ПРОКОФЬЕВ-111

ПРОКОФЬЕВ-111

Елена Антонова

22 апреля 2002 0

17(440)

Date: 23-04-2002

Author: Елена Антонова

ПРОКОФЬЕВ-111 (Ко дню рождения великого композитора)

Родился Прокофьев 11 апреля (по старому стилю), в среду, в 5 часов дня. Следовательно, в этом году 23 апреля исполняется ровно 111 лет со дня его рождения. Круглых дат Сергей Сергеевич не любил, а к такой, думается, отнесся бы с великим уважением. Три единицы! Он никогда и ни от кого не скрывал, что стремится быть первым, правда, не за счет интриг или любой иной фальши, а только благодаря титаническому труду и данному от Бога таланту, который он многократно развил и приумножил.

В его жизни удивительно все, начиная с одной из первых его фраз, когда он, сидя на руках и глядя из окна на курятник (ему не было еще и года), внятно сказал: "Петусков с десяток будет", и кончая днем его ухода — 5 марта 1953 года, в который вся наша тогда огромная страна замерла от страха и скорби, потеряв своего вождя Иосифа Виссарионовича Сталина.

Сергей Сергеевич Прокофьев. Гениальный композитор, сохранивший незамутненность и остроту чувств чудо-ребенка. Непревзойденный новатор, первый среди композиторов XX века, чье имя — в ряду крупнейших музыкантов всех времен и народов, чьи открытия оказали мощное воздействие на мировое музыкальное творчество и навсегда занесены в сокровищницу музыкальной мысли, Прокофьев на сегодня — один из самых исполняемых сочинителей классической музыки. В нем удивительным образом слились как бы взаимно исключающие друг друга черты. Гений авангарда — и бережный хранитель традиций русской народной и классической музыки. Мятежный ниспровергатель старых канонов и форм, насмешливый и колючий скептик по отношению к рутине и псевдоромантизму — и противник умозрительных систем, искусственных приемов и догм, якобы ведущих к новизне. "Я всегда чувствовал потребность самостоятельного мышления и следования своим собственным идеям… Я никогда не хотел что-либо делать только потому, что этого требуют правила…Я не стесняюсь заявить, что, по существу, являюсь учеником своих собственных идей", — как всегда с предельной прямотой говорил он ("Musical Observer", октябрь 1918 г.). Неприятель любой позы, показных чувств и жеманной красивости, он смело использовал русские языческие примитивы, архаические лады и упрощенные ритмы, сочетая их с головокружительной динамикой, новым ладовым и тембровым звукосложением, лишь бы это было созвучно его идеям, тому, что он хотел выразить языком музыки. Его "варваризмы" казались настолько непривычными, так "царапали" слух, что поначалу заставляли демонстративно покидать его концерты даже искушенных, но слишком уж консервативно мыслящих музыкантов, не признававших его новаций, как это каждый раз случалось с ректором Петербургской консерватории Александром Константиновичем Глазуновым при исполнении "Скифской сюиты".

Правда, были прозорливцы, сразу и навсегда оценившие уровень таланта Прокофьева и потому снисходительно взиравшие на его довольно-таки рискованные экзерсисы, которые он предпринимал в поисках своего пути. Среди них — профессор Московской консерватории Сергей Иванович Танеев, первым разглядевший необычайную одаренность десятилетнего мальчика и потом до самой своей кончины в 1915 году пристально и с интересом следивший за ним. Вот что рассказал сам Прокофьев об одном инциденте, происшедшем между ними. Однажды (как всегда, Прокофьев документально точен и называет дату своего посещения Танеева — 20 ноября 1902 года), он вместе с Глиэром пришел к Танееву показать свои новые сочинения. "Сели играть симфонию в четыре руки: он и я, Танеев скромно в левой руке… Проиграв симфонию, Танеев сказал: "Браво, браво! Только вот гармонизация довольно простая. Все больше…хе-хе…первая да пятая да четвертая ступени!" Вот это маленькое "хе-хе" сыграло большую роль в моем музыкальном развитии. Оно запало вглубь, уязвило и пустило ростки… Микроб проник в организм и потребовал длительного инкубационного периода. Лишь через четыре года мои гармонические поиски обратили на себя внимание окружающих, а когда лет через восемь я сыграл Танееву одно из последних сочинений, он недовольно проговорил: "Что-то очень уж много фальшивых нот…" Я тогда напомнил ему относительно "хе-хе", и Танеев, не без юмора взявшись за голову, воскликнул: "Неужто это я толкнул Вас на такую скользкую дорогу!" Но, несмотря на определенное количество диссонантных нот, которые никогда полностью не исчезали из сочинений Прокофьева (оттого и свои детские "кусачие" пьески он называл "собачками"), его мелодические страницы потрясают своей напевностью и чистотой.

Духовное здоровье, завидное бесстрашие и нонконформизм в основополагающих вопросах жизни и творчества, органичная, как дыхание, любовь к России, подвигшая Прокофьева покинуть "благословенный" Запад, который к тому времени уже признал и принял его на "ура" и как пианиста-виртуоза, и как дирижера, и, конечно, как композитора, и вернуться на Родину в тридцатые годы, почти запредельная способность к упорному труду, в результате чего им за неполных 62 года жизни было создано (не считая многочисленных детских сочинений) 7 опер, 8 балетов, 7 симфоний, в общей сложности 9 фортепьянных, скрипичных и виолончельных концертов, 14 сюит и пьес для симфонического оркестра, 6 кантат, около 30 фортепьянных сонат, циклов песен и пьес камерной музыки, — все это делает Сергея Прокофьева поистине титанической личностью, героем не только нашего времени. И все же главным в творческом наследии да и в самой личности Прокофьева является то, что он и его музыка — гимн жизни, солнцу и человеку. В этом — решающее отличие сочинений Прокофьева, заряжающих человека энергией, от деструктивной музыки многих композиторов-модернистов, которая вносит в душу разлад, погружает в депрессию и тоску, как бы талантлива она ни была при этом.

И тем не менее в наш век, когда "сальеризм" расцвел махровым цветом, Прокофьеву не прощается ничего, что простилось бы его менее талантливым и более сговорчивым коллегам: ни жесткой принципиальности во взглядах на искусство, ни революционности в жизни и творчестве, ни презрения к амикошонству, ни тем паче того, что "он поступил не так, как Стравинский…, что он вернулся на Родину и начал в Советском Союзе новую жизнь". Потому и тогда, в те далекие тридцатые годы, когда всю политику в делах творчества возглавил Комитет по делам искусств, и сегодня, когда при видимом отсутствии цензурных комитетов невозможно оспорить диктат денежного мешка, Сергея Прокофьева продолжают приглушенно и анонимно, путем распространения разных слухов и мнений, хулить. Так до сего времени и продолжают жить слова, сказанные в 1937 году председателем Комитета по делам искусств по поводу кантаты к 20-летию Октября, мотивирующие ее отклонение: "Что же Вы, Сергей Сергеевич, взяли тексты, ставшие народными, и положили их на такую непонятную музыку?" Только недавно, когда впервые за много лет Октябрьская кантата почти без купюр прозвучала со сцены, мы смогли убедиться, что она так и осталась непревзойденным словом в симфо-хоровом жанре. Монументальная музыкальная фреска (250 страниц партитуры!), сочетающая политическую страстность с высоким лиризмом, написана на слова публицистических текстов(!), как всегда отобранных самим автором. На музыку положены и знаменитые строки Маркса: "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его", и фразы Ленина из работы "Что делать?", и слова Клятвы Сталина на траурном заседании, посвященном памяти Ленина, и отрывок из доклада Сталина о новой Конституции в ноябре 1936 года. Кантата написана для огромного состава исполнителей: четырех оркестров — симфонического, духового, оркестра баянов и шумового ансамбля, а также двух хоров! Динамичные переклички хоров, контрасты высоких и низких тембровых звучаний дают живые картины народных сцен. Документализм реальных текстов, распевно декламируемых хорами, в сочетании с оркестровыми антрактами, дающими музыкальные характеристики времени, рельефно рисуют все события Октябрьской революции: от грозного бушевания народной стихии, неотвратимости Октябрьского восстания, волей его вождей направляемого к победе, борьбы с интервенцией и крови гражданской войны вплоть до героических картин созидательного труда и построения нового государства. Октябрьская кантата, в силу разных причин (ее отвергали и слева, и справа) так никогда и не получившая ни настоящего разбора критики, ни полноценного исполнения, тем не менее остается одной из высочайших вершин творчества Прокофьева, которая и подготовила его к созданию таких великих национально-значимых сочинений, как кантата "Александр Невский" и опера "Война и мир".

Жизнь человека во многом определяется нагромождением случайностей. Но отчего-то оказывается, что большинство этих так называемых случайностей связаны друг с другом. В жизни Сергея Сергеевича Прокофьева было немало подобных случаев, на которые он со свойственной ему обостренной наблюдательностью не мог не обратить внимания, а обратив, не мог не отметить. Вот как он говорит о факте своего рождения. "Я родился в 1891 году. Четыре года назад умер Бородин, пять лет назад — Лист, восемь — Вагнер, десять — Мусоргский. Чайковскому осталось два с половиной года жизни; он кончил пятую симфонию, но не начал шестой. Римский-Корсаков недавно сочинил "Шехерезаду" и собирался приводить в порядок "Бориса Годунова". Дебюсси было двадцать девять лет, Глазунову — двадцать шесть, Скрябину — девятнадцать, Рахманинову — восемнадцать, Мясковскому — десять, Стравинскому — девять, Хиндемит не родился совсем. В России царствовал Александр III, Ленину был двадцать один год, Сталину — одиннадцать." Краткая, но исчерпывающая характеристика того мира, в котором предстояло жить и творить только что рожденному человеку, для которого главным делом жизни была музыка.

Мы невероятно богаты. Никто и ничто в мире не может сравниться с нами. Главное же наше богатство — это люди. До тех пор, пока наша земля способна рождать и растить людей, подобных Прокофьеву, мы не исчезнем с мировой арены, как бы печально ни складывались для нас сиюминутные исторические реалии. И в этом — основа нашего оптимизма, которым продолжает заряжать нас великий русский человек — Сергей Сергеевич Прокофьев.