Андрей Романов "ПРОКЛЯТЫЙ ПРОСТОР"

Андрей Романов "ПРОКЛЯТЫЙ ПРОСТОР"

"Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник…". С легкой руки дедушки Крылова и к нашему вящему ужасу, в журналистику обычно идут те, кто в школе накропал тетрадку стихов и удостоился похвалы преподавателя литературы. Но мы-то знаем, что учителя литературы — в массе своей — несостоявшиеся "поэты" и в поэзии они разбираются "не хуже" любого наперед заданного литературоведа.

Это порождает дьявольскую уверенность в себе, безапелляционность высказываний и, что самое неприятное, ощущение неотъемлемого права "учить" не только в силу своих должностных обязанностей, но и по велению "щырого сэрця".

Неизвестно, как сейчас, но раньше на факультете журналистики выбраковывали еще на стадии приемного собеседования тех, кто притаскивал тетрадочку школьных стишат. И правильно делали!

Стихотворчество и журналистика настолько далеки друг от друга, что нельзя же, в конце концов, считать бумажный лист формата А4, на котором записывается любой текст, основным признаком родства.

Так и повелось: учитель поощряет графоманские опыты, ободренный ученик все-таки поступает на факультет журналистики, заканчивает его и, работая в средствах массовой информации, в виду потогонного сочинительства редакционных заданий, не имеет возможности стихослагать самому, — но считает своим долгом хотя бы частично прикасаться к поэзии. А поскольку графомана-журналиста от стихописаний отучить невозможно, то он привносит свое понимание поэтического процесса в разнообразные журналистские жанры, пытаясь связать несвязуемое, при этом в большинстве случаев навязывая абсолютно неквалифицированную оценку рядовому радиослушателю или невзыскательному телезрителю.

Цепная реакция непрофессионализма в поэзии поддерживается и далекими от таланта окололитературными функционерами. При хулимой и оболганной советской власти десятиминутки поэзии обычно поручали вести таким замечательным мастерам слова, как Леонид Хаустов. И, поверьте, у такого взыскательного мастера не смогла бы проскочить в эфир белиберда, подобная полурифмованному мычанию Елены Шварц и Виктора Ширали.

Да, руководство КГБ организовало для андеграунда "Клуб 81", но, когда с высокого соизволения на клубный сборник обкомом была выделена бумага, любопытство истинных любителей поэзии было утолено раз и навсегда: за подпольным Нечто однозначно скрывалось самое что ни на есть банальное Ничто.

Ведь русская поэзия — поэзия младоязычная, она не исчерпала себя ни в рифмованном стихе, ни в классических размерах. Поэтому все попытки неумелых стихотворцев встать на котурны нетрадиционных ассонансов и диссонансов, а подчас — и на шаткие ходули так называемого контекста, на поверку оказывалось элементарным неумением писать стихи, как говорят краснодеревщики, — заподлицо! Интеллигентность истинных талантов всегда забивалась нахрапистостью "подпольных" мэтров, слабоватых как до халявной водки, так и до общественного признания собственной гениальности.

Один наш приятель, прекрасный инженер-гидротехник, мастер на все руки, совершенно терял всякое соображение, когда ему вдруг,— после вполне законной рюмки по красным праздникам,— хотелось спеть для гостей любимую студенческую песню:

"Черный ворон в небе кружит,

Мангышлак горит в огне,

Мертвецы одни не тужат

На проклятой целине…"

и так далее, и тому подобное около десяти куплетов с заунывным припевом.

Все бы ничего, но медвежье отсутствие слуха и отвратительный козлетон приводили в трепет окружающих, а отдельные попытки подпеть солисту, чтобы скрасить негативное впечатление от подобной самодеятельной художественности, — вызывали у нашего "Карузо" фортиссимо. Вероятно, будь рядом с ним в то время даже популярный ныне Басков, то искусному тенору было бы, пожалуй, трудно справиться с этим настырным неумехой.

Это же, кстати, постоянно происходит на совместных концертах вышеупомянутого Баскова со всей нашей полуглухой, полубезголосой тусовкой, начиная от Алки Галкиной и Лолиты Милявской, и кончая Владимиром Винокуром и Максимом Алкиным. Не говоря уже о лицах нетрадиционной ориентации — таких, как Шура и Б. Моисеев…

Ныне популярная телевизионная игра "Слабое звено" со всей отчетливостью показывает, как опасно с места в карьер показывать свой талант и тот объем знаний и умений, которым наделила тебя природа. Слабаки, прорывающиеся к выигрышной заветной сумме вне зависимости от её размера, рано или поздно объединяются и выбрасывают из "команды" сильного, лишь бы добраться до цели самим.

Нечто подобное происходит и в поэзии… "Гениальные" слабаки из андеграунда не признают никого из тех, кто волею судьбы числится в официальных поэтах, даже вне зависимости от степени таланта.

Но, скажем, А.С.Кушнер авторитетен и в среде профессионалов, и в среде андеграунда! Поэтому его сопроводительные слова воспринимаются зачастую как рекомендация к участию в бесконечной беседе классиков, беседе, ведущейся на протяжении всех веков существования поэзии.

Да, в поэзии, по словам Кушнера, идет "борьба за овладение не только новым поэтическим видением, но и новой поэтической речью". Всё бы ничего, когда дело касается "видения", а как быть с "новой речью"? Кушнер апеллирует к авторитетам: к Хлебникову, Кузмину, Заболоцкому. С Хлебниковым, пожалуй, всё ясно, но причем тут Заболоцкий? "Новая речь" только тогда и становится новой, когда с ее помощью открывается "новое видение", возникает поэтическое прозрение, контекстно понимаемое лишь настоящими поэтами. Такую поэзию, получившую от Бога первое, второе, а подчас и видение более высоких порядков, хочется читать и перечитывать вновь, постигая глубину поэтической мысли, восхищаясь новизной передачи реальных человеческих чувств и переживаний.

И всё равно, вся вышеуказанная "новизна" складывается из одних и тех же вполне банальных слов, поставленных во вполне "банальный" стихотворный размер; и только необычность эпитетов, хотелось бы даже подчеркнуть — развернутых эпитетов,— в органическом взаимодействии с развернутыми метафорами, без применения такого примитивного тропа, как сравнение,— иными словами, когда каждое слово является образом, а не символом, — именно тогда достигается та полновесная глубина, о которой только и приходится мечтать лишенным внутреннего видения.

В свое время подобным "поэтическим фантазиям" пылко аплодировали московские "первопроходцы" Ахмадулина и Вознесенский. Это с их легкой руки у нас в поэзии окопались Ольги Седаковы и Елены Шварц. Фамилия, стоящая во главе этого явления, сама по себе значения не имеет, как и весь тот объем строк, следующий за фамилией. Так для чего же опытный, хотя и вторичный литератор Кушнер, столь рьяно пропагандирует всю ту грязь, мерзость и прочие анатомические нелепости, выданные на свет Божий Еленой Шварц, "феноменально знаменитой" с его же легкой подачи?..

А исключительно для того, чтобы показать нам — русской современной классической поэзии, по его мнению, не существует. Но зато существует тот суррогат, который, очевидно, безграмотен, идет не от мира сего, да к тому же еще и унавожен кровавыми страшилками, относящимися в большинстве своем к разделу офтальмологии. Скуден и убог поэтический арсенал поэтессы, оказавшейся в фаворе, сугубо говоря, по праву рождения. И возносят ее на пьедестал критики, вынужденные стать критиками, потому что даже по праву рождения на звание поэта им было не потянуть.

Книжка "Стороны света", изданная Еленой Шварц на излете перестройки, говорит о полнейшей деградации всей системы государственной издательской деятельности. В 1989 году в ЛО "Советский писатель" повыскакивали книжки-поскребыши, книжки-ублюдки, страдающие всеми болезнями, присущими человеческой популяции: к примеру — книжки-"опорники", "запорники", "спинальники", "церебральники", "олигофрены" и т.д., и т.п. Тогда же "выполз", как Иов, покрытый язвами всевозможных поэтических болезней, сборник стихов В.Сосноры, где читать можно было только произведения, написанные в 50-е—60-е годы и, кстати, одобренные соратником Маяковского Николаем Асеевым. В последующие два года издательства только выплачивали автору гонорары, но книги уже не выпускали. Впоследствии книжки стали выходить за счет самих авторов, в авторской редакции, в авторском оформлении. Но в 1989-м это счастливое завтра еще не наступило, и за свою книгу Елене Шварц приходится через пятнадцать лет отвечать по гамбургскому счету.

Недавно она выступала по одному из телевизионных каналов города. Заунывная галиматья, прозвучавшая из ее уст, заставила оглянуться в прошлый век и перелистать книжку, переполненную грамматическими нелепицами и похмельными сентенциями на антично-средневековые темы. Вправду говорят, если поэт был неинтересен в момент создания своих произведений, он на 100% будет неинтересен в будущем. Написанное Еленой Шварц к реальной жизни не имеет никакого отношения. И более правильным было бы дать название книге: "Стороны тьмы", ибо сатанизм, заложенный в неё изначально, заставляет отшатнуться от предложенных произведений, дабы сохранить чистоту собственной души от прикосновения к нечистой силе.