Затянувшееся пение
Затянувшееся пение
Себастьян Фолкс. И пели птицы[?] - М.: Синдбад, 2014. – 600 с. – 3000 экз.
Процитирую с обложки: "Всемирно известный шедевр, ставший классикой современной английской литературы, изданный тиражом около двух с половиной миллионов экземпляров в Великобритании и более трёх миллионов – в других странах; роман, который критики ставят в один ряд с «На Западном фронте без перемен" и «Прощай, оружие!», впервые издан на русском языке!»
Вот такая нечаянная радость обретения нового Ремарка или Хемингуэя, вплоть до оксюморонной «классики современной литературы». Давайте посмотрим, что же на самом деле произошло.
«И пели птицы…» – вполне доброкачественная книга. С толком задуманная, не без интереса написанная. С нею только одна беда: она повествует весьма пространно о том, что было сказано неоднократно и много короче. Если сделать из «Птиц» выжимку, то она будет без ущерба уложена в два слова: «Жизнь продолжается». В сущности, об этом можно догадаться, даже глядя на обложку, где мужчина-военный целует женщину и летят к небесам птицы.
Поставим вопрос шире: зачем вообще писателю большая форма? Зачем он, имея сюжет, годный для компактной и запоминающейся повести, размазывает его на шестьсот страниц… да, роман Фолкса вдвое длиннее тех книг Ремарка и Хемингуэя, с которыми сравнивают его творение восторженные критики. Версию, что писатель всего лишь хочет немножко больше денег, мы отбросим как внелитературную. Версию, что Фолкс – графоман, отбросим просто потому, что это не так: и мысль, и дарование в нём несомненны. Допустим, что объём нужен для глубокого раскрытия характеров и тщательной проработки сюжета. Или для развития собственных, более не терпящих сокрытия многомудрых и многомерных размышлений. Или же автор творит сложную полифоническую систему, нуждающуюся во вместительном пространстве. Наконец, можно допустить, что стиль автора настолько самобытен и самоценен, что ему простится писание ради самого писания.
Ничего этого нет у Фолкса. Роман начинается с адюльтера, развёрнутого в интимно-эротических подробностях и имеющего все шансы завершиться счастливо. Но этого не происходит. Однако там, где Толстому потребовались сотни страниц, чтобы описать состояние Анны Карениной так, чтобы читатель поверил: да, ей, любящей и любимой, ничего иного всё же не оставалось, как броситься под поезд, – там Фолкс довольствуется десятком страниц, на которых читателю требуется много воображения – или очень много доверчивости – чтобы согласиться: да, эта женщина, наконец раскрывшая свою сущность и дождавшаяся исполнения мечты, может без объяснений бросить нежного возлюбленного, отца её ребёнка, и вернуться к холодному, жестокому мужу… нет, правда?
И вот так везде. Кажется, что британского писателя интересует лишь один его персонаж: Стивен Рейсфорд. Он должен быть грустным, отстранённым, опустошённым, ожесточённым, его должно провести через перипетии Первой мировой, и он будет проведён, и перипетии показаны вполне ужасно и убедительно – вполне верится, что это была та самая война, на которой англичане и французы надорвались и сильно поутратили боевой дух. В свете уже упомянутых сравнений небесполезно вспомнить, что и Ремарк, и Хемингуэй сами были на той войне и писали о ней как очевидцы – оба всего лишь через десятилетие после окончания Первой мировой. И тем не менее книги их – в два раза короче. А ужасы войны, при всей несомненной достоверности, не так натуралистичны. Что это за писательское свойство? Быть может, это целомудрие, которого не хватает Фолксу – или же его читателям, ориентируясь на которых он пишет свою книгу. Слишком явное и наглядное скрещение и совмещение Эроса и Танатоса… так ли оно нужно?
Разумеется, у Фолкса есть и то, чего нет у классиков: взгляд из будущего, который прямо выражен в добавочном сюжете: женщина из конца 70-х пытается разузнать как можно больше о своём деде, который сражался в Первую мировую. И в этом похвальном стремлении обращается к своей матери (его дочери) не в первую, а в последнюю очередь. Разумеется, и такое может быть, но это всё же не вполне типично и нуждается в объяснении, для которого в книге, как мы помним, достаточно много места. Но объяснения нет или почти нет: образы Элизабет и её матери Франсуазы размыты. Перед нами просто люди из будущего, которые заинтересовались Первой мировой и сделали кой-какие для себя открытия. Да, лучше так, чем никак, но для чего шестьсот страниц? Написанные между тем всего за семь месяцев «в состоянии, близком к исступлению» (это цитата из предисловия), – возможность как-то перерабатывать и углублять сюжет не успела бы прийти автору в голову.
По большому счёту книга Себастьяна Фолкса не стоит хулы. Это вполне качественное и благонамеренное, исторически грамотное сочинение о связи поколений, о памяти, о том, что ничто на земле не проходит бесследно… Оно всего лишь неоригинально. Всего лишь чрезмерно. Всего лишь не встаёт в тот славный ряд, куда его пытаются поставить. Но, вероятно, оно вполне соразмерно своему читателю.
Теги: Себастьян Фолкс , И пели птицы