ОПЕР УГРОЗЫСКА

ОПЕР УГРОЗЫСКА

Александр Брежнев

25 марта 2002 3 0

13(436)

Date: 26-03-2002

Author: Александр Брежнев

ОПЕР УГРОЗЫСКА (Серия репортажей. Публикация первая)

Никто не видит нашу сегодняшнюю жизнь так близко и во всех красках, как оперуполномоченные уголовного розыска. Все, о чем любые газеты могут говорить лишь абстрактно, опера видят своими глазами: уровень жизни, моральный облик населения, настоящую картину жизни. Мегаполис Москвы и Подмосковья — полтора десятка миллионов человек, жизнь которых знают оперативники от и до в деталях. Их взгляд на сегодняшнюю действительность объективен, лишен предвзятостей.

Репортер в газете — своего рода оперативник, его труд больше всего похож на службу оперов, по сравнению с аналитиками и обозревателями. Газета "Завтра" попыталась соединить труд репортера с оперативной работой рядовых сотрудников уголовного розыска, чтобы посмотреть, как живут люди вокруг cтолицы. Из этого сотрудничества получились эти репортажи из городов Подмосковья и Москвы.

Нормальный опер может быть классным стилистом, хоть у него и нет времени, чтобы читать модные журналы вроде "Вог" или "Космополитен". Как одет человек — важный признак, которому надо уделять много внимания. Каждая деталь одежды, запах одеколона, повадки, походка, стрижка — все очень интересно. Внешний вид может рассказать о роде занятий, уровне доходов, привычках. Опрятность, или наоборот, стильность и цельность костюма или его несуразность расскажут о морально-психологическом состоянии. А главное все, включая перчатки или носки, заусенцы на пальцах рук, обгрызанные или напедикюренные ногти, — это приметы.

Оглядев целую толпу на улице или на рынке поверх голов, оперативник на вскидку оценивает всех. Конечно, со своей специфической стороны.

Оперативники не меньше, чем творцы из высокой моды, огорчены, что народ у нас одевается как-то уж слишком одинаково. Когда потерпевшие или свидетели начинают описывать преступников, почти всегда рассказывают про черноволосых, коротко стриженных парней, одетых в черную дешевую кожанку, черные штаны и в черные же ботинки. Это тоска — сейчас так выглядят все парни в стране. Иди и ищи среди них… Примета про лицо кавказской национальности — тоже не очень серьезна. Кавказцев у нас, считай столько же, сколько и русских.

Сам оперативник одевается получше. Нормальная куртка из настоящего кашемира, к которому не прилипает пыль, джинсы, ботинки. Высокий, светловолосый. Походка пружинистая, как у кошки, легко, не напряженно улыбается. Если захочет, может очаровать и добиться симпатии первого попавшегося человека. Говорит на правильном русском языке. Бандюги про таких говорят: мягко стелит, но жестко спать.

На столе копится пачка телеграмм. Там розыскные задания со всех концов Москвы и Подмосковья. Есть даже телеграмма из Хабаровска. Везде фамилии и адреса прописки местных людей, как-то засветившихся по поводу преступлений вне "родного" района. Кто-то был причастен к убийству, кто-то к грабежу, кто-то пропал без вести.

На неделе оперу в среднем выпадает пара суточных дежурств, когда он обслуживает весь город, в остальные дни выполняет свои задачи внутри своего сектора. Сегодня этот район — несколько кварталов, где проживают двенадцать тысяч человек. Опер душевно сообщает, что норматив — сектор на пять тысяч человек. Но в штате оперативных сотрудников некомплект. Есть, конечно, такие, у которых народу, как надо, — пять тысяч, но это в сельских районах, растянутых на десятки километров во все стороны. Там с десяток деревень, а ездить по этим деревням не на чем. Служебных машин в райотделах очень мало, и это в основном старые уазики, что почти всегда не на ходу. В городе можно в крайнем случае за двадцать минут дойти скорым шагом до самой дальней точки.

Но мы пешком не пойдем, хоть и единственная исправная дежурная машина отдела в отъезде. Спускаемся вниз, выходим за железную дверь отдела. На стоянке черная "ауди", тихонько откликается на сигнал из брелока в руке опера, открыла двери — оперативник почти всегда ездит на все служебные задания на своей. Дежурный уазик ждут только, когда надо ехать за уж очень грязными бомжами.

Едем минуты три до двенадцатиэтажной кирпичной башни, паркуемся, выходим к подъезду. У двери с домофоном две женщины. У них опер вежливо расспрашивает, кто живет на четвертом этаже, не бродит ли там кто попало. Женщины ничего не знают, но набирают код домофона, и мы вслед за ними проходим в дом.

Дом — обычное жилище большинства современных граждан. Здесь можно было бы изучать приметы народной жизни.

В лифте на стенах — православные и перевернутые кресты, свастики и надписи "Кино Цой". Вот и квартира. Звоним. Двери открывает мужик в трико, с отвислым волосатым животом, с татуировкой "ВМФ" на левом плече, ему лет сорок-пятьдесят.

Опер вежливо здоровается, представляется. Нас пропускают внутрь, проходим на кухню, садимся на диван, хозяин выключает радио и спрашивает: "Что случилось?"

"Как давно видели или слышали что-то о таком-то?" — опер называет фамилию и инициалы, возраст того, о ком написано в розыскном задании, пришедшем из Краснодара.

"Да мы Юрку уже полгода не видали, не слыхали. А что он натворил?" Записываем со слов мужика все, что знает про "Юрку".

Квартира бедная, но опрятная. Дешевые обои и мебель, разбитый паркет. "Угоститесь?" — спрашивает хозяин. "Нет, извините, спешим."

В соседнем доме на первом этаже в ответ на звонок и требование открыть, отвечают, что не обязаны открывать без санкции прокурора. Это правда. Говорим через дверь: "Где такой-то такого-то года?" В ответ: "Не знаем такого. Ищите, где хотите". Прямо сейчас дверь ломать никто не станет. Опер отметит "плохую" квартиру на стандартного формата листе. Может, стесняется журналиста, может, другие причины. Даже если они и не знают ничего.

Особо богатых квартир за весь вечер не попалось ни одной. Везде старые, потертые кресла и диваны, протоптанные паласы на скрипучем паркете. Телевизоры "Темп и "Рубин", показывающие двух или трехцветно все те же сериалы и передачи по алчность, жадность, продажность и прочие уродства. Но где-то при этом чисто и опрятно, а хозяева предстают в старых одеждах, застиранных до дыр, но аккуратно застеганных ниткой и проглаженных. А где-то полный бардак. Значит, тут уже сломались, и надо ждать дальнейшего падения нравов.

Входим на третий этаж серой "хрущевки". Дверка, обитая дырявым дерматином, отварилась сама собой и даже обвалилась вслед за нами. В комнате, от прихожей до самого верха в противоположном конце комнаты, диагональю сплошная плоскость из плотно утрамбованного мусора. Вонь неимоверная, вдоль склона "пирамиды" разноцветно сверкают обертки, пачки и банки из-под пельменей, сигарет и картошки, пива и бутылки из-под водки. Из-за горы не видно ни батареи, ни окна, ни потолка. Из склона мусорной горы видны чьи-то ноги в кедах.

"Кто у вас там?" — спрашиваем у лежащих у подножия горы женщины неопределенного возраста и мужичка с разбитым лицом. "А я не помню", — хором мычат оба. Стараясь не испачкаться об замызганные стены, проходим в комнату. Брезгливо хватаем ноги за кеды и тянем наружу, чтобы посмотреть, кто там. Из всех щелей кучи раздается протяжный и жалобный вой. Значит, жив, ну и слава Богу, ну их всех в пень. Показываем мужику фотку, спрашиваем, это не он ли там? — Нет, совсем не похож…

— Нормальный человек туда все равно не попал бы, — утешает сам себя опер. — А мы туда наряд пошлем и "скорую", пусть его вытаскивают, а то мы бы еще ноги оторвали ненароком.

В квартире за дверью, обтянутой зеленоватой кожей, нам открыли дверь, но только на крючок. Увидев ксиву, хотели запереть снова, но не успели. Дверь отлетела, цепочка порвалась, мы и вошли. Там на диване сидели молодая женщина с мешками под глазами и мужик с перегаром. Спрашиваем, где такой-то. Нет, такого и знать не знаем.

— Вы все, кто есть в доме?

— Все.

Проходим в соседнюю с одним окном, старым шкафом и пыльной зеленой люстрой комнату. Там, у окна, парень в черных джинсах и рубахе, босиком. Глаза вытаращены, лицо с перекошенным ртом.

В ответ на команду "Стой!" пытается разбить стекло в окне. Опер хватает его за руку выше локтя, опрокидывает на диван. Тот пытается встать, падает назад. Документы у парня совпадают с теми, что в розыскном задании из Желдора, что под Москвой. Он там кого-то ограбил и нанес телесные повреждения.

"Собирайся, поехали. Вы, двое, тоже собирайтесь". Парень идет по коридору, по лестнице. Молча садится в машину, следом за ним и те, что были в квартире. Едем в отдел. Всех троих пока определили в клетку на первом этаже. На лестнице, когда идем вверх, опер говорит, что одно задержание за вечер по розыскному заданию — это очень круто. Чаще всего вообще никого не найдешь, мало кто из бандитов прячется у родни и у "паленых" друзей и подруг, а адреса родни и знакомых — это все, что в этих заданиях.

Улица города постепенно завоевывается ночью и начинающимся снегом. Темные дворы и проезды между кирпичных и панельных башен. Это не Москва, и здесь нет ни ярких реклам, ни светильников. Едем по затемненному проезду, мимо мелькают прохожие.

Спрашиваю, всегда ли так легко проходят задержания, как с этим парнем в квартире. Опер говорит, что, конечно, нет, но журналистам это показывать, наверное, не стоит. Начинает рассказывать мне одну за одной страшилки.

"Однажды едем просто по улице, вокруг куча народу. Очень резко тормозим у обочины. Я выскакиваю, оставив не захлопнутой дверцу, подлетаю к довольно прилично одетому человеку в пальто. Не говоря ни слова, заламываю, сваливаю на асфальт, громко ругаюсь очень грязными ругательствами. Второй опер подбегает, успевает ударить мужчину ногой. Человека разворачивают, дышат в лицо: "Я ж обещал тебе, урод, что найду!" Подтаскиваю сзади к машине, открываю багажник, сгибаю его пополам, укладываю в багажник, руками вгоняю ноги человека туда же и с силой захлопываю сверху крышку багажника.

Ты бы знал, журналист, сколько недель мы этого … искали!

Этот урод четыре хаты разбомбил у меня в районе, это за три месяца, как его с зоны выпустили.

Почему в багажник? Ты не понимаешь, журналист. Я его в принципе не могу посадить в салон, надо мной весь отдел смеяться станет. Это ж моя тачка, я в ней своих жену и детей вожу. Как я могу этого урода в этот же салон посадить?! У нас свои понятия, я от него потом сиденья не ототру, хоть он и не бомж.

А вчера вот так же вез в багажнике сучку, от одного вида которой слабонервные мужики теряют память. Она одета, как Снежная Королева. Но я знал, что она воровка на доверии, она бомбанула только у меня пятерых человек, и еще были с других районов по ней задания. Если б ты увидел, как мы ее хомутали на улице, когда она выходила из такси. Если б увидел, как ее ломали в три погибели и запихивали ее очень длинные ноги в багажник… А в багажник, потому что я …лядву в своей машине не повезу, на ней крови, я сам не знаю еще сколько…

А ты бы публиковал потом, какие мы звери. Она как минимум причастна к двум убийствам. И по-другому с ними нельзя.

Опять же тебя нельзя брать с собой, если иду просто по району. Представь, я пришел к ночному клубу, про который знаю, что там что-то интересное происходит. Я постучу им в дверь, а меня какой-нибудь мордоворот пошлет подальше. Если ты рядом, мне придется развернуться и пойти вон, а потом меня в районе уважать и бояться перестанут. Если б тебя не было, я б ему рыло разбил с ходу, прошел внутрь клуба. Я б такой устроил там праздник и шоу!

Вообще, опер должен быть злым на улице, ни в коем случае не пасовать перед бандитом. Бандит должен бояться."

Записываю все это, хоть и не знаю, правда ли. Эти "полутарантиновские" рассказы никак не вяжутся с моим личным впечатлением от первого дня общения с опером. Может, это все байки, или меня просто разводят, как молодого? Так или иначе, дальше будет видно.

Поднялись в кабинет. Опер расположился за столом, на фоне торжественного плаката с портретами нескольких десятков министров МВД России, СССР и опять России. Предложил мне "кидаться" напротив на стул. Едва успели присесть и ткнуть в розетку вилку от чайника, как позвонили из дежурной части. На нашей территории в одной из квартир напились и дебоширят четыре мужика и женщина. По заявлению их соседки, там есть какое-то оружие. Внизу уже ждет дежурная машина — желтый уазик с синими полосами. Быстро размещаемся в пропахшем бензином салоне, я с третьей попытки захлопываю дверь. Едем.

На месте все спокойно. В указанной квартире все мирно спят пьяным сном, никакого оружия нет и в помине. Ядовитая соседка-бабушка, похожая на ведьму, ворчит. У одного из спящих — день рождения, его испуганная видом вооруженного автоматом патрульного жена показывает его паспорт. Все правда. Время пол-одиннадцатого, по идее еще можно было шуметь. Патруль остается разбираться. Мы спускаемся на лифте, опер злится и тоже ворчит, мол, больше ему делать нечего…

По дороге назад, проезжаем через узкий проезд между частными домами. В проезде стоят чьи-то серые "Жигули". Объехать никак не получится. Выходим и направляемся к дому, возле которого припаркованы "Жигули". Надо попросить, чтобы дали проехать. Калитка оказывается распахнутой настежь. Дверь в дом приоткрыта. В доме застаем живописную картину. Человек пятнадцать очень бедно одетых молдаван сидят на полу, прижавшись к стене. Над ними нависают два парня с ножами, третий обходит молдаван, награждая каждого ударом ноги по лицу или куда попадет. На полу валяются три сторублевых бумажки и ворох “чириков”, маленькая кучка монет. Вся комната перерыта вверх дном, стеклянная посуда разбита, а железные и пластиковые тарелки и кружки просто лежат на дощатом полу. "Грабители" — мальчишки лет по семнадцать, видимо, совершенно неопытные, нас не заметили. Мы успели позвать водителя с автоматом и войти в комнату втроем. Все прекратилось моментально. Оказалось, машина на улице принадлежит трем парням, которые захотели ограбить дом. Им кто-то сказал, что там полно иностранцев, у которых денег немерено. Иностранцы — простые работяги, приехавшие из нищей Молдовы заработать на кусок хлеба. Триста рублей — вот и все, что у них оказалось на всю толпу.

На место вызвали еще одну машину, чтоб всех забрать и проверить у молдаван регистрацию. Наконец, добираемся до райотдела.

В углу под деревянным столом, на котором стоит чайник и сгруппированы строем железные кружки и блестящие рюмки, белая канистра. В ней коньяк. Кто-то подарил на Рождество. На пачке стандартных белых листов режем лимон, наполняем рюмки коньяком. Спрашиваю, что, наверное, такой канистры хватит надолго. "Вряд ли, — отвечает опер, — слишком много народу эту канистру видело". Подтверждая его правоту, в дверь постучали. Вошли сразу трое, деликатно спросив, — "Че за канистра?" За ними целая очередь. Канистры на всех хватит едва ли на пару дней. Звонит телефон, там беспокоится жена опера.

Женам есть о чем беспокоиться. Графика работы у их мужей нет в принципе. На неделе выпадает пара суточных дежурств, все остальные дни — просто рабочие. Выходные получаются только при удачном стечении обстоятельств. Это если бандиты решат все одновременно отдохнуть в один день. Но с ними не договоришься.

Часто опер спит прямо в кабинете, урывая пару-тройку часов, растянувшись на топчане.

По идее оперов должно быть раза в два больше, тогда бы можно было сформировать нормальный график дежурств и распределить город на нормальные секторы. Но за зарплату меньше ста долларов на такую нервную, да еще и опасную работу, мало кто соглашается. В итоге работают все, кто есть.

Самое жуткое, что весь этот некомплект существует на фоне постоянно растущей преступности. Любой советский ветеран милиции ужаснется количеству потенциальных правонарушителей на одного сегодняшнего русского опера. Но ветераны давно поувольнялись, ужасаться некому. Сами опера говорят, что хуже, чем сейчас, все равно не будет, значит, не страшно. Страшно, на самом деле, простым гражданам, защищать которых становится все трудней, и все чаще они оказываются беззащитными перед преступниками.