«РУССКИЙ ОРДЕН» В ЦК ПАРТИИ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

«РУССКИЙ ОРДЕН» В ЦК ПАРТИИ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Валерий Ганичев

3 июня 2002 0

23(446)

Date: 04-06-2002

Author: Валерий Ганичев

«РУССКИЙ ОРДЕН» В ЦК ПАРТИИ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ (Беседа с Владимиром БОНДАРЕНКО)

Владимир БОНДАРЕНКО. Как начинался твой русский путь, Валерий Николаевич? Казалось бы, комсомольская молодость, быстрая карьера в ЦК ВЛКСМ — как тут осознать себя русским? Все тогда распевали песенку на слова Роберта Рождественского "Наш адрес не дом и не улица, наш адрес — Советский Союз", все считали себя просто советскими, даже в паспорт собирались внести графу "советский". С утра до вечера твердили и по радио и по телевидению, что все мы "родом — из Октября". И до 1917 года не было ничего путного, ничего хорошего. И вдруг не откуда-то снизу, с отброшенных историей замшелых островков уцелевшей лапотной Руси, а в кругах молодых коммунистических лидеров, военных, ученых, заговорили о соборности, об особом пути России, о тысячелетней истории. Вас назвал своим главным идеологом первый космонавт мира Юрий Гагарин, что и послужило концом вашей блестящей номенклатурной карьеры. И это была русская национальная идеология. Как ты сам к ней пришел? Что побудило тебя искать русский путь в советском обществе?

Валерий ГАНИЧЕВ. Мы — дети Победы. Наше послевоенное поколение восхищалось и восторгалось подвигами отцов. Мы чувствовали себя центральной мировой державой. Но, к счастью для нас, в период нашего взросления русское не было запрещено. Все мы помнили знаменитый тост Иосифа Сталина за русский народ. Может быть, этот тост и стал впоследствии причиной возникновения русского национального движения?! А потом последовали и исторические фильмы, романы о русских героях, о Суворове, Нахимове, Петре Великом, Иване Грозном. Это все тоже поднимало наш патриотизм. Мы все в юности с восторгом смотрели фильмы "Александр Невский", "Богдан Хмельницкий", "Суворов", позднее запрещенный. Там был эпизод: вбегает солдат и кричит: "Наши взяли Прагу", это предместье Варшавы, а в то время у нас началась большая любовь с Польшей…Надо признать, Сталин тогда допускал русскую пропаганду. Исторические книги сегодня уже незаслуженно забытых писателей: "Севастопольская страда", "Цусима", "Порт-Артур", "Дмитрий Донской"… Мы и красных воспринимали прежде всего как русских, а у беляков была — Антанта. Это поле, на котором и прорастал будущий русский патриотизм.

В. Б. Но вот прошло детство. Прошла юность, осталась эта русская закваска, позади уже и Киевский университет, и работа в Николаеве в комсомоле, новый рывок — ЦК ВЛКСМ, там-то вы не могли не чувствовать некоего противодействия вашим русским замашкам, никакие ссылки на Сталина, которого уже не было, не помогли бы. Скорее шла война со всем русским и в культуре, и в литературе. Чувствовали вы это противодействие? Глухое, а то и явное неприятие вашей русскости во взглядах? И как вы чувствовали своих в этой номенклатурно-партийной среде? Были ли свои? Кто-то в ЦК содействовал открытию клуба "Родина", обществу охраны памятников? Где концентрировались русские круги советского общества?

В. Г. Я настаиваю: все мы, позже осознавшие себя русскими и возглавившие те или иные русские национальные организации, были воспитаны в русле военного патриотизма.

В. Б. Значит, все-таки Великая Отечественная война родила русский путь? Дала возможность формированию русской национальной элиты?

В. Г. Безусловно. И поэтому, когда я оказался на комсомольской работе, то очень быстро вошел в число тех, кто придумал и разработал поход по местам боевой славы нашей молодежи. Ведь десятки миллионов молодых людей участвовали в походах по местам боевой славы. Штаб возглавлял Маршал Конев. А уже развивая идеи этого движения, я написал записку о воспитании патриотизма на примерах памятников русской культуры. Соловки, протопоп Аввакум, Ломоносов. Передал записку в ЦК ВЛКСМ. Помню, выскочила секретарь ЦК ВЛКСМ Марина Журавлева и закричала: "Смотрите, что он предлагает: протопопа Аввакума в качестве героя? Но была и поддержка по нескольким каналам. Русский дух уже засел в головах некоторых наших лидеров. Первый, кто меня поддержал, это главный редактор журнала "Молодая гвардия" Анатолий Васильевич Никонов. Его я считаю предтечей всего русского движения. Фронтовик, закончил исторический факультет МГУ, все, что связано с русским патриотизмом, он бережно обкладывал всем необходимым советским содержимым, подбирал спасительные цитаты из классиков, он приучал нас работать в стилистике того времени. Я перешел к нему заместителем главного из ЦК ВЛКСМ в конце 1963 года. Возможно, что с его помощью и с помощью Павлова, тогдашнего руководителя комсомола, они меня из студенческого отдела перевели сначала заместителем заведующего по вопросам печати. Вот там-то я и увидел, кто заправлял почти во всех органах советской печати — те же, что и сейчас заправляют. В то время я познакомился и с другими столпами русского возрождающегося движения — с Ильей Сергеевичем Глазуновым и Владимиром Алексеевичем Солоухиным. Каждый из них раскрывал передо мной те или иные красоты древней русской культуры. С Ильей Глазуновым мы сдружились, он мне давал очень многие полезные книги, которые были для меня недоступны: книги о потерях и трагедиях русского народа, о виновниках трагедии. Скажем, он протягивает мне книгу: вот полистай фальшивку, "Протоколы сионских мудрецов", тебе как историку будет полезно знать, как ее состряпали… Вот и читал из его рук такие фальшивки, многое становилось ясным. Мы с ним много ездили по России, я опубликовал в журнале "Молодая гвардия" его первую автобиографическую повесть "Путь к себе". Это было осознание его истоков России, его путь в русскость. А у Владимира Алексеевича Солоухина была своя программа, связанная с крестьянством, с возрождением крестьянства. В этот период, 1962-64 гг., фактически начинало утверждаться русское национальное мировоззрение. До этого оно удерживалось в рамках военно-патриотического движения. И вдруг осозналось шире, как государственное мировоззрение. Журнал "Молодая гвардия" в тот период был главным очагом русского духа.

К нему потянулись многие поэты, художники, прозаики, политики. А Илья Сергеевич Глазунов помогал создать тот знаменитый клуб "Родина". Помогали восстанавливать памятники культуры, проще, если кирпичи растаскивали, мусор убирали, а заодно обсуждались пути цивилизации, России, христианства. Конечно, клуб находился под пристальным вниманием КГБ. Тем не менее, там многие из молодых ребят получили закалку, как многие считают, этот клуб стал базой для будущей "Памяти", не в ее чучельном представлении, а реальным идеологическим центром России. Дальше умелый селекционер Анатолий Васильевич Никонов двинул меня обратно в ЦК ВЛКСМ заведующим отделом пропаганды, я уже, конечно, к этому времени очень многое понимал и стал собирать таких людей вокруг себя, которые реально представляли положение и хотели служить России. При этом, конечно, были разные люди. Покойный Владимир Илларионович Токмань, он стал потом главным редактором журнала "Студенческий меридиан", украинец, покрепче иного русского, был и Саша Ципко, он числился умником, философом, ему позволялось мыслить, он и назвал наш отдел пропаганды "центром красного русского патриотизма", признавался позднее, что ему в нем дозволялось говорить то, что никогда нигде не мог бы сказать. Он выступал у нас о Бердяеве, рассказывая о русских философах. В ответ на косые взгляды я добавил на обсуждении: "Пусть у нас будет один красный Бердяев". Он высказывал на тот момент довольно крамольные мысли, приближенные к русской философии. Был там у нас и Хасбулатов, занимался экономикой, был Альберт Лиханов, возглавляющий сейчас Детский фонд. Как-то сам собой возникал центр людей, занимающих определенные должности и владеющих русским национальным сознанием. Нам надо было как-то сорганизоваться, как нынче говорят, найти "крышу". Я предложил создать советско-болгарский клуб творческой молодежи. Был в Болгарии, там идею поддержали. От меня такую записку могли не принять, и я ее запустил из Болгарии. Такой клуб был создан даже по решению ЦК партии. Все ключевые позиции в клубе заняли мы. Привлекли всех молодых филологов и историков, писателей и художников, критиков. Там бывали Ланщиков, Олег Михайлов, Василий Белов, Валентин Распутин. Это был как бы клуб русской национальной интеллигенции под болгарским прикрытием. Кстати говоря, со временем левые силы в Болгарии написали записку в ЦК КПСС, что клуб стал рассадником шовинистических взглядов. И Геннадия Михайловича Гусева обязали разобраться с этим вопросом. Мы оправдывались уже тем, что заседания клуба проводили в самых разных республиках, в частности, в Грузии. Как-то оправдались. А из той поездки в Грузию помню, как Вадим Кожинов и Сергей Семанов в самолете, когда мы летели уже из Тбилиси домой, встали где-то над Краснодаром со своих кресел и заявили: " Мы пролетаем над землей, где героически погиб Лавр Корнилов, просим всех встать!" И все встали, даже секретарь ЦК ВЛКСМ Камшалов постоял. А это все-таки 1972 год был… Еще в 1968 году меня назначают директором издательства "Молодая гвардия". Фактически в этом издательстве прошли почти все первые публикации о русской идее, о России, о царской монархии. Под разными предлогами, но мы прославляли русское дело.

В. Б. Думаю, о первых шагах русского движения надо обязательно тебе и другим соратникам написать книгу. И наперекор всем этим воспоминаниям участников "пятой колонны", которые так же, как и вы под крышей ЦК партии, и увы, гораздо успешнее, делали свое черное дело. Все эти Бовины, Черноуцаны и другие птенцы гнезда Яковлева тогда же мечтали о переделке всей России на проамериканский лад. Книгу эту надо написать и наперекор нынешним молодым русским экстремистам, считающим, что лишь они начинают с нуля, что все советское надо выжечь каленым железом…

Одна знаменитая серия ЖЗЛ, с ее миллионными тиражами, зачитываемая до дыр, перевернула мозги большому количеству молодежи, а ведь и эту серию преобразовывал ты.

В. Г. Я долго искал, кого назначить на эту важнейшую серию, ездил в Ленинград, пригласил возглавить Сергея Семанова, близкого мне по духу человека. И мы стали резко менять аморфную серию на серию лучших людей России. Я был в Нью-Йорке в 1968 году, и там знаменитый книготорговец Камкин мне сказал: " Я знаю эту вашу серию, но почему в ней нет ни Суворова, ни Пушкина, ни Ушакова…"

И вот появилась первая книга Олега Михайлова "Суворов". Она произвела ошеломляющее впечатление, разошлась один раз, второй раз по сто тысяч. Потом "Державин" и так далее. Это уже наладил Семанов, за что ему хвала навсегда. В издательство "Молодая гвардия" я тоже привел своих людей, сделав его национальным русским патриотическим издательством. Пригласил Сергея Семанова, Николая Старшинова, Вадима Кузнецова, покойного Пигалева. И после журнала "Молодая гвардия" издательство стало вторым очагом русского духа. Тем более, что в 1972 году произошел разгром журнала. А "Наш современник" еще не набрал своей силы. И вот выходит у нас, к примеру, сборник "О, русская земля". И хотя мы его аккуратно обкладывали всякими Евтушенками и другими, но сразу же получили выговор: почему о России, а не о Советском Союзе? Почему само понятие еще существует — русская земля, когда земля-то советская? Нынче-то вся эта земля скоро будет принадлежать иноземным богачам, и с помощью все тех же крикунов, кто нас обвинял еще в те далекие годы. Публикуют письмо в "Советской России" за подписью Дмитрия Лихачева, Мошинского, что вышла в "Молодой гвардии" порочная книга. Особенно досталось за стихотворение Языкова "К ненашим". Позднее я позвонил Дмитрию Лихачеву и спрашиваю, как же вы такое подписали? Слышу в ответ: знаете, все-таки и Языков не нужен был, и слабости в подборках поэтов есть, но в целом-то вы делаете хорошее дело, прошлое надо уважать. Я сразу же в ответ: вот вы и напишите нам предисловие к книге "Русские писатели семнадцатого века". Его предисловие — это прохождение через цензуру. Что бы там сейчас ни говорили, а Лихачев был в высшей советской элите, многое мог. И вот он, чувствуя какую-то свою вину, дает добро на предисловие к книге Дмитрия Жукова. Так что нам наносили удары, но мы их умели держать.

В. Б. То есть, Валерий Николаевич, вы чувствовали, что требуется русификация режима, какой-то вариант русского социализма, и даже более русского православного социализма. И постоянно вели работу в этом направлении? Но были ли высшие силы в ЦК КПСС, кто поддерживал вас? Как относились к вашим усилиям в армии, в КГБ? Был ли мифический "русский орден ЦК" на самом деле, о котором пишет Александр Проханов в своем последнем романе "Господин Гексоген"? Все знают о пятой колонне ЦК, работающей на ЦРУ. Шеварднадзе, Яковлев, Горбачев. Но была ли в противовес им русская колонна меченосцев? Кто реально помогал вам, никто еще никогда не писал такой книги, как "Русский орден ЦК". А ведь она очень нужна такая книга, и написанная не руками борзописцев, а знатоками вопроса: Ганичевым, Семановым, Викуловым, Лобановым… Кто реально поддерживал вас и русскую идею в целом на самом верху в ЦК КПСС?

В. Г. Да, было такое ощущение, тем более, Владимир Григорьевич, нам казалось, что в верхах крепнет определенное направление, определенное крыло, которое поддерживало русскую линию. Я не знаю подробностей, но иные детали мне известны. Когда в 1971 году Степаков стал заведующим отделом пропаганды и поддерживал все наши усилия, его быстро убрали. По слухам, Яковлеву было сказано: ты станешь заведующим, если разгромишь русское движение. А мы в это время печатаем знаменитое "Письмо одиннадцати". Начинали его писать у меня в кабинете, потом перешли в кабинет к Софронову. Мне сказали: ты не подписывай, ты занимаешь важное место. Его нужно сохранить.

Вот после этого пьсьма одиннадцати Яковлев повел ответное наступление. Подключил и Лихачева. И сам выступил со своей нашумевшей статьей "Против антиисторизма". Мы тоже решили сопротивляться. Он выступил перед секретарями обкомов и ЦК комсомолов в Академии общественных наук, я там тоже сидел. И за пять дней до публикации в "Литературной газете" он ее всю зачитал руководителям комсомольских организаций. А потом там же, в зале, поворачивается ко мне и говорит: вот умный человек Валерий, но как же такая патриархальщина, внеклассовый подход. Крестами все заставили… Я понимал, что, очевидно, вопрос со мной решен наверху. Мы вышли, все бюро ЦК комсомола, Тяжельников, Пастухов, Янаев, я стою где-то поодаль. Кстати, не забуду, как Янаев отошел от Тяжельникова и стал рядом со мной как бы в знак солидарности. Я об этом написал позже ему в Лефортовскую тюрьму, благодарил… Позже выступаю вместе с Тяжельниковым перед ленинградским активом интеллигенции. В первых рядах сидели Товстоногов, Гранин. …Тяжельников выступил о делах комсомола, а я говорил о неправильных тенденциях в нашей литературе, об излишнем пацифизме, о преклонении перед Западом. Все они были несколько ошарашены, но когда на виду у всех из-за стола президиума вышел Романов, подошел ко мне и пожал руку: спасибо вам за это выступление, за вашу позицию, всем стало ясно, кто в Ленинграде враг западничества и русофобии. После статьи Яковлева мы решили сопротивляться, обратились ко многим, в том числе к Шолохову. Как известно, Михаил Шолохов написал свое "русское письмо" к Брежневу, ныне опубликованное в "Завтра". Были тысячи писем в ЦК КПСС от самых видных людей с возмущением по поводу яковлевской статьи. Об этом нам рассказал Воронцов, помощник Суслова. После выхода в "Литературке" статьи Яковлева "Против антиисторизма", когда было заседание Политбюро, то Брежнев спросил у Суслова: ты читал эту статью, тот сказал: нет, даже не видел. Хотя было трудно предположить, чтобы без ведома Суслова Яковлев пошел на такую публикацию, да и главный редактор газеты наверняка справлялся… По версии Воронцова, Брежнев сказал: ну если тот публикует без спроса такие вещи, ссорит нас с нашей интеллигенцией, — убрать этого застранца…Его назначают первым заместителем главного редактора Профиздата. Но в этот же вечер Яковлев ложится в больницу, три месяца там лежит, за это время проходит усиленная обработка нашего мягкотелого генсека, в итоге Яковлев едет послом Канаду. Потому что считается самым крутым антиамериканистом, написавшим книгу "ПаксАмерикана". По иронии судьбы эту книгу выпускал я в нашем издательстве. Но все-таки считалось, что мы тогда выиграли — Яковлева с ведущего идеологического поста подвинули. Это русское патриотическое направление проявлялось на самом высшем уровне в Политбюро ЦК и было связано с такими громкими фамилиями, как Шелепин, Мазуров, Машеров, Полянский. Поговаривают, что близок был к "русскому ордену" Кириленко. Ну и Романов, ленинградский, тоже. Они противостояли космополитическому крылу в Политбюро и одновременно закоренелым догматикам марксизма, отрицающим любое национальное начало в жизни общества. Для меня не ясна роль Суслова во всем этом движении. Или он был чистый аппаратчик, и не более. Человек буквы. Иные считают его масоном. Не знаю… Вот Пономарев и все советники генсека были наши явные враги. Андропов, Шеварднадзе ненавидели русскую партию и боялись ее. Помню, мы выпустили несколько книг против сионизма: Евсеева "Фашизм под голубой звездой", Бегуна "Вторжение без оружия". За книгу Бегуна нам досталось по высшей мере — и от цензуры, и от начальства. Меня вызывал Севрук, кричал на меня: как вы можете выпускать такие книги? Но у нас были свои козыри, своя поддержка. Мы тоже умели обороняться. Даже стали готовить второе издание. Севрук выступил категорически против, но в это время поступил звонок от Машерова: почему у вас задерживается выход книги Бегуна? Мы отвечаем: есть возражения отдела пропаганды. Нам было сказано Машеровым: "Я считаю, что задержка неправильная, книгу надо выпускать". Спрашиваю: я могу сослаться на ваш разговор? — "Да, пожалуйста". На второй день с тихим торжеством пришел в отдел пропаганды. Начинаю разговор о книге. Слышу: хватит говорить об этом, ее выпускать не будем. А вот Машеров, кандидат в члены Политбюро, говорит, что книгу эту надо выпускать… Севрук побелел. Ну я не говорил, что не надо выпускать совсем, но надо подработать… Давайте работать. Мы работали, еще был звонок Машерова: "Поторопитесь, эта книга нам очень нужна в борьбе с буржуазной идеологией. " Книга вышла 200-тысячным тиражом. Вот такую прямую поддержку нам не один раз оказывал Петр Миронович Машеров…

В. Б. А вам не кажется, что именно поэтому Машерова и убрали так жестоко?

В. Г. У меня нет сомнений, что его боялись как возможного очень сильного претендента на роль генсека. Один из молодых, еще в ту пору, фронтовик, его любила вся Белоруссия. Сильнейший лидер, хозяйственник. Экономика Белоруссии была на высшем в стране уровне. Было сильно развито патриотическое воспитание. Наука, культура. Опасный был конкурент. Все может быть…

В. Б. В этой борьбе за издания, за пропаганду, за лидеров вы понимали высшую свою цель, свою сверхзадачу? Что вы делали? Для чего вы все это делали? Было ли свое представление о модели государства? О модели иного социализма, скажем, христианского?

В. Г. У нас было представление о модели социализма для народа, для русского народа. Мы сочетали русскую идею с идеей социализма и не видели в этом противоречий. Противоречия были с реальной жизнью. С реальной властью. Были у нас и теоретики, были идеологи. И мы боролись с заскорузлыми понятиями о социализме, с одной стороны, и с прозападными космополитическими тенденциями, с другой. Особенно борьба обострилась с приходом к власти Юрия Андропова— яростного русофоба. У меня было очень много встреч с Михаилом Александровичем Шолоховым, и он мне рассказывал, что написал записку в ЦК о положении русского народа, об отсутствии защитников его интересов в правительстве, в ЦК, в любых государственных структурах. Суслов и Андропов эту записку замотали. В итоге вместо того, чтобы способствовать развитию русского патриотизма, использовать, как в годы войны, его силу для развития государства, делалось все для тотального разгрома патриотического движения, для уничтожения русского национального самосознания, русской народной культуры. Михаил Шолохов ушел тогда в сторону христианского православного социализма. Или даже не социализма, а социальной и народной справедливости.

В. Б. То есть сама господствующая структура, партноменклатура, позднее предавшая советскую власть, загоняли вас — патриотов своей страны в своеобразное подполье, в резервацию.

В. Г. Безусловно. Я в 1978 году был назначен главным редактором "Комсомольской правды", тогда третьей газеты страны. Я не хотел идти туда, я не люблю газету, с ее суетой, скандалами, текучкой. Но все мои русские коллеги и соратники просто заставили меня дать согласие. Считалось, что это очень большое повышение. Это уже номенклатура политбюро ЦК КПСС. Помню, как меня утверждали на политбюро, как Суслов вел, как Кулаков развернулся и очень долго меня рассматривал. А произошло это мое назначение по предложению армии. Епишев сказал, что "Комсомольская правда" стала газетой, растлевающей молодежь, и в армии запрещают ее читать. Нужен человек, хорошо знающий военно-патриотическую работу и настроения молодежи. Ко мне три раза приходил Пастухов и говорил, что надо идти, хотя бы ради нашего общего дела. А Пастухов только что стал первым секретарем ЦК ВЛКСМ. За два с половиной года своей работы я опубликовал в газете примерно двести русских писателей, которых раньше к "Комсомолке" даже не подпускали. Анатолий Иванов, Володя Фирсов, Сергей Викулов, естественно, Михаил Шолохов… Они раньше не бывали там. Этот разворот мне давался с огромным трудом, русских людей в газете почти не было. Немного почистил кадровый состав газеты, принял Валентина Свининникова, Юру Медведева, все-таки поворот в сторону России состоялся в "Комсомольской правде", это вызвало переполох везде, в том числе и на самом верху. Человек тридцать ушли из газеты, в основном в "Литературную газету", я только вздохнул с облегчением. Это были самые бешеные русофобы. Но удары стали следовать один за другим. На стол Суслову легла записка, что собралась группа комсомольцев и космонавтов, были там Аксенов, Виталий Севастьянов, Карпов, это был последний день Олимпиады в Москве, мы отдыхали в бассейне, и Виталий Севастьянов так мимоходом предложил выпить за, как говорил Юра Гагарин, главного комсомольского идеолога — за Ганичева. Выпили и забыли. А Суслову донесли: мол, пили за главного идеолога… Серый кардинал не мог предположить, что кроме него кто-то еще может считаться главным идеологом. Он сразу сказал: немедленно убрать его из редакции газеты. Стали искать самые нелепые предлоги. Вот мы покритиковали футбольную команду "Динамо" за катастрофические проигрыши, а нам говорят: вы что, не знаете, кто за "Динамо" стоит? Как посмели критиковать? Или задели ЦСКА. Опять вызывают на ковер: "Как вы смели? " А за ЦСКА стоял Устинов, за "Динамо" — Андропов — вот и покритикуй в таких условиях. Это первый выговор. Второй за то, что опубликовали фельетон "Следствие ведут кунаки" про Северную Осетию. В драке убили человека и осудили русского парня без всяких доказательств. А убил другой, но кунаки — и следователь, и судья, и так далее — были одного родства. Фельетон вызвал большой шум в республике. Гонения на русских в конце концов и привели к нынешней чеченской войне, никто десятилетиями на Кавказе не защищал интересы русского населения. Все шло в пользу националов. А надо было лишь соблюдать справедливость. Руководители Северного Кавказа требовали от меня извинений. Севрук давил. Я отказался. Показал письмо, подписанное тремястами старцев-кавказцев о взяточничестве, коррупции, сказал: вот о чем писать надо. У меня был микроинфаркт, отлежался в больнице. А третий удар уже в 1980 году: особенно по Ставрополью, Краснодару и Сочи серии статей о взяточничестве сразу в "Правде", в "Крокодиле" и у нас прошли. А это же вотчины наших руководителей, их места для отдыха. Этого уже мне не простили. И на всероссийском совещании журналистов Михаил Зимянин резко упрекнул меня, мол, они в "Комсомольской правде" хотят доказать, что у нас в стране есть коррупция…И смех, и грех.

Пришли к выводу, что меня нужно убрать. И на съезде писателей ко мне подошел уже на банкете Михаил Зимянин и давай меня распекать. Мы стоим с фужерами, с бокалами, он и говорит: вы должны уйти из "Комсомольской правды". Только не жалуйтесь… Они боялись, что я пойду к Михаилу Шолохову. Мы вас убираем по возрасту. Хотя я был значительно моложе первого секретаря ЦК ВЛКСМ, да и многих других именитых комсомольцев…. Вот пожалуйста, "Роман-газета", вы с писателями дружите, сами пишете, вам и карты в руки… Я уже был членом Союза писателей, и понял, что надо уходить в литературную нишу, скрываться от преследований товарищей по партии, да и духовно мне там было бы интереснее. Я дал добро. Так и поговорили с Зимяниным. Позже мне говорит Володя Фирсов: как вы дружески говорили с Михаилом Васильевичем, мы вами любовались… Так что попытка сделать из "Комсомольской правды" оплот патриотизма, подобный "Молодой гвардии", у меня не вышла. Слишком близко к вершинам власти. Слишком влиятельна газета в народе. Контроль жесточайший со всех отделов ЦК. Да и кадры поменять полностью не удалось, хоть и обвинил меня Юрий Щекочихин, что Ганичев стал в газете проводить политику расовой чистки и антисемитизма. Поэтому он и ушел оттуда. Я встретил его недавно в Думе и говорю: Юра, а я и не знал, что ты еврей. Он смутился и сказал, что вообще ему моя линия не нравилась…От меня уходили люди, которые не хотели писать о России и русском народе, о русских проблемах и так далее.

В. Б. А сам ты, Валерий Николаевич, откуда родом? Кто родители?

В. Г. Родился в Новгородской области, станция Пестово, отец работал на лесопильном заводе. Он из крестьян тех деревень, которые были затоплены, я говорю: родился на дне моря, работал в Череповце в депо, потом машинистом на Октябрьской железной дороге, с ленинским призывом вступил в партию. Попал на лесопильный завод мастером и позже был направлен в Сибирь. У матери в гражданскую войну родители умерли, сирота, росла в Вологде, затем в Череповце, где родители и познакомились…В Сибири мы жили в Западно-Сибирском крае, где-то на стыке Тюменской и Курганской областей по сельским районам, отец был секретарь сельского райкома партии, это Нижняя Тавда, в тайге. Помню, как Нижняя Тавда закрывалась на ночь воротами жердяными, чтобы не вошел медведь… Это Большеречье— на-Оби, это Марьяновка, станция, где я пошел в первый класс, каждые пять минут мимо окон шел поезд, или туда или обратно. Впечатления военного детства. Нас было четверо братьев, но отец все равно попросился на фронт, ему сказали: построй аэродром, собери урожай, тогда мы отпустим тебя на фронт. Аэродром построил, урожай собрал, но как хозяйственник настоящий оставил зерно на посевную, не сдал до последнего зерншка. И за то, что он оставил зерно, его приговорили к расстрелу, потому что указание было: все сдать. Кончилось тем, что народ вступился за него, ему дали строгий выговор с надзором, а на следующий год он собрал самый высокий в Сибири урожай. И ему дали орден Красного Знамени. Вот вам советское "Преступление и наказание". Все вроде бы и правильно, а жизни висели на волоске. Потом его послали на освобожденную Украину поднимать разрушенные войной хозяйства. В 1945 году в Полтавской области я и закончил среднюю школу. Украинский язык я выучил без всяких указов президента, потому что мы общались друг другом. Поступил в Киевский университет на исторический факультет. Вспоминаю, что в школе ходил в одиннадцать кружков, и это был поселок. Это же все бесплатно. И художественный, и исторический, и драматический… Это чудо было. После университета получил назначение учителем в город Николаев. Приехал в сельскую школу, все часы разобраны, мне говорят: становитесь мастером производственного обучения. Я хожу с ребятами на строительство дома, потом появились и часы, потом пригласили в горком комсомола. И вот оттуда, из Николаева, где я выступал в газете, ездил с лекторской группой, вел какие-то занятия меня послали в Москву.

В. Б. Значит, своей "малой родины" как бы и нет? То Сибирь, то Новгородская область, то Украина…

В. Г. Нет, Владимир Григорьевич, все равно есть. Приезжаю в Новгородскую область — слышу свое родное. Приезжаю в Сибирь — и чувствую сибирскую природу. Чувствую даже гудение рельсов. Сейчас мы ехали по Транссибу и на три минуты остановился поезд на станции Марьяновка, я вручил большую библиотечку школе, в которой учился в годы войны, и где мы собирали по копейке, сдали на танк. Собирали теплые вещи. И, конечно, это Полтавщина — тоже мое родное. Никакого национализма я там не видел и не чувствовал. Сейчас вместе с Борисом Олейником был на презентации Гоголя в Киеве, пришли все мои сокурсники. Все дружно вспоминали прошлое. Потом Николаев — рабочий город, судостроительные заводы не работают, но люди как-то живут, к нам никакой вражды. Думаю, что произошло уже разделение Украины на две части, западные области тяготеют к католицизму, к Европе, за исключением Закарпатья. Ошибка Сталина, что вернув себе Галицкую Русь, которая столетиями мечтала о воссоединении с Россией, он отдал карпаторосов Украине и стал их украинизировать. Это же не украинцы, это русины, остатки галицко-волынского княжества. Их надо четко отделять от западенцев. Думаю, западенцы уйдут туда, на Запад, а Восточная Украина приблизится к нам неизбежно, без всякого насилия. Это же наша первородина. Наша основа. И они лучше сохранились как нация. У них больше хоров, быт сохранен лучше. Нам еще стоит поучиться у украинцев сохранению своих национальных корней… Но, тем не менее, чувствую, что разъединение у них неизбежно произойдет. В этом едином каком-то союзе, не лишая их никакой незалежности, но мы объединимся, а уж как они с западенцами разберутся, я не знаю…

В. Б. Думаю, чересчур много и исконно русских земель и русского народа забрала к себе Украина, чтобы все это переварить. Я не требую ничего обратно — ни Крыма, ни Севастополя, ни Новороссийска и Одессы, ни Донбасса и Харьковщины, но такой мощный русскоговорящий, русскокультур-ный массив никогда не украинизируется, скорее наоборот, и это будет второе русское государство на просторах Евразии. Я как-то спорил с лидерами УНА-УНСО. Говорю: если бы вы реально мечтали об украинизации Украины, вам надо было самим насильно отдать москалям и Крым, и Новороссию, и все русскоязычные земли, тогда бы вы сумели выстроить единый украинский народ. А забрав себе такие имперские пространства, вы вынуждены жить по законам империи. В таком случае я бы с удовольствием и всю Россию присоединил бы к Украине со столицей в Киеве. Пусть Москва бы отдохнула…

В. Г. Я помню, пятнадцать лет назад выступал Дмитро Павлычко и кричал: надо нам избавиться от гоголизмов Тогда они были против предателя Гоголя. А сейчас профессор из Нежина на недавнем юбилее провозгласил: нехай живе украинско-русский письменник Микола Гоголь. Я сказал: поделимся. Сын украинского народа и великий русский гений.

В. Б. Вы правильно сказали, что можно позавидовать украинскому собиранию национальных обычаев и обрядов. Их врастанию в украинскую жизнь. Почему это не происходит у нас? Почему на Украине существует РУХ? Как бы мы к нему плохо ни относились, но это реальная политическая сила на карте Украины. А есть ли русское национальное движение как реальная политическая сила на карте России? Может быть, такими станут со временем лимоновцы, если их не пораскидают по тюрьмам? Больше никого не вижу. Какие-то липовые амбициозные микроскопические образования. Их показывают по телевидению, как страшилки, готовя свой страшный антирусский закон об экстремизме, равный закону об антисемитизме 1918 года. Этим законом не с мнимыми радикалами бороться будут, а с реальными зачатками русских национальных движений. Даже с православными организациями. Уверен, в недавнем взрыве на Киевском шоссе задействованы или наши спецслужбы, или же, как в случае с Новинским из "Знамени", какие-то фанатичные евреи. Не вижу я среди русских националистов людей, готовых к подобных делам… И почему все же в России так и не сформировалось русское национально-православное движение как одна из ведущих политических сил? Куда бы собрались все здравые русские патриоты, не ущербные, не фанатичные, подобрался бы и национальный капитал? Нам не нужны уже маргинальные организации. Надоело. Сотни через меня и нашу газету прошло этих маргиналов, искренних и провокаторов, честолюбцев и фанатиков, умных и смелых, загнанных в угол и раздавленных охранкой. Где они — все эти Миши Астафьевы, Коли Павловы, Коли Лысенко, Аксючицы, "Державы", РОСы, РОНСы и так далее? И ни одной попытки создания единого мощного русского РУХа? Украинцы смогли, а мы — нет. Литовцы смогли — а мы нет. Поляки смогли — а мы нет. Не способны к единству? Каждый мнит себя лидером?

В. Г. Знаешь, Володя, к сожалению, это традиция не только советского времени. Начиная с девятнадцатого века, с Петра Великого, влияние иноземного начала на общество было очень высоко. Со всех университетских кафедр неслись проклятия русской культуре: Россия — тюрьма народов, поработительница, захватчица. Поразительно, что раздували это не инородцы, а наши же демократы, они несли эти знания в каждый дом, в каждую юрту, в каждую саклю. В отличие от США, где решали, и успешно, проблему сотнями индейских племен (и где они теперь?), у нас интеллигенты несли ложно понятую идею сочувствия и сострадания всем другим народам, кроме своего. Лишь славянофилы создали блестящую теорию самостояния России, надеюсь, когда-нибудь наши власти возьмут ее на вооружение. Других подобных теорий у нас нет. Ею не воспользовались власти и это привело к их крушению в конце концов. Советские власти тоже не воспользовались ею, не пожелали изменять ее, применять в современных условиях, и мы видим нынешний итог.

В. Б. Опять Россия осталась без своей национальной элиты. И сколько можно твердить: можно быть левым или правым, либералом или коммунистом, но прежде всего ты должен защищать национальные интересы своего народа и своего государства. Я когда-то видел Жоржа Марше. Я хорошо знаком с Ле Пеном, встречался и беседовал с ним, я уверен: пришел бы к власти один, пришел бы второй, они бы боролись друг с другом, но прежде всего они защищали бы французские национальные интересы. Так делают и англичане, и немцы любых политических взглядов. Лишь у нас властвуют политики, безразличные к интересам своего народа. И тот знаменитый "русский орден в ЦК", о котором мы говорили, тоже не сумел победить, подмяли его ребята из Гарварда. Пустили одного за другим: кого в отставку, кого и под грузовик. Кого послом в дальнюю страну. И это людей, думающих всего лишь о своем народе. Может быть, королевская семья в Англии и есть "английский орден", может быть, монархии и играют, пусть условную, но очень важную функцию национального соединения?