КУЛЬТУРА — ЭТО ПИСТОЛЕТ

КУЛЬТУРА — ЭТО ПИСТОЛЕТ

Дмитрий РОГОЗИН:

"Культура, которая старается быть вне политики, большая редкость. Потому что политика затрагивает судьбы миллионов наших соотечественников, это их борьба, это их надежда. Нельзя творить настоящее искусство, находясь вдали от того, чем дышит народ. Мы — партия русских державников, призываем интеллигенцию в свои ряды. Найденные слова правды, яркие художественные образы способны зажигать сердца, вдохновлять людей на героические поступки и большие дела".

* * *

Сейчас, когда большая часть нашего народа брошена властями в удушающую нищету, когда у пенсионеров, проработавших всю свою жизнь во имя процветания Родины, отнимают даже те нищенские льготы, которые им были выделены, когда готовятся ещё более чудовищные законы о жилищной реформе, о здравоохранении и образовании, писатели не могут остаться в стороне.

Да и самими условиями нынешней нищенской писательской жизни мы оказались вместе со своим народом. Как писала когда-то Анна Ахматова:

"Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был..."

Мы требуем от правительства немедленно отменить действие федерального закона №122 от 22.08.2004 о "Монетизации льгот" и требуем отправить в отставку членов правительства, ответственных за его реализацию.

Мы солидарны со всеми силами и в Государственной думе, и в регионах, борющимися с этим антинародным законом.

Мы сделаем всё возможное, чтобы наше слово протеста было услышано народом.

Хватит издеваться над своим народом, господа правители. Научитесь уважать свой народ, имеющий право на достойную жизнь.

Мы обращаемся и ко всем писателям России, к творческой интеллигенции, к мыслящей части общества.

Пора вспомнить про силу художественного слова, призыва, брошенного в народ, про героев, ведущих свою страну к возрождению и процветанию, пора отложить в сторону эстетические забавы.

Пора вспомнить некрасовское: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан".

Мы, как граждане России, просто обязаны в трудную минуту поддержать и свой народ, и свою страну.

Михаил Алексеев, Василий Белов, Юрий Бондарев, Владимир Бондаренко, Леонид Бородин, Егор Исаев, Александр Зиновьев, Тимур Зульфикаров, Станислав Куняев, Владимир Личутин, Евгений Нефёдов, Александр Проханов, Валентин Распутин, Сергей Шаргунов, Евгений Юшин

* * *

...Однажды на ежегодных встречах в Ясной Поляне председатель норвежских писателей с грустью признался, как ледяной водой окатил: "Мы в Норвегии живем так хорошо, что нам и писать не о чем". Подумалось, а граф-то Лев Толстой жил, наверное, побогаче и послаще, и поклоны восхищения слал ему весь мир, — спи-почивай на лаврах, как на пуховой перине, — а вот мучился, сердешный, жалостью к ближнему до скончания дней и из этой любви сотворил и " Анну Каренину", и " Воскресение". . .

И неужели в скалистой туманной Норвегии, подумал я, так низко поклонились плоти своей и кошельку, так почерствели душою, что уже изгнаны из сердца восхищение небом и любование матерью-природой? А куда делись людские терзания и страдания? А разве пропали несчастные и повывелись герои? Они, что, поумирали вместе со сдобной плюшкой и утренним кофе в постелю?

И тут невольно воскликнешь: "Слава те, Господи, что нас пока миновала подобная черная немочь". И наши сердечные очи не закрылись, ослепленные суровым взглядом масона с зеленой американской банкноты. Что в русских писателях не сникли любование и восхищение великим народом, из которого изошли однажды, и ум не помутился от бед, что ниспосылаемы на Россию, и душа не испеплилась проклятиями. Но они не утратили и терпение пахаря, и воинский дух ратника, как бы ни заманивали порою в кремлевские коридоры сладкими калачами.

Воистину, в спину каждого народа дует свой спутний ветер: "Что немцу хорошо, то русскому смерть". Как бы мы ни старались "пришатиться" друг к другу, в дружеских объятиях сыскивая вечный мир, — увы, они могут стать смертельными… Чем ближе родство, тем больше притязаний. Но род, но кровь, но заповеди, но духовное устройство, но мировая история с неизбежностью потянут в разладицу, в спор, в погибельную междоусобицу, если не дать укороту гордыне, если не признать, что все люди — наследованные братья и по времени неумолимо встанут в один непрерывный круг… Да, мы разные… Но чтить, но уважать, но учиться общему Божьему уроку, но следовать в милосердии, — разве этому есть неодолимые препоны? Не забывая при этом, что наши пути неслиянны, но и нераздельны, ибо многоголосье и создает хоралы…

Русское духовное, энергетическое поле всегда в возбуждении, искрит меж двух неистощимых "конденсаторных" пластин мужика Ломоносова и барина Пушкина. Великий поэт признал, что Ломоносов — наш первый учитель: значит, поморянин— наставник не только всех русских поколений в последние двести пятьдесят лет, но и "крестьянский батюшко" для всех писателей, как бы кто ни морщил носа, ни воротил рыла от сермяжьего духа, ни загонял в нети исполинскую мощь этого Микулы Селяниновича. Пушкин первый подслушал гул простонародья, уловил в нем духовное родство и испил хмеля из народной разгульной поэтической чаши. Пушкин, поначалу изумясь гению, вдруг почувствовал в Михаиле Ломоносове отца себе, преломил гордыню и по-сыновьи поклонился мужику. Это был первый, но уже учительный подвиг поэта; он поставил мужика-помора рядом с царем и даже выше его… И весь девятнадцатый век прошел после Пушкина в очищении наносного праха с русского имени, отыскивании святых истин и в борьбе за крестьянина: это родичи сыскивали позабытой любви и признания. И как бы после ни хулили семнадцатый год, он был той вспышкой яри, народного жара и пыла, что разъяла вековечный спуд, под которым были замурованы народные силы, и выпустила их под солнце (противное случилось в девяносто первом, когда ростовщики-прокураторы обманом и притворством залучили народ обратно под спуд. Вот так же когда-то лишь — из игры, любопытства и похвальбы — повалился в гроб под крышку былинный богатырь Святогор, а лукавец ту крышку и опечатал). Славянофилы вслед за Пушкиным расслышали буревой гул стихии, доносящийся с околиц. Если бы монархия навострила душу, открыла "очеса" навстречу крестьянскому гневному ропоту и рокоту, вернула бы ему, когда-то насильно отобранную землю и волю, разъяла подневольные крепи, то никакой бы смуты не случилось. (Эх, кабы да кабы…)

К чему моя речь… Да, с восхищением прочел новую книгу критика-энциклопедиста Владимир Бондаренко "Серебряный век простонародья", и многое в ней (почти все) оказалось созвучно моим давним размышлениям о судьбах русского мужика. Все они носились в воздухе, не раз были высказаны великими умами, дескать, была прежде литература дворянская, барская, чиновничья, служивая (подслушивающая народ), а на смену ей пришла крестьянская, простонародная, из глухой неведомой тьмы, (не путать с Потьмой) как бы волшебная курочка снесла, наконец-то, золотое яичко, оно упало на "почву" и не разбилось, а вызрело и дало великое потомство. Сам Бондаренко не из деревни, и жизнь крестьянская для него где-то в сказочном мареве, как некий призрак, он горожанин по самому быту, чувствованию жизни. Но он, слава Богу, не мужиковствует, не строит из себя знатока русской деревни, не бьет, кликушествуя, перед нею лба, но что удивительно, — он какими-то тайными связями, самой глубиной скрытого чувства трезво понимает жизнь "почвы", сочувствует вечно истязаемой "земле", и эти внутренние душевные струны натянуты, на удивление, в лад с мирочувствованием писателей-почвенников. (Да и, собственно говоря, вся русская литература от Пушкина, Достоевского, Толстого и Бунина, — это мечтание-размышление о народе-простеце, и тем, кто явился после семнадцатого из самой гущи крестьянства, было на кого поначалу опираться в своих первых творческих опытах).

В книге двадцать три портрета. Бондаренко любит собирать букеты в литературных лугах, и если для кого-то напыщенного эти луга кажутся просто выгоном, пастбищем, выгоревшим суходолом, выеденной нищей поскотиной, то Владимир Григорьевич, обладая особым чутким зрением, в каждом цветке отыскивает особое очарование и особость. Он пишет нервно, торопливо, взахлеб, словно боится споткнуться на фразе, но именно это свойство заставляет нас спешить за строкой, пренебрегать неточностями, обрывочностью мысли, порою не замечать их, ибо энергия писателя подстегивает в чтении и пристегивает к тексту своим запалом. Создается связка: писатель-читатель… Это и есть стиль Бондаренко, который он наискал упорными учительными трудами.

Кого прибрал Бондаренко в свой "букет"? Тут и Василий Белов с сундучком "Лада", и Виктор Астафьев со "Зрячим посохом", Юрий Бондарев с ларцом "Мгновений", и Федор Абрамов с "Травой-муравой", тут и Юрий Кузнецов, ведущий доверительные беседы с Христом, и тихо шепчущий молитвы родине Владимир Соколов, и бахарь с клюкой подорожной, калика перехожий Николай Тряпкин, и ясноликий очарователь Виктор Лихоносов. Эх, да ведь каждая фамилия светится, как граненый алмаз… Все характером разные, въедливые и поклончивые, музыкально-речистые и угрюмцы; пожалуй в одну шеренгу и не вогнать, вспылят, разгорячатся и, нервно клокоча, разбегутся на росстани, обещивая никогда более не свидеться. Это натура человеческая, это плоть играет. . . Но душою-то плачут не только по деревне, но издалека ревниво подглядывают друг за дружкой сквозь расстояния, стесняясь своей любви. Это — мужики, "дерёвня". Они, кто, щепотники-богомольники? Иль исповедники древляго благочестия? Да нет же, они и лба-то окстить не умели до пожилых лет. Да и откуда было взяться в них православию (по себе сужу), ежели на многие сотни верст не было ни одной церкви, а матери-отцы с торжеством " очищенных" выносили иконы из избы, поклоняясь жрецам социализма. Но вот минуло время и оказалось, что между "Да здравствует советская власть" и "Господи помилуй" нет никакой пучины и спасительного мостка не надо наводить; но стоило лишь сломать спесь, отряхнуть сор и прах с души, и ты как бы вынырнул из забытья и разглядел в себе Бога, никуда и не уходящего от тебя…

Владимир Личутин

* * *

Новая книга критика Владимира Бондаренко "Серебряный век простонародья", изданная в издательстве ИТРК в самом конце 2004 года, замечательна по многим причинам. Когда рухнул Советский Союз и вместе со страной рухнула идеология нашей совместной соборной жизни, нам всем, русским писателям, нужно было искать какую-то почву под ногами. Даже для оценки новых книг, для оценки новых литературных явлений.

Думаю, Владимир Бондаренко избрал самое правильное направление, самое надежное в том мире пустоты и безнадёжности, в котором мы оказались в начале девяностых годов, когда напрочь отсутствовали позитивные идеи и программы. Он поставил во главу угла русскую народную жизнь. И понял весь литературный ХХ век, как век русского простонародья. Не просто рабочего класса, не просто крестьянства, не просто инженеров, врачей, учителей, военных, а общинный век простонародья в самом широком позитивном смысле этого слова, когда многомиллионные народные массы впервые в русской истории реально стали творить её. Если вспомнить всю тысячелетнюю историю России и её культуры, то отчетливо видно, что народ веками был лишь материалом для истории, для культуры, для литературы. Народ всегда был движущей силой, но этой силой управляли другие слои, другие сословия — порой для их блага, порой им во вред. Высшие сословия сами диктовали ход истории и судьбу народа. В ХХ веке русский народ впервые сам стал творить историю и культуру. Пусть в этом творчестве народа были и ошибки, и провалы, и заблуждения, но проснувшаяся страсть великого народа и стала причиной великих творческих побед ХХ века. Когда часто ведутся споры об итогах ХХ века, я всегда спорю и с эмигрантами всех поколений, и с элитарными нашими художниками: да, был в истории ХХ века и легендарный ледяной поход белой Добровольческой армии, были "Окаянные дни" Ивана Бунина и "Белая гвардия" Михаила Булгакова, но был и не менее легендарный, не менее героический железный поток красных народных добровольцев, описанный тем же Серафимовичем, был и великий "Тихий Дон" Михаила Шолохова , был и "Чапаев" Дмитрия Фурманова. Проснувшийся, взвихрённый революцией народ не мог не творить. В результате и возникла гениальная литература русского простонародья.

Великие писатели русского простонародья Сергей Есенин, Михаил Шолохов, Андрей Платонов отразили не только свой индивидуальный опыт жизни, но и всё народное сознание. Народ сам стал говорить о себе.

Эта концепция Владимира Бондаренко о русском народе, как творце собственной великой письменной культуры, мне близка и понятна. Конечно, воля простонародья в советское время была закована в сталинскую кольчугу. Кольчуга истлела. Остатки её отбросили новые властители, и вместе с ней была сделана попытка и отбросить волю русского народа. Многим до сих пор кажется, что эта попытка новым властителям удалась. Я уверен, может быть, и потеряны какие-то скрепы, но воля народная осталась.

Когда Владимир Бондаренко в книге "Серебряный век простонародья" пишет о Николае Рубцове, об Анатолии Передрееве, о Юрии Кузнецове, о Глебе Горбовском, о наших прозаиках Василии Белове, Валентине Распутине, Евгении Носове, Викторе Астафьеве — это же всё люди из низов простонародья. Они вольно или невольно выражают социальные инстинкты и движение к свету, к осмысленному пониманию истории этого великого русского простонародья, которое сейчас бессмысленно членить на классы, на прослойки. Весь этот океан простонародья сейчас перемешан. Судьба крестьянина или рабочего сегодня похожа на судьбу учителя или инженера, врача или младшего офицера. Катастрофическая эпоха перестройки в известной мере ещё более сблизила и сплотила неимущие слои народа. Старая социологическая иерархия давно уже не работает. Это всё — русское простонародье.

Был у нас Серебряный век русской литературы, литературы доживающего дворянства, разночинной интеллигенции, прекрасной, высокохудожественной, но по-своему снобистской, а иногда, как в случае с Гиппиус и Мережковским, просто антинародной. Недаром они сами себя считали декадентами, а свою культуру — культурой декаданса. Редкие таланты, пример тому Александр Блок, вырывались из этого декадентского узко сословного омута., обращали своё внимание на гул простонародья. Этого и сейчас не понимают многие наши идеологи и критики. Ни демократические, ни монархические. Они не понимают сословного снобизма либеральной культуры. Ни начала ХХ века, ни его конца. Тем более для них непонятна державная воля народа, выраженная в сталинский период. А ведь не было бы единения воли простонародья с волей державной власти, не было бы и великой Победы 1945 года. Воля народа передавалась Сталину и его народными, сплошь крестьянскими маршалами, передавалась учёными, творцами грозного оружия, от Калашникова до Курчатова, передавалась художниками, прозаиками, композиторами, поэтами. Творцами Большого стиля русского советской литературы.

Думаю, Иосиф Сталин, как редко кто из властителей ХХ века, понимал волю простонародья. Очень жёстко ограничивал эту волю, направлял в необходимое ему и державе русло. Знал он и цену новому сословию партийной номенклатуры, с раздражением говорил о них: каста проклятая… Он очень хотел объединить волю простонародья с державной волей. Что-то ему удавалось, что-то не удавалось. Но попытка была гигантская. Многое было сделано. И то, что Россия ещё жива, может быть, благодаря великой разбуженной энергии простонародья, давшего ХХ веку и почти всех великих маршалов Победы, и академиков, и замечательных прозаиков и поэтов, собранных Владимиром Бондаренко под одну обложку. Спасибо критику, что он понял важнейшую для осмысления итогов ХХ века идею. Идею творческого самовыражения русского народа. Это великий и по объему , и по замыслу, и по труду литературный проект. Кто бы ещё, кроме Владимира Бондаренко, мог бы за него взяться, я не знаю. Нынешние многие его коллеги-критики не то что идеи вырабатывать, они книги читать не успевают и не желают. Он это сделал. Может быть, это и лучшая его книга, и одна из лучших книг прошлого года. Не побоюсь сказать: его личный подвиг. И я его с выходом книги поздравляю.

Станислав Куняев