1

1

Я познакомил читателей в первой и третьей главах с двумя сегодняшними дискуссиями, назвав эти живые записи «фрагментами интеллектуальной и эмоциональной жизни наших дней». Закончить же книгу мне хочется «фрагментом общественной жизни» — рассказом о диспуте на широкую мировоззренческую тему: «Молодежь. Этика. XX век», точнее, анализом этого диспута.

Итак, путешествие в глубь одного спора, тем более уместное в конце этой книги, что, совершая его, мы встретимся — в комплексе — с уже рассмотренными нами явлениями…

Есть во всех спорах поверхностные слои и глубинные. Если бы можно было любую из дискуссий изобразить «в разрезе», как архитектор рисует многоэтажный дом, а геолог — гору, то отчетливая наглядность этих слоев помогла бы отделить основное, глубинное от видимого, второстепенного, хотя и кажущегося порой решающим, существенным, потому что оно наиболее зримо.

«Молодежь. Этика. XX век». Трудно, невозможно даже найти современный социальный или нравственный вопрос, который не имел бы самого непосредственного отношения к этой теме.

Назывались различные беды и трудности в становлении подрастающего поколения, неоднократно упоминавшиеся на страницах печати. Высказывались точки зрения на возможные истоки проблемы. Но вот в споре как рабочая гипотеза родилось выражение — «искушения века». Что же такое — «искушения века»? Стали уже общим местом сетования на то, что нравственный прогресс все больше отстает от научно-технического. Многие участники диспута этого общего места не избежали. Были тут телевизоры, транзисторы, обилие новых фильмов, показывающих сложные нравы планеты, в которых уму неокрепшему разобраться непросто. Сами собой напрашивались слова и о все убыстряющемся ритме жизни, когда даже скука обретает совершенно новый, небывалый смысл: скучно не потому, что ничего не происходит, а потому, что происходит слишком, чрезмерно много.

Суть «проблемы соблазна» — иное имя формулы «искушения века» — некоторые из участников дискуссии видят в иллюзии: все возможно, все достижимо, все достигаемо. Можно в течение получаса не отрываясь от телеэкрана, разгадать вместе с Туром Хейердалом тайны острова Пасхи; за несколько часов можно познакомиться с эпопеей Толстого «Война и мир», которой деды и прадеды посвящали сотни наполненных раздумьями ночей.

А разве не заманчиво, перелистав в электричке последний номер научно-популярного журнала, ощутить себя на уровне века, то есть пережить, хотя бы мимолетно, то, о чем как о величайшем счастье мечтали Пушкин и Эйнштейн! Можно наслаждаться благами цивилизации, так сказать, «портативно», еще не вложив ничего в завоевание или исследование этих благ…

— А это приводит к своеобразному духовному паразитизму, некоей духовной дистрофии, что ли! — замечает один из участников дискуссии.

— Удивление — вот та душевная плата, которой требует от нормально сложившегося человека жизнь за предлагаемые ею ценности, — уточняет другой, — без этого существование превращается в царство обыденщины, что гораздо опаснее, чем принято думать…

Справедливо? Очевидно, да.

Значит, удивление?

Алиса из знаменитой сказки Льюиса Кэррола чувствовала, что она в Стране чудес, потому что мир, в который она нечаянно попала, на каждом шагу таил возможности для удивления. Но вот парадокс, нами отмеченный уже во второй главе: сегодня, в середине XX века, буквально перенасыщенного удивительными плодами человеческого гения и труда, маленькие алисы гуляют по жизни, как по отлично обжитой, отнюдь не изумляющей местности. В чем же беда? В том, что они не «платят бессонными ночами» или «сердечной тревогой» за удовольствие присутствовать на соревновании по хоккею с помощью телевизора? Но бессонные ночи, тревоги и радости бывают у открывателей и создателей, удивление — у первоприсутствующих современников, а не у людей, которые пользуются результатами открытий, как вещами, да к тому же привычными. Ведь не ждем мы радостного изумления перед колесной повозкой, хотя когда-то, в момент появления, она была чудом. И все мы пользуемся теперь колесом, не вложив душевных сил в его завоевание.

Итак, с «удивлением» все не так уж просто, как могло иным читателям показаться…

Когда одну московскую десятиклассницу, побывавшую в Ленинграде, спросили, что ее особенно поразило в этой экскурсии, она, подумав, ответила полувопросом-полуответом.

— «ТУ-104», да?

Не леонардовская «Мадонна Литта» или «Даная» Рембрандта, не пушкинский дом на Мойке или арка Генерального штаба, где пролилась кровь красногвардейцев, штурмовавших Зимний. Конечно, «ТУ-104», на котором летели школьники, в то время был действительно внушительной, поражающей воображение новинкой. Но…

— Можно не сомневаться, что сегодня, когда десятиклассница эта, видимо, кончает одно из высших учебных заведений, «ТУ-104» не вызовет у нее и той малой доли уважительного изумления, которое выразилось в ее полувопросе-полуответе.

— А что удивляет ее сегодня? Телефон, установленный в автомобиле? Или таблетка, которая может привести в хорошее настроение?..

Так в стихийно возникшем диалоге участники дискуссии продолжали исследовать феномен отсутствия или в лучшем случае минимума удивления.

А что, если посмотреть на вопрос этот с другой стороны?

Ведь самолет был для школьников механизмом лишь более совершенным, чем прочие, на котором можно было с необыкновенной для вчерашнего, но обычной для завтрашнего дня быстротой долететь куда-то… Но куда? Это, увы, очевидно, было делом второстепенным. «Увы» — потому, что сам вопрос «куда?» переводит нас в область качественно иных, более высоких категорий.

Куда — это или Ленинград, или Суздаль, или Братск. Их нельзя без ущерба заменить один другим. Ленинград — это колыбель великой революции, город декабристов, Пушкина, Достоевского, это Эрмитаж — один из величайших сгустков чувств и мыслей человечества; скажем, Суздаль или Ярославль — древнерусское искусство, самые истоки народной души; наконец, Братск — место уже нынешних грандиозных человеческих свершений.

Так вот, не заслоняют ли для нас иногда вещи людей? Ведь и самолет, и автомобиль с телефоном, и даже хорошее настроение, если оно результат не поступков, а химических препаратов, — все это для упомянутой нами школьницы лишь вещи. Не оттеснили ли они для вступающего в жизнь поколения величайшее из чудес — человека, с его творческими поисками, личным подвигом, во всей его неповторимости?

Человек — единственная ценность непреходящая. А вещи?.. «Холодильники взаимозаменяемы. И дом тоже, если он только комплекс удобств», — с грустью писал Экзюпери. И там же: «Культура есть благо незримое, потому что она строится не на вещах, а на незримых нитях, связующих между собой вещи в такой, а не иной узел…»

Да, вещи обретают подлинную ценность, лишь одухотворенные чудом человеческой личности. И люди, лишенные восхищенного удивления перед нею, личностью, окажутся ограбленными, неспособными жить для высоких ценностей.

Не в этом ли самая серьезная опасность пресловутых «искушений века»?

— «Искушения века»? Что за надуманная, искусственная формула!

— «Проблема соблазна»? Эффектные слова, не больше!

Этими репликами мы попробуем сделать следующий шаг в глубь дискуссии.

— Не вижу беды в том, — полемизирует с оппонентами один из участников диспута, научный работник, криминалист, — что пятнадцатилетняя девочка встретится с Наташей Ростовой не при полуночной свече, а в многолюдном кинозале или даже на экране телевизора. Для меня важно другое: найдет ли она наутро в школе, в семье соответствие той глубокой духовности, которой вчера дышала с экрана героиня? Мне кажется, что это один из великих моментов развития личности. Девушка может на всю жизнь поверить в торжество добра, ощутить его глубокие корни воспринимать отныне добро как нечто непрерывно развивающееся, но постоянно присутствующее в жизни. Или… махнуть рукой на всякие красивые выдумки.

Опасность не в том, что девушка или юноша утратят удивление перед миром, а в том, что они могут потерять веру в могущество добра и справедливости. Самое страшное для живой, развивающейся души когда книги и фильмы говорят ей одно, а реальные условия и отношения — другое. В квартире в каждой из комнат может стоять по телевизору и транзистору, и дети вырастут с внимательным, добрым, трепетным даже отношением к жизни, если их окружает «высококалорийная» нравственная атмосфера и наоборот, «педагогика колпака» и самых искусных ограничений, начиная от умения родителей жертвовать теленаслаждением и кончая защитительной политикой кинопроката, будет бесплодна если ребенок слышит дома колоритные и недобрые рассказы гостей о сослуживцах.

В последнем абзаце максимально точно, хотя и поневоле схематично я изложил позицию сторонников этой точки зрения. Вернемся теперь к выступлению юриста, к той странице стенограммы, где рассказывается, что будет потом с девушкой, которая по возвращении из кино с острой силой почувствует, что в жизни «это не так».

— А будет вот что. Говорю, как вы понимаете, не из головы, а мысленно листая страницы судебных дел, проходивших через мои руки. В один прекрасный день, может быть через месяц или через два года, она попадает в компанию молодых бездельников. Они будут небрежно сорить неизвестно где добытыми деньгами, которые так нелегко достаются ее скромному труженику-отцу. Уж наверно он покажется весьма непрезентабельным рядом с этими молодцами в ослепительно-белых нейлонах и пиджачках с разрезиками. В один вечер, полные иронической снисходительности к «честным дуракам», они предложат ей и шикарно сервированный стол, какого она не видела дома, и бокалы с вином под музыку, и такси не как исключение, а как единственный способ их передвижения. Словом, они дадут этой девушке ощущение «псевдопраздника», который складывается из вещей, представляющихся ей более надежными, существенными, чем непрочные духовные радости.

— Эти люди предстанут перед ней в виде истинных хозяев жизни. Поэтому она, возможно, пойдет с ними дальше и дальше… Нередко — на скамью подсудимых, а потом в тюрьму. И, беседуя с ней в этом новом ее «качестве», я чувствую: решилось все тогда, когда юное существо усомнилось в могуществе добра и уверовало в могущество зла.

Все правильно? Думаю, что да. И все же мне хотелось бы кое-что добавить.

Заметим, что в роковой момент, который юрист рассматривает как отправную точку веры в могущество зла, фигурировали и автомобиль, и сверкающие бокалы, и изящные костюмы или, наконец, деньги как реальная возможность владения всеми этими вещами. Не случайно и ощущения девушки были определены как «псевдопраздник», потому что складывался он из ценностей ничтожных по сравнению с теми, которые мог открыть юному существу собственный отец, живущий применительно к честности… Но открыл ли?..

Вот интересный отрывок из школьного сочинения дающий косвенный ответ на этот вопрос:

«Подвиги бывают не только на войне, на пожаре при испытания нового самолета. По-моему, подвиг — это и отстаивать свои убеждения, идти против тех кто вразрез расходится с твоими взглядами, хотя эти люди вчера могли быть твоими лучшими друзьями. У меня есть дядя. Он сельский учитель. Многие его считают чудаком. И это за то, что он смело отстаивает свои взгляды, не считаясь ни с кем. Но дядя знает что он прав…»

Мальчишку покорили в дяде человеческие ценности. Уважение к ним и надо воспитывать с особой серьезностью, педагогическим тактом, социальной целеустремленностью.

Как я уже писал, это — попытка изобразить живое развитие дискуссии «в разрезе». Да, «проблема соблазна». Добро и зло. Воспитание уважения к человеческим ценностям. Нам кажется не случайной такая последовательность слоев. Ведь каждый из них означал лишь новый шаг в углублении единой проблемы — проблемы ценностей. От того, что рассматривает человек как ценность, зависит, как он живет — для низменного или для высокого, каковы его идеалы. Да, разговор начался с «искушений века», с «проблемы соблазна». Но соблазны, как хорошо было известно во все века, страшны только бесцельному человеческому существованию. Они не опасны тем, кто всем своим существом ощущает себя частицей социалистического общества, поставившего благородную цель — освобождение и счастье всего человечества.

Наше общество во всем современном мире — многоликом и «искушающем мире вещей» — обладает великим преимуществом, высокой и ясной социальной и нравственной целью. «Манифест Коммунистической партии» заканчивается вдохновенными и прекрасными словами о полноценном развитии человеческой личности, об обществе, где «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Маркс и Энгельс писали, что богатство личности всецело зависит от богатства ее действительных отношений. Отношений, а не вещей!

Эта мысль содержится и в Программе Коммунистической партии Советского Союза.

«В период перехода к коммунизму, — говорится в ней, — возрастают возможности воспитания нового человека, гармонически сочетающего в себе духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство».

Коммунистические идеалы обязывают нас все усилия подчинить воспитанию человека как личности, как неповторимой нравственной ценности. Искусством, делами, самой атмосферой добиваясь: честности — до чудачества, правды — во что бы то ни стало верности принципам — до конца, любви к людям — до подвига.

«От мира вещей к миру идей» — это название одной из глав книги В. А. Сухомлинского «Рождение гражданина», мне хочется упомянуть на заключительных страницах нашего повествования, ибо оно выражает самую суть того, о чем я хотел рассказать читателям. Мир идей начинается с чувства живой сопричастности жизни народа, человечества, борьбы миллионов, за лучшее будущее, за торжество коммунистических идеалов. Человек, даже далекий от философии (в академическом понимании этого слова), начинает философствовать, то есть мыслить широкими общественно-политическими, моральными понятиями. Что бы ни делалось в мире, касается его лично, вызывает у него глубоко эмоциональное отношение. И это рождает гражданское видение мира, ответственность за завтрашний день нашей планеты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.