СО ЩИТОМ ИЛИ НА ЩИТЕ?

ВОПРОСЫ ЯДЕРНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ОБСУЖДАЮТ АЛЕКСАНДР ПРОХАНОВ И ГЕНЕРАЛ-МАЙОР РАКЕТНЫХ ВОЙСК РОССИИ ВЛАДИМИР БЕЛОУС

Осенняя, обдуваемая ветром опушка. Чахлый, последний цветок иван-чая. Капли дождя, принесшие тонкий запах небес, осенних лесов, стылых вод. Шагаю по желтой траве туда, где, врезанная в кочки, сама как мшистая бугристая кочка, темнеет бетонная плита. Медленно, тяжко, сминая сухие стебли, ломая цветок иван-чая, сдвигается, обнажая металлический масляный круг, уходящее в недра пространство. И оттуда, из темнеющих недр, пахнуло кислым духом железа, теплой смазкой, ударил в лицо запах оружия, и в тускло мерцающей шахте открылась округлая, глазированная голова ракеты, недвижно-сонной, живой, упрятанной в огромный подземный кокон шахты.

Aлександр ПРОХАНОВ. Уважаемый Владимир Семенович, вы — военный специалист, интеллектуал, сфера ваших интересов — та самая, говоря западным языком, триада носителей ядерного оружия, которая составляет основу оборонного потенциала страны. Что вы можете сказать по поводу организационного слияния Ракетных войск стратегического назначения (РВСН), космических войск и противоракетной обороны (ПРО)? Что это — жестокая финансовая необходимость или существует в данном решении хотя бы минимальный технологический и военный смысл?

Владимир БЕЛОУС. Прежде всего надо сказать, что военные реформы проходят тогда, когда в них есть объективная потребность — как правило, в периоды, когда Вооруженные Силы страны терпели поражение или несли тяжелые потери. Так было после Крымской войны и так было после гражданской войны. Особенность нынешней реформы в том, что военного поражения у нас не было нигде: ни в Афганистане, ни еще где-то… Было поражение политическое — по вине наших собственных руководителей. Если бы не была затеяна вся эта перестройка: без плана, без программы, а главное — без учета особенностей Советского Союза, то никакой нужды проводить подобную военную реформу не было бы. Потому что Россия унаследовала от Советского Союза мощную армию, которая могла противостоять любому потенциальному противнику. Но в той ситуации, в которой оказалась сегодня Россия,- в ситуации экономической разрухи и разграбления государства — мы вынуждены проводить военную реформу прежде всего из финансовых, как вы сказали, соображений. Но когда я слышу разговоры о будущей армии: профессиональной, небольшой, хорошо вооруженной и обученной — то невольно возникают вопросы о цене такого профессионализма. Ведь в наемной армии мы должны платить офицеру и солдату суммы, в среднем эквивалентные хотя бы тысяче долларов в месяц — иначе они будут в киоске сидеть, в инофирме работать, но служить в армию не пойдут. Значит, за год зарплата такому наемнику будет, по нынешнему курсу, 70 миллионов рублей. При личном составе в 1,2 млн. человек только на денежное содержание потребуется около 80-85 трл. рублей в год. В бюджете 97-го года запланированы общие расходы на оборону в размере 104 триллионов рублей. А где там деньги на вооружение, на строительство, на боевую подготовку, на социальные программы — без чего никакой армии нет и не будет? Уповать в нынешних экономических условиях на наемную армию — абсурд. Военная реформа не пойдет по этому пути в пропасть, и Родионов, можно сказать, лег на рельсы, чтобы обратить внимание президента на реальные, а не популистски выигрышные проблемы. То, что сегодня делает новый министр обороны, генерал армии Сергеев, направлено прежде всего на снижение экономических затрат путем оптимизации организационно-штатной структуры, освобождение Вооруженных Сил от неcвойственных им задач, на улучшение системы управления войсками. Ведь в России к прежним управленческим структурам добавились еще Совет безопасности, Совет обороны, комитеты и комиссии. Лучше всего обстоит дело в Ракетных войсках стратегического назначения, поскольку их вооружение и оперативная система боевого управления базируются на самых последних научно-технических достижениях и обеспечивают необходимую надежность. Практически РВСН в полном составе находятся на боевом дежурстве. Поэтому объединение РВСН, РКО и военно-космических сил является оправданным. Ведь сегодня только ракетные войска имеют возможность нанесения ответно-встречного удара, что является самой эффективной формой сдерживания потенциального агрессора. И если он запустит свои ракеты, то все или большая часть наших ракет, особенно шахтного базирования, тоже взлетят и через 25-30 минут начнут рваться на его территории. Конечно, потенциал ответно-встречного удара сегодня снизился, поскольку из него практически выпали моряки, выпала авиация, в результате распада СССР была разрушена система предупреждения о ракетном нападении, ослаблена группировка космических средств. Цифры здесь таковы: в СПРН было 9 наземных радиолокационных станций слежения и 150200 спутников, которые держали под постоянным контролем всю поверхность земного шара и особенно — территорию наших потенциальных противников. Сегодня осталось всего 3 наземные станции дальней радиолокации, значительно снизилось и число спутников военного назначения. Поэтому слияние, предусмотренное указом президента, имеет военный смысл: объединить все военные средства, необходимые для нанесения ответного или ответно-встречного ядерного удара. Однако и в этом случае на первое место выходят финансовые соображения.

А. П. В нашей военно-промышленной среде я встретил одно соображение, которое показалось мне интересным и важным: поскольку произошла долгожданная конвергенция, и люди устраиваются на мировом рынке в заданную Америкой политическую и экономическую структуру, то интерес американцев к нашей оборонной системе, к нашему космосу, в частности, куда они готовы вкладывать и уже вкладывают деньги — не пропадет ли этот интерес, когда они узнают, что мы сливаем космические проекты с ПРО и РВСН, что у них отныне — одна казна, одна копилка, один денежный мешок? И тем самым мы подорвем — при наших нищенских сегодня возможностях — развитие собственно космических технологий.

В. Б. Знаете, мы не раз встречались с американцами в самых разных условиях, и у меня представление о них достаточно четкое. Могу сказать, что альтруизм — не самая характерная для них черта. Янки всегда действуют в своих собственных интересах, и раз они вкладывают определенные средства, то это говорит лишь о наших успехах по развитию передовых технологий, особенно двойного назначения, для доступа к которым американцы готовы использовать все свои возможности, финансовые в том числе. И чем больше они заинтересованы, тем больше готовы заплатить. А поддерживать космические исследования или космические силы в нашей стране — вовсе не цель их инвестиций. Поэтому к их “помощи” надо относиться очень осторожно. Так, мы подписали с США соглашение о продаже за 12 миллиардов долларов 500 тонн оружейного урана, который снимается с боеголовок. И что сейчас вокруг этого соглашения происходит? Вовсю идет кампания, чтобы его исполнение сорвать или по крайней мере сделать менее выгодным для России. Теперь американцы хотят платить уже не 12, а 8 миллиардов долларов и только за технологии обогащения, а стоимость природного урана они оплачивать уже не собираются — то есть ищут любые лазейки, чтобы обеспечить интересы своего военно-промышленного комплекса. То же и здесь. Я не думаю, будто мы сможем развивать свои военно-космические или другие военные программы, опираясь на средства американцев или других западных инвесторов.

Стартовая позиция ракетной части. Незримые, в окрестных лесах зарытые в землю махины сконцентрировали в себе громадную мощь ракетно-ядерного оружия.

Вслед за генералом, повторяя его движения, хватаюсь за железные скобы. Мы — в колодце, в тесной серебристо-безжизненной глубине, перевитой сталью, жгутами проводов. Касаюсь плечом цилиндрического стакана, за которым таится ракета. Все ниже, ниже, в том узком проеме, где в случае пуска пронесутся струи раскаленного газа, провожая рванувшуюся ввысь ракету. Шахта — не просто емкость, не просто обойма, а сложное инженерное сооружение, окружающее ракету особой “средой обитания”, заслоняющее ее от враждебных ракет, питающее ее, связанное с ней многочисленными пуповинами, чутким живым общением.

Любая мысль — о хлебе, о сыне, о международной политике, о жизни и смерти — здесь, в этой шахте, обретает свои предельные аргументы.

А. П. Ядерное оружие называют политическим. В СССР оно соответствовало той роли, которую играла наша страна, тем целям, которые она ставила перед собой в контексте своего исторического максимализма и противоборства с другой стороной. И, как бы ни было дорого это оружие, оно себя оправдывало. Мы полвека жили без войны, то есть за счет этого политического оружия другое оружие не грохотало на территории нашей страны. Теперь, когда геостратегическое положение России резко изменилось, когда олицетворяемая сегодняшним политическим руководством Россия почти добровольно сбросила с себя миссию сверхдержавы, не ставит себе никаких стратегических целей и, более того, всячески стремится разоружиться и снизить уровень участия в мировой политической жизни с глобального до субрегионального,- не являются ли в этих новых условиях подходы к самой проблеме ядерного оружия, существующие в военной среде, уже устаревшими? Ведь военный и экономический потенциал нынешней, реальной, России несопоставим с советским, да и роль, которую по согласованию с американцами выбрало для себя нынешнее руководство страны, — все это плохо вяжется с мощью ядерного наследства СССР, с философией, благодаря которой эта мощь до сих пор существует.

В. Б. Я начну с того, что мне пришлось участвовать в обсуждении и сборе подписей высших офицеров России под заявлением, проект которого прислал от имени международной группы “Генералы и адмиралы за мир и безопасность” сенатор от штата Калифорния Алан Крэнстон. Мне доверили разработать наш вариант документа, а потом — и представлять российскую сторону при обсуждении окончательного текста во время проведения международного форума “Состояние мира”, который прошел в Сан-Франциско в октябре прошлого года. Позиция, которую я отстаивал по поручению нашей группы, примерно такова.

В долгосрочном плане Россия будет выполнять все требования Договора о нераспространении ядерного оружия 1968 года (бессрочно продленного в 1995 году). Статья шестая этого Договора содержит требования к ядерным державам по части обязательств перед мировым сообществом вести переговоры о сокращении и последующей ликвидации ядерных вооружений. Но в краткосрочной перспективе позиции России и Соединенных Штатов различны. В США набирает силу движение за ядерное разоружение. Представители США в ходе дискуссий предлагали сократить на следующем этапе стратегические наступательные вооружения (СНВ) до уровня 1000 боеголовок. Это было весьма неожиданным, и я спросил, почему именно такая цифра, есть ли какие-нибудь доводы, расчеты, что нужна тысяча боеголовок, а не две тысячи, не полторы, не сто штук? Ответ был получен в том смысле, что тысяча — красивая, понятная избирателям цифра. Выдвигалось и требование как можно скорее уничтожить тактическое ядерное оружие. Спрашивается, почему именно тактическое? Ответ: “Более низкий уровень командования, можно потерять его на поле боя, поэтому возникает соблазн пораньше выстрелить” и тому подобное. Хорошо, пусть это так для артиллерии, для тактических ракет малой дальности. Но какая разница между самолетом фронтовой авиации, который имеет дальность 1000 км, или бомбардировщиком средней дальности с радиусом действия 2500 км? Разница есть, и чтобы понять ее, необходимо задуматься, почему вообще стало возможным принятие Россией и Соединенными Штатами обязательств по полной ликвидации ядерных артиллерийских снарядов и боеголовок тактических ракет? Да потому что это — оружие поля боя. Артиллерийское орудие бьет на 1520 км, тактическая ракета — на 100150 км. А сейчас, после того, как мы вывели свои войска из Германии и стран Восточной Европы, образовалась буферная зона глубиной 600700 км, тактическое оружие потеряло смысл, потому две стороны и согласились его ликвидировать. Раньше, в годы “холодной войны”, американцы отказывались даже обсуждать эту тему, поскольку их тактическое ядерное оружие компенсировало наш перевес в обычных вооружениях. Теперь картина принципиально иная: у США — самые мощные в мире вооруженные силы, оснащенные передовой техникой. Они хорошо обучены, потому что там много денег на боевую подготовку, и летчик летает 180200 часов в год, а у нас — на порядок меньше. То же — для танкистов, для пехоты, для всех родов войск. Сейчас они говорят прямо: нет таких неядерных вызовов в мире, с которыми США не могли бы справиться. Единственная угроза, которая сегодня для них существует, — это ядерное оружие, прежде всего России, Китая и третьих стран. Поэтому у американцев такая заинтересованность в ядерном разоружении России, в частности — в уничтожении тактического ядерного оружия, которое сейчас уже для нас является уравнителем сил в Европе. Вдобавок, с расширением НАТО войска этого блока вновь придут в непосредственное соприкосновение с нашими войсками (особенно в районе Балтии), и тактическое ядерное оружие наземного базирования вновь обретет свое военное значение.

Так что положение нашей военной доктрины о возможности применения ядерного оружия первыми в нынешних условиях вполне оправданно. Ведь у войны свои законы, поэтому могут сложиться такие условия, когда страна вынуждена применить ядерное оружие первой, и в новой концепции они четко обозначены. Это прежде всего определяется необходимостью захвата инициативы в бою и стратегической инициативы в войне. Но действительно, ядерное оружие — прежде всего оружие политическое, оно является мощным сдерживающим фактором, хотя мы надеемся, что применять его никогда не придется. Меня приятно удивили соборные слушания под эгидой Московского Патриархата в ноябре прошлого года. Докладывал митрополит Кирилл, и он говорил как патриот, как истинно военный человек, который болеет за Россию и глубоко понимает проблему. По итогам слушаний было принято заявление, в котором как раз говорится, что в нынешних условиях, когда страна стратегически ослаблена, когда ослабели ее Вооруженные Силы, — ядерное оружие является единственным средством сдерживания потенциального агрессора от нападения на Россию, залогом целостности и суверенитета нашего государства. Деятели церкви сумели дать правильную оценку ситуации, потому что вникли в суть проблемы, посещали наши ядерные центры, встречались со специалистами, и в их выступлениях прозвучало огромное уважение к труду ученых, которые годами не ходят в отпуска, сидят на мизерных окладах, но отдают все силы, чтобы ядерный щит нашей Родины оставался надежным прикрытием от любых попыток агрессии.

Ракета под бетонными сводами — как положенная плашмя колокольня. Многоярусное, сведенное на конус тело, лакированные тусклые отсветы, драгоценный проблеск металлов. Кабельный жгут, подключенный к ее голове, уползает на воздух, где тихо урчит зеленый фургон, инженеры исследуют лежащую ракету, ее мышцы, мозг, сердце, тончайшие разлитые в ней энергии — снимают осциллограммы ее пребывания в мире, ее готовности взлететь и ударить. И, кажется, она, недвижная, жива не просто жизнью машины, а чем-то большим — одушевлена громадными вложенными в нее усилиями рук, интеллекта и тысячами во имя ее проживаемыми человеческими жизнями.

А. П. Прежде, при советском строе, проблема переговоров по ядерному разоружению была уделом людей, посвященных во все тонкости ситуации — настолько специфические, по-видимому, моменты существовали, такое количество факторов должно было учитываться: не только подлетное время, не только величины тротилового эквивалента, но и психологические особенности наших противников, их страсти, тенденции развития, информация о так называемых “активных мероприятиях” спецслужб, даже комплексное прогнозирование там подключалось,- вот такой массив информации был необходим, а не чисто арифметические или чисто военные вопросы решались. И вся эта тема была закрыта. Туда не пускали дилетантов, не пускали прессу, не пускали начинающих политиков — там не было места экспромту. Теперь в эту зону пускают Бог весть кого, проблемы разоружения стали публичными. Там и думцы занимаются, и пресса — и такая разноголосица мнений, такой хаос образовались, что, например, в общественном мнении уже нет ясной оценки, например, договора СНВ-2. Можно сказать, что по отношению к нему общество расколото: есть оппозиция и есть власть есть американское лобби и есть силы совершенно консервативные, ориентированные на прежние ценности. Вокруг СНВ-2 бушует огромная политическая буря, и военно-стратегические цели, кажется, отошли уже на второй план, а главным стало внутриполитическое перетягивание каната. Как вы считаете, не утрачена ли теперь этими посвященными специалистами вся система представлений о тончайшей материи переговоров по ядерному разоружению?

Учебно-боевой пуск. Рыжий, таящий шахту бугор. Стою в отдалении среди группы командиров, ожидающих старт. Невидимое, в глубокой шахте, замерло грозное корневище ракеты, налитое огненными тяжкими соками, готовое продраться сквозь толщу стремительным, пламенеющим стеблем. Тысячи глаз из увеличенных, превращенных в глазницы антенн станут следить за дугой над лесами, морями, хребтами к той ускользающе-малой точке, уже существующей, намеченной в месте падения.

Стою, глядя в сторону старта. Ракета, незримая в земляном холме, словно стиснута могучим подземным кулаком, удерживающим ее стремление ввысь, на одоление земной гравитации. Ногами, телом, дрожащими зрачками чувствую это неслышное, набрякшее в глуби напряжение.

— Внимание…

Ракета — часть природы и космоса, выразитель древних человеческих чаяний: от пещер, от наскальных рисунков, сквозь заблуждения и тьму, сквозь великие жертвы. В ней — душа упавшего в бою пехотинца и еще не рожденные, грядущие поколения.

В. Б. Знаете, отношение к ядерному оружию подтверждает, что каждый из нас может отлично тренировать футбольную команду, воспитывать чужих детей и управлять войсками. Мы все здесь — большие доки. Но кто доверит даже простую операцию на себе, скажем, сантехнику? В каждом деле, конечно, нужны профессионалы. И то, что есть широкий доступ к проблемам, ранее закрытым, содержит в себе и некоторые положительные моменты, и массу отрицательных. Сейчас о ядерном оружии не пишет только ленивый. Высказываются люди абсолютно некомпетентные, допускающие грубые ошибки. Даже среди военных, пишущих на эти темы, встречаются авторы, которые сознательно или невольно громоздят одну нелепость на другую, в результате чего подрывается доверие к нашей военной политике, к армии вообще.

Ведь ядерное оружие, хотим мы того или нет,- ярчайший культурный феномен, потому что оно вобрало в себя высочайшие достижения мировой науки и техники. И величайшая беда человечества, что ядерная энергия была впервые применена в военных целях, что разработка ядерного оружия предшествовала использованию атомной энергии в мирных целях. Работы в этом направлении, всю ядерную гонку начали немцы, пока Гитлер в результате первых легких побед не решил, что Германия справится со всеми противниками уже имеющимся у нее обычным оружием. Американцы в противовес собрали у себя в годы Второй мировой войны весь цвет мировой физической науки и смогли за довольно короткий срок создать атомную бомбу. Теперь, даже уничтожив все ядерные арсеналы, человечество уже никогда не утратит знаний и возможностей для их воспроизводства. Мы перешагнули через роковой рубеж и должны жить с этим дамокловым мечом над головой, который висит на волоске взаимного доверия. Здесь — очень серьезная проблема. Полвека мы учились жить под ядерным “зонтом”. А теперь нам уже надо обеспечивать безопасность в условиях движения к безъядерному миру. Но существуют очень серьезные опасения, что такой мир окажется менее стабильным и менее устойчивым, чем уже привычный для нас мир ядерный.

А СНВ-2 — это классический пример того, как не надо вести переговоры. Если бы мне было поручено подписать этот документ, я бы его не подписал. Но раз уж мы его подписали, то в нынешних условиях должны ратифицировать. Противоречия здесь нет. Да, СНВ-2 дает некоторые серьезные преимущества Соединенным Штатам. И те люди, которые его подписывали от имени СССР, видели это, но не отстаивали своих позиций вплоть до ухода в отставку, а поддались требованиям некоторых начальников. Но ситуация-то со стратегическими вооружениями меняется на наших глазах и меняется не в нашу пользу. Сегодня, отказавшись от ратификации СНВ-2, мы обречем себя на худшее положение в будущем, потому что наши стратегические силы находятся в таком состоянии, что в результате естественной убыли, то есть окончания гарантийных сроков эксплуатации, и невозможностью их перевооружения мы все равно не сможем к 2003 году, а тем более к 2007 году, иметь 3500 ядерных боезарядов на стратегических носителях. Наш потолок в лучшем случае — 2000 боезарядов. Американцы же, раз мы не ратифицируем СНВ-2, останутся в рамках СНВ-1. А это 6000 боеголовок плюс за счет принятого в Договоре правила зачета вооружений тяжелых бомбардировщиков еще тысячи две. Итого получится около 8000 боеголовок у американцев и 2000 у нас — четырехкратное превосходство. Поэтому договор СНВ-2 необходимо ратифицировать и переходить к переговорам СНВ-3. Но здесь нужно воссоздать четкий механизм переговорного процесса, который существовал в Советском Союзе. Делегации СССР на переговорах получали очень четкие, глубоко продуманные, обсужденные с экспертами директивы. Этот механизм был разрушен и, по существу, все недостатки, которые мы наблюдаем в СНВ-2, есть результат его разрушения. Мы расплачиваемся и за дилетантские программы, и за дилетантские высказывания, в том числе и самых высоких руководителей.

А. П. Владимир Семенович, меня все время преследует мысль: ведь ядерное оружие — вроде бы вершина, куда сошлись все томагавки, пушки, самолеты, и плазменные технологии сошлись. Но это оружие, которое удерживало мир 50 лет,- не помешало американцам разгромить СССР. Здесь шла информационная война, создавалась “пятая колонна”, продвигалась проамериканская контрэлита внутри СССР, то есть было применено оружие, обогнувшее наш ракетно-ядерный щит. Не обесценивает ли это всю нашу традиционную военную философию? Не открываются ли здесь новые пространства, новые измерения соперничества между странами?

В. Б. Я попытаюсь разбить ваш вопрос на две части. Первая — о применении новых технологий для развала Советского Союза. У меня здесь твердое убеждение, что во главе государства стояли люди, которые не понимали ситуации “холодной войны” и не отдавали себе отчета в том, куда могут привести их необдуманные, не имеющие философской и экономической базы программы и прожекты. Если бы не это, никакое информационное оружие против СССР сработать не могло, потому что морально-политическая ситуация в стране была другая. Да, отдельные проявления недовольства были, но серьезной социально-экономической базы для победы эти теории в Советском Союзе не имели. Поэтому нельзя говорить, что здесь — успех американцев. У них успех есть, но только из-за того, что наше руководство оказалось недостойно высокой чести возглавлять СССР и, развалив великую страну, бросило ее обломки к ногам США и НАТО.

Теперь в отношении собственно информационного оружия. Здесь нужно видеть, что его возможности строго определены. Американцы же сегодня утверждают, а некоторые наши теоретики подхватывают положения о неограниченной силе информационного (вернее, высокоинтеллектуального) оружия, о его превосходстве над ядерным. Но ядерное оружие на сегодня — абсолютное оружие, ни один другой тип вооружений не может сравниться с ним по эффективности решения собственно боевых задач. Поэтому надо сказать, что к опыту “Бури в пустыне”, на основании которого и звучат подобные заявления, следует относиться осторожно. Ведь война между Ираком, не обладающим высокой военной культурой, и коалицией мощнейших в военном и особенно в экономическом отношении держав, создавших крупнейшую со времен второй мировой войны группировку сил, шла очень специфично. Саддам Хусейн избрал сугубо оборонительную тактику, рассчитывая разыграть что-то вроде Курской битвы, не мешал сосредоточению и развертыванию войск противника, не наносил контрудары. Он не учитывал, что за это время произошли серьезные изменения в военной технике, что американцы обладают подавляющим преимуществом в воздухе, поэтому его планы измотать армию США в оборонительном сражении, а затем перейти в контрнаступление не могли быть и не были реализованы. Но если бы Соединенным Штатам противостояла качественно иная группировка войск, близкая к армии Советского Союза, то и ход сражений, и результат войны могли оказаться совершенно иными. Высокие военные технологии имеют, как правило, существенный недостаток — они весьма уязвимы. Так что нельзя абсолютизировать опыт войны в Заливе. Подобное уже было в СССР после Испании, когда перед самой Отечественной расформировали, исходя из опыта войны там, механизированные и танковые корпуса.

А. П. Здесь вопрос касается военной мысли, военной науки. В советское время и оборонная промышленность, и геостратегия аккумулировали в себе огромное количество различных энергий, и Генштаб через свои управления, через научно-исследовательские институты эти энергии вместе с Министерством обороны и всем военно-промышленным комплексом, конечно, использовал. Сейчас вся эта система практически разрушена. Существуют ли еще центры военной, военно-технической мысли? Ведь уму не прикажешь, профессионалы остались, все они задумываются о своей судьбе и судьбе своей Родины. Как и где реализован сегодня их потенциал?

В. Б. Вы поднимаете очень сложный и очень больной вопрос. У нас есть, конечно, авторитетные научные центры по каждому роду войск, их необходимо сохранить. Но сегодня особенно остры проблемы оптимизации структуры научных подразделений, направлений исследовательской работы, подготовки военных, военно-научных кадров и так далее. Ведь раньше мы считали, что наука — это прежде всего количество, которое перейдет в качество само собой, а науку на самом деле двигают вперед единицы. И вот здесь ответственность решений очень высока. Не может сегодня разваленная экономика страны содержать сто военных училищ и восемнадцать военных академий. Раз Вооруженные Силы снижают численность, то соответственно должно снижаться и количество офицеров. Необходимо уменьшить число институтов и лабораторий, но обеспечить их всеми необходимыми ресурсами, исследовательской базой, лучшими кадрами, чтобы сохранить фундамент военной науки. Сегодня России никто реально не угрожает, кроме некоторых, в прошлом союзных, республик, так что есть некоторый запас времени (510 лет) для проведения военной реформы. Но ведь ситуация может вскоре измениться, она уже меняется. Обостряется борьба за сырье, за энергоносители, может начаться движение за ревизию итогов Второй мировой войны — никто от этого не гарантирован. Значит, нужно думать о том, какие Вооруженные Силы будет иметь Россия в ХХI веке. Здесь очень сложная и важная задача. И ключевое звено ее решения — как раз подготовка офицерских и военно-научных кадров. Я напомню, что Германия после Версальского договора могла иметь всего 100-тысячную армию. Это число составили военные профессионалы — офицеры и унтер-офицеры, в стране создали сеть военно-спортивных клубов и на этой основе впоследствии за считанные годы развернули миллионный вермахт.

- Пуск!

Пламя, пыль, прах… Содрана стальная заклепка. Откупорена шахта. Распечатана земная твердь. Медленно, в белых раскаленных парах, гранитно-отточенный выдвигается бивень, громадный, как Александрийский столп, вместо ангела — заостренная бело-ртутная голова. Отжимается на рокочущем пламени, превращая воздух в трескучие свитки, выдувая гигантские кинжалы огня, убыстряясь, превращаясь в ослепительную, во все небо, люстру, мгновенно уменьшаясь, свертываясь в исчезающий факел. Прошла сквозь тучи, озарив их малиновым заревом, прожигая малую лунку. Исчезла. Стягивается рана облаков. Болят перепонки. Где-то летит, сбрасывая ступени, посылая на землю электронный шлейф информации. Место взлета — обугленная стальная матка с ошметками оплавленного металла, испустившая из себя земное и небесное тело.

А. П. Вообще-то все дела — будь то домашне-бытовые или, наоборот, глобальные, мировые — персонифицированы. Человечество так устроено, что, по существу, чисто коллективных дел нет. Есть коллективы, школы, но во главе каждой стоит личность, стоит какой-то вполне реальный человек. Скажем, русскую армию в начале XVIII века реформировал Петр. Создал два потешных полка и развернул из них регулярную русскую армию, которая через ряд поражений, через Нарву пришла к Полтаве и Гангуту. Виден ли сейчас на военно-политическом горизонте человек, который мог бы стать в центре военной реформы? Есть ли сейчас в военной или политической среде человек, способный стать центром нашей русской армии, вести ее под развернутыми знаменами в завтрашний день?

В. Б. Я, конечно, могу сказать только от себя лично, в меру своего видения ситуации в армии и вокруг армии. Личность подобного рода появляется только будучи исторически востребованной в нужный момент, в нужном месте. До сих пор с момента образования России и ее Вооруженных Сил такой востребованности в реформистской личности исторического масштаба попросту не было. Не было спроса — не было и предложения. Во всяком случае до конца 96-го года, до смены Грачева. Были разговоры о военной реформе, под шумок, за счет армии, решались личные проблемы. Но процесс военных реформ только сейчас начинает приобретать, быть может, спорные, но более-менее конкретные очертания, и динамика событий в стране достаточно велика, поэтому есть надежда, что такая личность вскоре появится.