4

4

Помимо личин явных, рассчитанных на широкую публику, ибо несут они на себе тот отблеск духовного и нравственного избранничества, о котором лестно поведать «городу и миру», существуют личины «тайные», для узкого круга, — наподобие масок не для уличного карнавала, а для интимного семейного торжества, где нет чужих. Одна из них — религиозная: в наш век «безбожный, бездуховный, безнравственный» я через икону, украшающую мое жилище, общаюсь с высшим, вечным, трансцендентным, возвращаюсь к богу, к любви…

Древняя икона и для нас, атеистов, историческая и эстетическая ценность. Ибо выражено в ней на языке того времени то же, что воплотилось потом в стихах Пушкина, в музыке Мусоргского, в полотнах Рокотова и Серова, в романах Л. Толстого. И потому-то кощунственное — несмотря на благочестивые личины — отношение к ней как к источнику наживы и форме капиталовложений несет в себе помимо потерь экономических нравственные, не менее важные потери.

Человек не может жить без святынь. Он перестает без святынь быть человеком. В тяжком восхождении к высотам разума и культуры, которыми мы гордимся, возвышалось, углублялось, очеловечивалось священное, насыщаясь духовным опытом поколений. От мертвых амулетов — к живым традициям, от диких обрядов — к Вечному огню… Сокровищница святынь — и человечества, и нашего народа — сегодня неисчерпаема. Смольный и могила Неизвестного солдата, храм Василия Блаженного и танк на пьедестале… В этом мире святынь существуют сокровенные взаимосвязи, и по логике их, кощунственно относясь к одной ценности, трудно сохранить высокое отношение к остальным. Человек, выламывающий иконостас в старинном соборе, не ощутит трепета души и перед Вечным огнем на могиле героев. Никогда не забуду письма из небольшого города, в котором рассказывалось о некоем мещанине, наклонившемся с сигаретой над Вечным огнем, зажженным в сквере в честь юных героев, и не спеша раскурившем ее.

Интеллигентность — категория духовно-нравственная, определяет ее уровень не образования, а культуры. Интеллигентными могут быть столяр или шофер, так же как неинтеллигентными — ученый или артист.

Подлинный интеллигент никогда — «ни при какой погоде!» — не разрешит себе неблагоговейного отношения к святыням.

Собственно говоря, псевдоинтеллигенция существовала рядом с интеллигенцией подлинной во все времена, даже, как мы видели, и в далекий век Петрония; не о ней ли писал тогда Тацит, что она философией маскирует лень, а ее чванство равно ее бессилию?

Снобизм — утеха людей, которые потерпели поражение. И если вернуться от века Тацита к современности, это верно показал в последних повестях Юрий Трифонов.

Стоит, пожалуй, остановиться чуточку подробнее на одной особенности именно нашего века, сообщающего любому явлению массовость. Комфорт материальный, когда его новизна чуть померкла, вызвал у многих желание и комфорта духовного. Комфорт же духовный — штука несколько более сложная, чем иногда полагают. Ведь должен он не только услаждать, но и повышать чувство самоуважения, обеспечивать почтительное отношение окружающих. Потому он обнимает жажду покоя и желание «переживаний», конфоризм и игру в независимость мыслей и смелость суждений, обожание собственного микроклимата (семьи, того или иного «узкого» круга) и театральную готовность выйти в «мир, открытый настежь бешенству ветров». Последнее, конечно, наименее удается, потому что требует искренности и порой сопряжено с рядом неудобств.

Социальная инфантильность — фактор, сопутствующий материально-духовному комфорту (не путать с комфортом материальным, поклонником которого является и автор). Инфантильность эта имеет ряд любопытных особенностей, в частности, при ней охотно подтрунивают над теми, кто в суровой, реальной действительности старается честно разрешить трудные задачи жизни, — так не в меру развитые дети упоенно посмеиваются у себя в углу, строя из кубиков дома, над кажущимися ошибками и промахами взрослых.

Материально-духовный комфорт и породил новую моду, — ярким, живописным «компонентом» его стала икона.

…Как узнал я, уже работая над этой главой, ряд респектабельных домов взволнован сейчас потрясающей новостью: под городом Горьким в одной из церквей сохранились древние — шестнадцатый век — иконы и сторож, вечно пьяный, разрешает войти ночью тем, кто найдет ключ к его душе… Конечно, не один из солидных иконоискателей не пойдет в осеннюю ненастную ночь объясняться со сторожем, а потом в пустой и темной церкви что-то нашаривать и совать под пальто. И тут появится Сашка по кличке Псих, нервное дитя века, играющий в юродивого бандит, он не побоится и поедет, и найдет ключ к душе, и выломает, и унесет, а потом — тоже ночью — поднимется бесшумно в лифте, и быстро позвонит, и в ту минуту, когда в тишине и уюте уже заснувшей квартиры перед восхищенными очами хозяина он из-под полы вытащит это, мир «Гамлета с гитарой», возвышенных речений о «любви к старине» сольется с его, Сашкиным, окаянным миром, пахнущим водочным перегаром и тюремной парашей.

И в отвратительной наготе выступит то, что в обычное время облагорожено «интерьером духовности».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.