Случай на Никитской

Случай на Никитской

Случай на Никитской

Замечательному писателю и редактору спецпроектов "ЛГ" Алесю КОЖЕДУБУ исполнилось 60 лет. Мы любим и уважаем нашего коллегу и друга, поздравляем его и желаем всего, что полагается желать юбиляру. Надеемся, читатели присоединятся к нам.

В нижний буфет Центрального дома литераторов обычно я захаживал после работы. К этому времени там уже сбивались компании потрёпанных литераторов, которые распивали из-под полы принесённую водку, громко переругивались между собой и иногда дрались. Но тем не менее выпить рюмку-другую там было можно.

В этот раз я зашёл туда в обеденный перерыв. Стояла вторая половина августа, на улицах было жарко и душно, и кондиционер в буфете манил не меньше холодной рюмки водки.

За столиком в левом углу я увидел собратьев по перу Григория и Алексея.

- Что это вы спозаранку? - спросил я, подсаживаясь к ним.

- Тебя ждём, - хмыкнул Григорий.

- А я в отпуске, - сказал Алексей. - Послезавтра уезжаю.

- На море?

- На родину, - вздохнул Алексей. - Мать плоха.

Я взял три рюмки водки и бутерброды с ветчиной и сыром.

- Надо же - ни одного посетителя, - сказал я. - Даже Машкуты нет.

- Ещё не проспался, - посмотрел на дверь Григорий. - Вчера его опять вывели.

- С мордобитием?

- Его даже бить противно! - брезгливо поморщился Гриша.

Пьяный Машкута как-то назвал Григория "прозаиком-импотентом", и тот, конечно, обиделся.

- А ведь когда-то хороший писатель был, - сказал я.

- Это миф, им же и сотворённый, - фыркнул Гриша. - Не был он хорошим писателем.

Алексей пожал плечами. Как критик, он старался соблюдать хотя бы видимость объективности.

- Время расставит всех по ранжиру, - сказал я.

В дверях появилась Екатерина. "Не может быть", - сказал я себе и помотал головой. Однако видение не пропало. Наоборот, оно бодро направилось к нам.

Екатерина была потрясающая девушка. Кроме немногословности она обладала удивительно ровными и длинными ногами. Даже трезвый я не мог отвести от них глаз.

Я вскочил и помог даме сесть.

- Пиво, водка, коньяк? - шепнул я в маленькое ушко.

- Кофе, - улыбнулась она.

Я послушно принёс кофе.

- За луч света в тёмном царстве! - поднял я рюмку.

- Какой ещё луч? - покосился на меня Григорий.

- На улице дождь, грязь, холод, настоящее тёмное царство, - стал я ему объяснять, - и тут является Катерина со своими ногами. Взгляни, эти ноги разве не луч?

- Ноги как ноги, - посмотрел под стол Гриша. - Вот если бы потрогать[?]

- Трогать нельзя, - погрозил я ему пальцем.

- А ты испроси разрешения, - посоветовал Алексей.

- Девушка, можно потрогать вас за коленку? - галантно наклонился к ней Алексей.

Екатерина пожала плечами.

- Можно, - удовлетворённо усмехнулся Алексей.

Гриша осторожно положил руку на круглое колено девушки.

- Хорошие ноги, - кивнул он и убрал руку. - Луч.

"А вот мне ни разу не довелось потрогать, - позавидовал я. - Наверное, не так просил".

- Вы не просили, - сказала Катя и поправила юбку.

- Об этом не просят, - вздохнул я. - Но не будем о грустном. Почему ты ещё в Москве?

- Завтра улетаю, - улыбнулась она уголками губ.

- Какое из морей?

- Средиземное.

Екатерина работала редактором в одном из крупных издательств и вполне могла позволить себе отдых в хорошем месте. Но в данном случае, видимо, речь шла о спонсоре.

- Канны? - посмотрел я на неё.

- Сан-Тропе.

- Отель в первой линии?

- Конечно.

- Вы на каком языке говорите? - спросил Григорий. - Ни черта не понимаю.

- Тебе и не надо понимать, - откинулся я на спинку стула. - Вот был я недавно в Геленджике[?]

Я запнулся, потому что именно в этот момент в буфет вошла троица. И я сразу почувствовал, что сейчас что-то произойдёт.

Троица направилась к ближайшему от нас столику и по-хозяйски расположилась за ним.

- Не возражаете? - с едва уловимым акцентом обратился ко мне лощёный господин лет сорока, вероятно, старший в этой компании.

Я пожал плечами. В нижнем буфете не было принято спрашивать разрешение. Катина коленка являлась тем самым исключением, которое подтверждает правило.

- А я никому ничего не разрешала! - дёрнула плечиком Екатерина, и это было не похоже на неё.

- Ладно-ладно, - погладил я её по руке. - Мы пошутили.

- Давненько я не бывал здесь, - сказал господин, оглядываясь по сторонам. - Абсолютно ничего не изменилось.

- В буфете водка дрянная, - поморщился белобрысый молодой человек с брюшком, - да ещё разбавленная.

"Рая действительно разбавляет, - усмехнулся я, - но только перед закрытием".

- Мы водку пить не станем, - неизвестно откуда в руках господина появилась большая глиняная бутылка. - Ничего не имеете против рижского бальзама?

"Как это я сразу не догадался? - с облегчением подумал я. - Такой акцент бывает только у русских из Прибалтики. Водка, разбавленная бальзамом, в Риге называется "кристап".

- Мы никогда ничего не разбавляем, - со стуком поставил на стол бутылку господин. - Вы не против, если мы соединим наши столы?

Второй его спутник, хмурый верзила, очень ловко сдвинул столы, не задев никого из нас.

- Я ухожу, - легко поднялась Катерина, ещё раз продемонстрировав свои изумительные ноги.

Странно, но на них смотрел один я. Григорий, прищурив глаз, приглядывался к бутылке. Алексей следил за манипуляциями верзилы. Лощёный и вовсе отворотился к стене.

- И что ты всё торопишься, - вздохнул я. - Русская женщина должна быть степенной.

- И дородной, - показала мне язык Катерина. - Приятных развлечений.

Я проследил взглядом, как она шла, помахивая сумкой и покачивая бёдрами.

- Сегодня женщины нам не нужны, - сказал господин, придвигаясь вместе со стулом к столу и беря в руки бутылку. - Сегодня мы будем говорить о литературе.

"О литературе как раз лучше беседовать в присутствии женщин, - подумал я. - И желательно хорошеньких".

- Это распространённое заблуждение, - взглянул на меня господин. - Женщины отвлекают от главного.

- И что же главное? - попытался я поймать его плавающий взгляд.

- Главное - это разомлевшая Москва в августе. Мысли о хлебе насущном. Предстоящий отдых в Крыму. Кстати, он пройдёт хорошо, вы останетесь довольны.

- Спасибо.

Я отметил про себя, что ничему не удивлюсь. Червячок тревоги, обычно просыпающийся в любой незнакомой ситуации, безмятежно дремал.

- А что это за бальзам, которого я не знаю? - спросил Григорий. - Как он называется?

- Это очень редкий бальзам, - усмехнулся господин. - Знать его вы не можете, ибо никто из москвичей его никогда не пил. Фридрих, сколько ему лет?

- Сто, - сказал Фридрих, составляя кофейные чашки одна к одной, как пирамиду в бильярде. - А то и все двести. Мы его у одного курфюрста одолжили. Или он не курфюрст?

- Что ты людям голову морочишь? - осклабился господин. - Налей.

- Может, рюмки принести? - сказал я. - Из чашек неудобно.

- Этот бальзам удобно из любой посуды, - повернулся ко мне господин. - Но вы не бойтесь, он настоящий.

Фридрих разлил по чашкам тёмную маслянистую жидкость.

- Прошу отведать, - взял в руки чашку господин. - Николаус, тебе пока нельзя.

Верзила с отсутствующим видом стал изучать потолок. Странно, но в этой компании мне он был симпатичнее остальных. Впрочем, Фридрих тоже не вызывал опасений.

- Здоровье господ писателей!

Лощёный медленно выпил чашку до дна.

"Как же его зовут?" - подумал я, делая глоток.

Бальзам действительно был отменный. Защипало в горле, одеревенел язык, в нос шибанул запах луговых трав, приятно закружилась голова.

- Хорош? - заглянул мне в лицо Лощёный.

"Да у него разные глаза!" - изумился я.

- Это зависит от освещения, - сказал Лощёный. - Но не будем отвлекаться. Итак, о чём вы пишете, господа? Вот вы, например?

Лощёный повернулся к Григорию.

- Обо всём, - сказал Гриша.

И он абсолютно не врал. Григорий действительно писал обо всём. Он был уникум в полном смысле этого слова. Во-первых, Гриша запоминал всё, о чём читал. Во-вторых, прочитывал он в среднем две книги в день. И если ты в разговоре упоминал, например, китайскую династию Хань, Мин или Цинь, Гриша называл годы правления императоров из этой династии и причины, из-за которых она погибла. Так же легко он рассуждал о разрушении Иерусалима, походах викингов, стволовых клетках и мормонских сектах. К последним он проявлял особый интерес. По его мнению, наступала эра мормонского владычества на земле.

- Из-за многожёнства? - спросил я, когда Гриша рассказал мне об этом.

- В том числе, - кивнул он.

Лощёный, однако, об уникальности Гриши ничего не знал.

- Писать обо всём, - усмехнулся он, - значит, писать ни о чём.

- Поэтому, наверное, меня и читают, - пожал плечами Гриша. - У меня больше двадцати книг.

- И все они будут востребованы потомками?

- Об этом, к сожалению, никого не спросишь, - засмеялся Алексей.

Его чашка давно была пуста, и он не возражал бы, если бы её снова наполнили.

- Налей, - разрешил Лощёный.

Белобрысый разлил по чашкам бальзам.

"Кто же они такие? - подумал я. - На писателей не похожи. Тогда почему припёрлись в Дом литератора?"

- А мы и в прошлый раз были неподалёку отсюда, - усмехнулся Лощёный. - Во всяком случае, так написал один из ваших. Как называется это место?

- Патриаршие пруды, - пробурчал верзила.

- Да, пруды, трамвай, подсолнечное масло и прочая ерунда, - поморщился, оглядываясь по сторонам, Лощёный. - Однако мы отвлеклись. Смею вас заверить, Григорий, ни одна из ваших книг интереса у потомков не вызовет.

В принципе он сказал то же самое, что и пьяный Машкута, но Гриша не обиделся. Привык, наверное.

- А моя? - вскинулся Алексей.

Его кофейная чашка опять была пуста.

- Дайте ему стакан, - распорядился Лощёный. - С вами, дорогой, дела обстоят несколько сложнее. У вас сколько книг?

- Четыре прозаических, - стал загибать пальцы Алексей, - две поэтических и две критических. Всего восемь.

Пока он считал свои книги, верзила принёс стакан. А может, он никуда и не ходил, взял стакан прямо из воздуха.

- Ничего из этого не останется, - пренебрежительно махнул рукой Лощёный, - а вот вашу диссертацию по творчеству Фиша один раз прочитают.

- Когда? - разинул рот Алексей.

- Через пятьдесят восемь лет.

- Почему её прочитают только один раз? - заносчиво спросил критик.

- Фиш очень слабый писатель, - хмыкнул Лощёный. - И вы это знаете не хуже меня. Но даже слабые писатели иногда вызывают интерес. Вот и вашим немцем заинтересуются в этом[?]

Лощёный заглянул в записную книжечку, которая появилась в его руках, как и стакан, неизвестно откуда.

- В Юго-Восточном штате, - прочитал он и закрыл книжечку.

- Это что же, наша земля будет поделена на штаты? - удивился Григорий. - Как Америка?

- Увы, - постучал пальцем по книжечке Лощёный. - Тринадцать штатов. Исходя, так сказать, из законов целесообразности.

"Интересно, а обо мне в этой книжечке написано?" - подумал я.

- Здесь написано обо всех, кто этого заслуживает, - повернулся ко мне Лощёный.

Я увидел, что глаза у него опять стали разными: один чёрный, второй зелёный.

- А кто у вас вместо кота? - неожиданно для себя спросил я. - Того, что в трамвае ездил?

- Кот остался дома, - ответил Лощёный. - С животными сейчас путешествовать сложно.

- Ему билет в трамвае не продают! - захихикал Фридрих.

- Трамвай, осетрина второй свежести и представление с голыми барышнями - это писательские штучки, - одёрнул его Лощёный. - Господа писатели лучше нашего знают.

- А сумасшедший дом? - хрипло спросил Алексей.

- Дома для умалишённых, к сожалению, существуют, - придвинул к нему стакан с тёмной жидкостью Лощёный.

- Да надоел мне этот бальзам!

Алексей вместе со стулом отодвинулся от стола, поднял с пола ободранную сумку, водрузил её на стол и достал початую бутылку водки.

- Кому налить? - обвёл он присутствующих грозным взглядом.

- Я по принуждению не пью, - накрыл свою чашку рукой Григорий.

Мне после бальзама водки тоже не хотелось.

- Николаус, помоги господину критику, - распорядился Лощёный.

Верзила, не вставая, взял бутылку из рук Алексея, двумя круговыми движениями раскрутил её, запрокинул голову и дугообразной струёй влил содержимое бутылки себе в рот.

- Чистая работа! - восхитился Фридрих.

- А мне? - побагровел Алексей.

- Вам мы нальём хорошую водку, - сказал Лощёный. - Какую предпочитаете: "Абсолют", "Белуга", "Смирновская"?

- "Рябчик"! - стукнул по столу кулаком Алексей.

В последнее время в московских магазинах появилась водка "Рябчик", и мы её иногда употребляли.

На столе рядом с сумкой Алексея возник налитый всклень стакан.

- "Рябчик"? - недоверчиво спросил Алексей.

- Рябчик-рябчик, - кивнул Лощёный.

Алексей осторожно взял двумя пальцами стакан, поднёс ко рту и большими глотками осушил его.

- Браво! - зааплодировали Лощёный, Фридрих и Николаус.

Мы с Гришей не хлопали, потому что знали, на что способен наш товарищ.

- А ты мог бы отличить "Рябчик" от "Абсолюта"? - наклонился ко мне Григорий.

- Нет.

- Я тоже.

- А это был и не "Рябчик", - подмигнул нам Лощёный. - Чистая сивуха.

"Не похож он на Воланда, - подумал я. - Доморощенный фокусник из Риги".

- Я бывал в тех краях, - с серьёзным видом подтвердил фокусник. - Генриха Латвийского сопровождал.

"Крестовый поход начала тринадцатого века? - вспомнил я. - Как раз Генрих и основал Ригу".

- Огнём и мечом крестили? - осведомился я. - И много народу угробили?

- Не так уж и много, - осклабился Лощёный. - Историкам свойственно преувеличивать. Но сегодня нас интересуют не историки, а писатели. Николаус, как твоё мнение?

- Писатель здесь один, но и он не Достоевский, - Николаус прикрыл ладонью зевок. - Так себе писатель. Можно даже сказать, посредственность.

Я, Григорий и Алексей переглянулись. Конечно, можно было прикинуться в стельку пьяным, ничего не видеть и не слышать, но сейчас прозвучало оскорбление в чистом виде. Во-первых, кто этот единственный писатель? Во-вторых, не Николаусу объявлять его посредственностью. И в-третьих, кто в доме хозяин?

Алексей потянулся к пустой бутылке, но её на столе уже не было. Исчезла.

- Бальзаму, немедленно налить бальзаму! - распорядился Лощёный. - Он отрезвляет.

"А ведь действительно отрезвляет, - подумал я, сделав глоток. - Но что за сволочь играет с нами в кошки-мышки? Я, положим, вполне трезв и ни на какие провокации не поддамся, а вот ребята[?]"

С ребятами делалось что-то непонятное. Алексей, сложив руки на животе, упёрся подбородком в грудь и уснул. С ним это бывало довольно часто. Только что разговаривал вполне здраво и убедительно, а через секунду спит, и тоже вполне правдоподобно.

Григорий ушёл к Рае за очередной чашкой кофе и застрял там. Он вообще любил общаться с народом - водителями такси, дворниками и даже полицейскими. С Раей он обсуждал политическую ситуацию в стране. Кто победит - демонстранты с Поклонной горы или Болотной площади? Рая стояла за Поклонную гору, Григорий для поддержки интриги держал сторону Болотной.

- У вас там одни олигархи! - громко сказала Рая.

- Неужели я похож на олигарха? - изумился Гриша.

- Вы не похожи, а остальные олигархи.

- "Олигархия" в переводе с греческого - это "кучка власти". У нас на Болотной никакой власти, одна кучка. Кучка протестующей интеллигенции.

- Это Собчак интеллигенция? - легла грудью на стойку Рая. - Или Немцов? Американские прихвостни!

Гриша ушёл от одних оскорблений и пришёл к другим. Но писателю того и надобно. Кстати, кого имел в виду Николаус, объявляя одного из нас посредственностью?

- Он пошутил, - потрепал меня по плечу Лощёный. - Николаус вообще шутник. Как он бутылку водки выдул?

- Классно, - согласился я. - У вас в Риге все такие?

- Я никогда не был в Риге, - отодвинулся от меня Лощёный. - Вы меня с кем-то путаете.

- Сами только что говорили о Генрихе Латвийском.

- Это они свою образованность хочут показать, - захихикал Фридрих. - Дрянь человечишко. Но и писатели, конечно, г[?]о.

- Не все, не все, - положил ему руку на плечо Лощёный. - И кто тебе дал право обзываться? Сейчас в Ригу отправлю.

- Не надо! - испугался Фридрих, из его глаз покатились крупные слёзы. - Я больше не буду!

"Перепились", - сказал я себе.

Я скосил глаза и стал смотреть на кончик собственного носа. Это было проверенное средство для отрезвления. На собутыльников оно тоже действовало безотказно.

- А у меня так не получается, - пожаловался Фридрих. - Мессир, я тоже хочу выглядеть идиотом!..

- Как малые дети, - вздохнул Лощёный. - Николаус, с высунутым языком ты похож на удавленника. Господам писателям можно, а тебе нельзя. Взрослый ведь человек.

Николаус принял нормальный вид. Фридрих по-прежнему сидел с перекошенной рожей.

- Налей бальзаму, - сказал Лощёный.

- Кончился, - пожал плечами Фридрих.

- Тогда водки.

- И водка кончилась.

- Водка никогда не кончается! - проснулся Алексей. - Она не может кончиться по определению. Без водки жизнь лишена смысла. Даже самого малого.

Он опять уронил голову на грудь.

- Хорошо сказал, - усмехнулся Лощёный. - Если б ещё и писал хорошо[?]

Я хотел сказать, что это действительно дано не каждому, но вместо этого выпрямился на стуле и троекратно перекрестился. Ей-богу, это произошло само по себе.

- До чего в вас сильны предрассудки! - посмотрел на меня Лощёный.

Вместе со стулом он отодвинулся от стола. Лицо его враз осунулось, по нему пролегли глубокие морщины, и глаза стали одинаково чёрного цвета. Я, впрочем, старался в них не смотреть.

- Как у вас пишут, в воздухе распространился сильный запах серы, и чёрные всадники унеслись вскачь по серебристой дороге к звёздам, - Лощёный тяжело вздохнул. - Никогда не пишите ерунды, милейший, это вас не оправдает перед потомками, даже если вам заплатят. Всё кончилось, Фридрих?

- Так точно, мессир.

- Тогда мы уходим. Единственное, что здесь было настоящим, это бальзам. Напиток высшего качества. А всё остальное[?]

В буфете вдруг погас свет, стало темно, как в склепе. Впрочем, нижний буфет и был склепом, в котором ещё можно узреть мощи странноватых субъектов, когда-то называвшихся писателями. К всегдашним запахам растворимого кофе и несвежего люля-кебаба примешался запах перегоревшей электропроводки.

Свет вспыхнул через пять минут. Троицы, конечно, в буфете уже не было.

- А где наши новые иностранцы? - Григорий вернулся от Раи с тремя рюмками водки.

- По аналогии с новыми русскими? - хмыкнул я.

- Ну да, - уселся на свой стул Григорий. - Хотя русский язык у них ещё вполне приличный. Хорошие ребята. "Рябчиком" угостили.

- Это был не "Рябчик", - сказал я.

При слове "рябчик" Алексей проснулся.

- Где я? - посмотрел он сначала на меня, затем на Григория.

- Где надо, - успокоил его Гриша.

- А латыши?

- Ушли.

- Вы помните, кого они назвали единственным настоящим писателем среди нас? - грозно вопросил Алексей.

- Конечно, - сказал я.

- Тебя через сто лет прочитает один человек, - кивнул Григорий. - Японец.

- А тебя вообще никто не прочитает.

Алексей неверной рукой взял рюмку водки, недоверчиво понюхал её и провозгласил:

- За литературу!

Мы выпили.

Я внимательно посмотрел на своих друзей. Что ж, верно сказал один из наших великих кормчих: "Других писателей у меня нет". И других товарищей тоже. Такая ли уж разница, кого из нас будут читать через сто лет? Был бы вот этот буфет на Никитской. Было бы с кем выпить рюмку. Была бы в конце концов Екатерина.

А новые иностранцы найдутся.

Алесь КОЖЕДУБ