без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента “Нью-Йорк таймс”, пропущенную отделом печати НКИД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства в более грубой форме, чем это имело место одно время во французской бульварной печати. На запрос Молотову по этому поводу Молотов ответил, что допущена ошибка. Я не знаю, однако, кто именно допустил ошибку. Если Молотов распорядился три дня назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКИД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКИД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКИД ни при чем, и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу вас заняться этим делом, так как нет гарантии, что не будет вновь пропущен отделом печати НКИД новый пасквиль на Советское правительство. Я думаю, что нечего нам через ТАСС опровергать пасквили, публикуемые во французской печати, если отдел печати НКИД будет сам пропускать подобные пасквили из Москвы за границу».

Сталин непременно должен был показать своему окружению, что он здоров, во всяком случае, в такой степени, чтобы следить за текущими событиями и давать им свою политическую оценку.

Следует опять дать слово Борису Соколову: «На следующий день с подачи Молотова четверка (Маленков, Берия, Микоян и Молотов) отрапортовала, что во всем виноват заместитель заведующего отделом печати Горохов, не придавший должного значения злополучной телеграмме. Тут Сталина прорвало, 6 декабря он обратился уже только к Маленкову, Берии и Микояну, игнорируя Молотова: “Вашу шифрограмму получил. Считаю ее совершенно неудовлетворительной…

Присылая мне шифровку, вы рассчитывали, должно быть, замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обычно обратных результатов. До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.

Эту шифровку я посылаю только вам трем. Я ее не послал Молотову, так как не верю в добросовестность некоторых близких ему людей (намек на Жемчужину). Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, копии ему не передавать”».

Если раньше остальные члены Политбюро смотрели на конфликт между Сталиным и Молотовым как бы со стороны, то теперь была затронута и их честь. Назавтра в Сочи полетела новая шифровка: «Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился…

Мы напомнили Молотову о его крупной ошибке в Лондоне, когда он на Совете Министров (иностранных дел. – Б.С.) сдал позиции, отвоеванные Советским Союзом в Потсдаме, и уступил нажиму англо-американцев, согласившись на обсуждение всех мирных договоров в составе 5 министров (с участием Франции и Китая. – Б.С.). Когда же ЦК ВКП(б) обязал Молотова исправить эту ошибку, то он, сославшись без всякой нужды на указания правительства, повел себя так, что все сделанные им ошибки за последний период, в том числе и ошибки в вопросах цензуры, идут в одном плане политики уступок англо-американцам, и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, Молотовым, можно сработаться.

Молотов заявил нам, что он допустил много ошибок, что он читал раньше Сталина гнусные измышления о Советском правительстве, обязан был реагировать на них, но не сделал этого, что свои лондонские ошибки он осознал только в Москве.

Что же касается Вашего упрека в отношении нас троих, считаем необходимым сказать, что мы в своем вчерашнем ответе исходили из Вашего поручения в шифровке от 5 декабря выяснить, кто именно допустил ошибку по конкретному факту с пропуском телеграмм московского корреспондента “Нью-Йорк таймс”. Может быть, нами не все было сделано, но не может быть и речи о замазывании вопроса с нашей стороны».

При этом они не преминули заверить Сталина, что никакого сговора между ними и Молотовым не было и не могло быть.

В тот же день Молотов сочинил личное послание Сталину: «Познакомился с твоей шифровкой на имя Маленкова, Берия, Микояна. Считаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал (мысленно он уже расстался с креслом министра иностранных дел). Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое дороже моей жизни».

Все это Сталин неоднократно читал в письмах многих его прежних попутчиков, попавших по его воле за зарешеченные окна. У него был стойкий иммунитет к чужим страданиям. Разжалобить Сталина, поверить в искренность раскаяния было безнадежным делом.

Тройке Сталин не поверил, поэтому он ответил им коротко и раздраженно: «Вашу шифровку от 7 декабря получил. Шифровка производит неприятное впечатление ввиду наличия в ней явно фальшивых положений. Кроме того, я не согласен с вашей трактовкой вопроса по существу. Подробности потом в Москве».

Сталин хорошо знал своих лицемерных и лживых соратников, поэтому он им не доверял.

Приведенные выше малоизвестные материалы, проливающие свет на характер взаимоотношений Молотова и Сталина в последние годы его жизни, для многих долгое время были закрыты.

Лишь в 1948 году они выплеснулись наружу. В монографии Геннадия Костырченко «Тайная политика Сталина» (2001 г.) на этот счет есть такой абзац: «Так или иначе, но 21 ноября 1948 г. Сталин впервые выразил открытое недовольство Молотовым, В телеграмме в ЦК ВКП(б), отправленной им с юга, в довольно резкой форме были дезавуированы уже отосланные в Германию поправки Молотова к проекту послевоенной конституции этой страны. Причем Сталин настоял, чтобы в принятом на следующий день специальном постановлении Политбюро было указано, что эти поправки являются “неправильными политически” и “не отражают позиции ЦК ВКП(б)”».

Мало того что Молотов разом потерял свой министерский пост и жену. В своих претензиях к нему Сталин на первый план стал настойчиво выдвигать еврейскую тематику.

Сталин не забыл, что в прошлые годы именно Молотов постоянно выступал адвокатом российских евреев. Так, например, в речи Молотова, произнесенной в 1936 году по случаю принятия новой («Сталинской») конституции, он акцентировал внимание на неких особых заслугах евреев, а вовсе не на том, что евреи, как и всякий другой народ многонациональной страны, должны иметь равные со всеми права:

«Наши братские чувства к еврейскому народу определяются тем, что он породил гениального творца идей коммунистического освобождения человечества – Карла Маркса. (Аплодисменты.) Что еврейский народ наряду с самыми развитыми нациями (!) дал многочисленных крупнейших представителей науки, техники и искусства, дал много славных героев революционной борьбы против угнетателей трудящихся и в нашей стране выдвинул и выдвигает все новых и новых замечательных, талантливейших руководителей и организаторов строительства и защиты социализма». (Продолжительные аплодисменты.)

Тогда реакция Сталина на все это носила характер подтрунивания. Он постоянно придумывал Молотову фамилии с «еврейским душком», называя его прилюдно то «Молотштейном», то «Молотовичем». Теперь за этим стояла реальная угроза.

В октябре 1952 года, выступая на пленуме ЦК, Сталин, в частности, заявил (запись Л.Н. Ефремова): «А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как можно было это допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на Советский Крым. Это вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения».

Сталин неоднократно заявлял своему окружению, что считает Молотова английским шпионом. Интересовался, действительно ли у того за границей есть свой спальный вагон.

Откуда Сталин все это взял, стало понятным из рассказа бывшего переводчика Сталина Валентина Бережкова, после иммиграции преподавателя политологии в университетах Калифорнии.

Оказывается, что на Молотова был донос после его поездки весной 1942 года в Лондон и Вашингтон.

История этой поездки такова. Молотов в сопровождении офицеров охраны и переводчика Павлова на советском бомбардировщике дальнего действия ночью долетели до Северной Шотландии. На аэродроме Молотова и сопровождавших его лиц встретил министр иностранных дел Великобритании Антони Иден. Далее им предстояло ехать в Лондон. Молотову, как и Идену, был предоставлен свой вагон-салон, состоящий из гостиной, просторного купе и двух спальных отделений для переводчика и охраны.

«Среди ночи в салоне Молотова появился Иден в сопровождении своего переводчика. Конфиденциальная беседа министров иностранных дел СССР и Англии длилась около часа.

Во время доклада Сталину о результатах своей поездки (“миссия мистера Брауна”), Сталин неожиданно спросил его, почему при его ночной беседе с Иденом не был приглашен переводчик Павлов. Молотов смутился.

Тогда существовало неписаное правило, установленное Сталиным: при переговорах государственных лиц с иностранцами, вне зависимости от того, рядовой ли это чиновник или член Политбюро, обязательно должны были присутствовать третьи лица. Молотов грубо нарушил это правило.

Сталин, получивший соответствующее донесение, заподозрил, что Молотов был завербован Интеллидженс сервис и стал английским шпионом.

С этой мыслью он уже не мог расстаться до конца своих дней и постоянно искал компромат на Молотова».

Молотов уже несколько лет с тревогой поглядывал на Лубянку.

В МГБ ходом следствия по «Делу ЕАК» руководил Рюмин.

Рюмин Михаил Дмитриевич, как это следует из материалов его тюремного дела, «родился в 1913 году в одном из сел Курганской области, русский, член ВКП(б), рост – низкий, фигура – полная, лицо – круглое, шея – короткая, цвет волос – русый, рот – малый, углы рта – опущены, губы – тонкие». По поводу своего образования он писал «незаконченное высшее», хотя на самом деле с трудом окончил 8 классов деревенской школы и краткосрочные курсы бухгалтеров. Он не относился к числу профессиональных чекистов. До работы в органах служил заштатным счетоводом в Архангельской промкооперации. Да и биография его мало подходила для данной организации. Отец Рюмина считался кулаком (торговал скотом, держал харчевню), родные сестра и брат обвинялись в воровстве и спекуляции, а тесть состоял в армии Колчака.

Некоторые ошибочно полагают, что это Рюмин склонил слабохарактерного нового министра МГБ Игнатьева (что к этому времени случилось с Абакумовым, читатель узнает в следующем разделе книги) подписать письмо на имя Маленкова и Берии, в котором сообщалось, что арестованных вот уже год как не вызывают на допросы, что тормозит завершение следствия по делу государственной важности. Ни Маленков, ни Берия самостоятельно решить этот вопрос не могли. Они обратились к Сталину.

Ничего Сталин не забыл. Просто расправы он готовил основательно. Зачем было торопиться, если подрасстрельные надежно упрятаны в тюрьме. Ему требовалось некоторое время для того, чтобы найти основную линию предстоящего судебного спектакля.

В начале 1952 года Сталин, находившийся в эпицентре закрученной им самим же антиеврейской истерии, наконец дал команду на окончание «Дела ЕАК», которое в МГБ имело номер 2354. Он решил разыграть «крымский эпизод».

22 марта 1952 года МГБ и Военная прокуратура объявили следствие законченным. «Документы, прежде всего протоколы допросов последних трех лет, составили 42 объемистых тома, врученных 15 обвиняемым для ознакомления незадолго до процесса. Они сумели, несмотря на изнеможение и спешку, достаточно хорошо изучить дела, чтобы вскрыть многочисленную ложь, противоречия и стереотипные фразы в протоколе» (А. Люстигер). Да и зачем им было читать многочисленные наветы на себя, от которых на суде они собирались отказаться.

В обвинительном заключении по «Делу ЕАК» желание Сталина было сформулировано следующим образом:

«…Действуя по прямому сговору с представителями американских реакционных кругов, обвиняемые Лозовский, Фефер, а также Михоэлс (уже покойный) и Эпштейн …при поддержке своих сообщников (каково было это читать Молотову) домогались от Советского правительства предоставления территории Крыма для создания там еврейской республики, которую американцы рассчитывали использовать в качестве плацдарма против СССР».

31 марта 1952 года Рюмин утвердил обвинительное заключение против ЕАК. Заказ Сталина был выполнен.

Процесс по ЕАК начался 8 мая 1952 года. Председательствовал на суде А.А.Чепцов. Позже он заявил, что «Игнатьев еще до начала процесса информировал его о приговоре, который надлежало вынести».

Предварительно, 21 апреля 1952 года, состоялось первое подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР по «Делу Еврейского антифашистского комитета», по которому проходили 15 человек: С.А. Лозовский, И.С. Фефер, С.Л. Брегман, И.С. Юзефович, Б.А. Шимелиович, Л.С. Штерн, Л.М. Квитко, П.Д. Маркиш, Д.С. Бергельсон, Д.Н. Гофштейн, В.Л. Зускин, Э.И. Теумин, И.С. Ватенберг, Ч.С. Ватенберг-Островская и Л.Я. Тальми.

Неправый суд открылся 8 мая в 12 часов дня в зале клуба им. Ф.Э. Дзержинского на Лубянке. Зал заполнили новые сотрудники МГБ. Этот процесс должен был иметь для них воспитательное значение. Пусть посмотрят, как государство расправляется с «иностранными шпионами».

Обвиняемые в один голос упирали на то, что признательные показания они давали под принуждением.

«Еще в ночь моего ареста Абакумов мне сказал, что если я не буду давать признательных показаний, то меня будут бить. Поэтому я испугался, что явилось причиной того, что я на предварительном следствии давал неправильные показания» (Фефер).

Тех, кто пытался сопротивляться, заставили подписать составленные следователями протоколы допросов после избиений:

«Четыре месяца прошло со дня моего ареста. За это время я неоднократно заявлял: я не изменник, не преступник, протокол моего допроса, составленного следователем, подписан мною в тяжелом душевном состоянии, при неясном сознании. Такое состояние мое явилось прямым результатом методического моего избиения в течение месяца ежедневно. Днем и ночью глумления и издевательства» (Шимелиович).

«В самом начале следствия я давал правдивые показания и заявлял следователям, что не чувствую за собой никакого преступления… После этого меня вызвал к себе министр госбезопасности Абакумов и сказал, что если я не дам признательных показаний, то он меня переведет в Лефортовскую тюрьму, где меня будут бить. А перед этим меня уже несколько дней “мяли”. Я ответил Абакумову отказом, тогда меня перевели в Лефортовскую тюрьму, где стали избивать резиновой палкой и топтать ногами, когда я падал. В связи с этим я решил подписать любые показания, лишь бы дождаться дня суда» (Юзефович).

Обвиняемые находили многочисленные огрехи во вменяемых им прегрешениях. Так, например, когда Лозовскому указали на передачу американскому журналисту Гольдбергу якобы секретного материала о внешней политике Англии, подготовленного Научно-информационным институтом при отделе внешней политики ЦК ВКП(б) (институт № 205), тот настоял на вызове начальника этого института Н.Н. Пухлова, который подтвердил, что данный обзор составлен по материалам иностранной печати и поэтому никак не может быть секретным.

Таких проколов в следственном деле было множество.

Но главное состояло в том, что на суде обвиняемые, несмотря на то, что их ожидало потом в камерах, наотрез отказывались признаваться в шпионской деятельности. Между тем основополагающим камнем сталинской судебной системы являлось признание обвиняемыми своей вины. К этому судьи были не готовы.

Председательствующий на процессе генерал-лейтенант юстиции А.А. Чепцов со страхом увидел, что еще немного, и шитое белыми нитками дело окончательно треснет по швам. Ходивший гоголем Рюмин в перерыве судебного заседания с угрозой напомнил Чепцову о принятом Политбюро решении расстрелять всех обвиняемых, кроме Штерн. Чепцов об этом знал. Но его возмутила бесцеремонность Рюмина, допустившего в следственных действиях непростительные промахи. И то, что он постоянно козырял покровительством Сталина.

В конце концов Чепцов пришел к выводу, что «Дело ЕАК» надо отправить на доследование. Через семь дней слушаний, 15 мая, он прервал процесс и стал искать защиты от наглости Рюмина.

Сохранились письма Чепцова к генеральному прокурору СССР Г.Н. Сафонову, председателю Верховного суда СССР А.А. Волину, заместителю председателя Комиссии партийного контроля М.Ф. Шкирятову, Председателю Президиума Верховного Совета СССР Н.М. Швернику, заведующему административным отделом ЦК Г.П. Громову, секретарю ЦК П.К. Пономаренко. С аргументами Чепцова многие соглашались, ему сочувствовали. Однако курок пистолета был взведен не ими, и он неминуемо должен был выстрелить в затылок руководителям ЕАК.

В конце концов Чепцова в присутствии Игнатьева и Рюмина принял Маленков. О чем они тогда говорили, неизвестно. Однако в своем кругу генерал рассказывал, что Маленков впал в истерику и заявил: «Что же, вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками? Ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро ЦК занималось три раза. Выполняйте решение Политбюро». Реплика Маленкова показывает, что смертный приговор членам ЕАК был вынесен не в одночасье. Даже «на самом верху» по этому вопросу возникали какие-то разногласия, если понадобилось возвращаться к нему несколько раз. Кого-то из членов Политбюро, очевидно, пришлось убеждать в необходимости такого шага. Во всяком случае, это были не Сталин и не Маленков.

В материалах июньского 1957 года Пленума ЦК КПСС есть ответ Маленкова, который на вопрос генерального прокурора СССР Руденко, докладывал ли он Сталину о просьбе Чепцова доследовать «Дело ЕАК», заявил: «Все, что он сказал, я не посмел сказать Сталину».

Трудно себе представить, чтобы Сталин, как главный организатор этого процесса, целую неделю мог оставаться в неведении относительно того, что он остановлен. Скорее всего, что именно по его инициативе на Чепцова надавил Маленков, который выполнял поручение Сталина, поскольку именно он руководил деятельностью ЦК по борьбе с еврейскими националистами и космополитами.

Во время этой вынужденной паузы следователи безуспешно пытались склонить подсудимых к признанию своей вины, суля им смягчение приговора, обещая не репрессировать родственников. Однако все эти уловки не возымели действия.

22 мая 1952 года, когда суд по «Делу ЕАК» возобновился, допросы подсудимых, свидетелей и экспертов пришлось проводить уже в закрытом режиме в здании Военной коллегии на улице 25 Октября.

За исключением академика Л. Штерн, осужденной к лишению свободы и помещению в исправительно-трудовой лагерь, и умершего во время следствия С. Брегмана все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 12 августа 1952 года.

С этого дня Сталину оставалось жить 205 дней

Многим и по сию пору непонятна неоправданная жестокость Сталина, проявленная им по отношению к членам ЕАК. Однако иначе он поступить не мог. Расправа с представителями еврейской интеллигенции была всего лишь обычным очередным звеном в цепи его кровавых преступлений. Главной задачей этой акции, как и всех предыдущих, являлось устрашение общества. В стране не решались насущные социальные проблемы. Отсутствие самых простых продуктов питания и нехитрых промышленных товаров вызывало недовольство людей. Потребовалось возродить образ внутреннего врага.

Прошедший в первые месяцы после смерти Сталина июльский (1953 г.) пленум ЦК КПСС, по сути дела, превратился в партийно-хозяйственный актив, на котором впервые было заявлено о бедственном экономическом положении страны, оставленной Сталиным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.