Любовь Родионова: “АРМИЯ ДЕРЖИТСЯ НА НИХ!”

Любовь Родионова: “АРМИЯ ДЕРЖИТСЯ НА НИХ!”

Мать солдата-мученика Любовь Васильевна РОДИОНОВУ хорошо знают и ждут солдаты-срочники в самых “горячих точках” Чечни.

Эта хрупкая женщина, воспитавшая сына-героя, вооружившись лишь терпением и верой в то, что кроме нее никто этого не сделает, преодолевая бесчисленные препятствия, раз за разом привозит на передовую тонны продуктов, теплых вещей — всего того, что удалось собрать для солдат в московских церквях и монастырях. “Я нигде себя так хорошо не чувствую, как здесь — среди солдат”, — признается Любовь Васильевна , отправляясь в очередную поездку...

— Любовь Васильевна, за последние месяцы вы уже несколько раз побывали в Чечне: ездили на передовую, встречались с генералами и солдатами. У вас, наверное, еще свежи воспоминания о первой войне. Что изменилось?

— Сейчас положение значительно лучше, чем в 96-м. Однако после марта, который фактически прошел впустую, стали закрадываться некоторые подозрения. Чего мы выжидаем? Неужели это демарш ПАСЕ смог нас так напугать?.. Если и в самом деле за спиной армии кто-то ведет переговоры с бандитами — это катастрофа. Так в Чечне считают все — и солдаты, и офицеры, и генералы. Сколько раз мне приходилось слышать: неужели опять все зря, ведь сколько ребят положили — они ведь перевернутся в могилах…

Я помню в первые поездки — в ноябре, декабре, январе, феврале — тогда совсем другой настрой был. Мы с Шамановым пролетели над Ханкалой на "вертушке". И я увидела наши войска. Мощнейшая группировка — целый палаточный город. Была уверенность в том, что на этот раз мы пойдем до конца. И это ощущение нашей силы душу радовало! А потом, после очередной поездки в начале марта, когда псковские десантники погибли, сижу у телевизора, жду: когда же про десантников сообщат? Молчание… Шли дни — о них ни слова. Меня это очень задело, нельзя так поступать!..

А после выборов активность боевых действий стала резко снижаться. Такое ощущение, что после того, как Путина выбрали, события на Кавказе перестали его интересовать. Может быть, я ошибаюсь (хорошо бы!), однако уже месяц (целый месяц!) там ровным счетом ничего не происходит. Шаманова, Трошева, других генералов "тасуют", как в карточной колоде. Основную нагрузку вынуждены на себя брать их заместители…

— Любовь Васильевна, а много ли среди наших солдат, сражающихся в Чечне, верующих?

Когда Женя служил, я видела его и других ребят на зарядке, — он был с крестом один. А теперь таких ребят очень много. И среди офицеров, и среди генералов многие — искренне верующие люди. Вот генерал Шаманов, когда пишет благодарность, обязательно добавляет: "Храни вас Бог!". Если бы вы видели, как он принял крестик. Как истово осенил он себя крестным знамением, с каким благоговением он крест поцеловал...

— И все-таки то, что большинство ребят не получили в детстве правильного христианского воспитания, наверное, сказывается…

— Да, конечно. Когда я раздаю им крестики, спрашиваю: "Как же так, у тебя до сих пор крестика нет?" Многие говорят: "Потерял". Другие: "Я никогда не носил". А некоторые колеблются: взять или не взять. И я спрашиваю таких: "А зачем ты его берешь?" Они честно отвечают: "Так, на всякий случай". А я думаю: "Ну и слава Богу — пусть хоть на всякий случай".

Глубоко верующих среди них действительно мало, но я абсолютно уверена, что им сейчас, как никогда, необходим Господь. Не на кого им надеяться больше…

Каждый парень живет там с ощущением постоянной опасности. Потому и глаза у них такие взрослые. Они там по пять месяцев в сырых портянках, ни разу не помывшись. Многие просто гниют заживо. Даже раздеться на ночь не могут — холодно. Но они не жалуются! Они благодарят за помощь. Я еще ни разу не слышала, чтобы кто-то пожалел себя. Им очень тяжело, но живут они, как одна большая семья. Помогают друг другу. Делят все по-братски…

— А как вас встречают солдаты, когда вы приезжаете к ним с помощью?

— Ну о приезде своем я никого специально не оповещаю. Но они все равно сами узнают… И такие радостные у них глаза. Многие бегут писать письма, чтобы я их передала... Я ведь единственная мать, которая ездит к ним. Да где же вы, другие матери-то?

Я все никак не могу понять одного. Как же так, пришла беда в наш дом — началась война... Как ни назови ее: "кампания" или "антитеррористическая операция" — это все равно война. Она уносит жизни наших мальчишек. И я никогда не смирюсь с тем, что одну часть общества эта война задела, а другой части общества это все как бы не касается. Так не должно быть, это наша общая беда. И каждый хотя бы чем-то обязан помочь.

Я ездила в Чечню пять раз, отвезла туда почти сорок тонн помощи. Половина этого груза была собрана московским Сретенским монастырем. Процентов десять-пятнадцать дала администрация Подольского района. Все остальное -предприниматели и просто неравнодушные люди, которые собирали помощь по храмам и монастырям. Получилось, что это такое важное и необходимое дело объединило нас: чиновников, простых людей, коммерсантов. Сейчас много говорят о консолидации общества. Так вот она, консолидация. Надо просто всеми силами бескорыстно стремиться помочь людям, которым сейчас очень трудно. Кто-то скажет: "Ну, вас-то, понятное дело, эта война коснулась, а у меня все хорошо". На это хочется ответить: "Может быть, вы ждете, чтобы эта война и вас коснулась?" Тем, кто сейчас там, надо помочь еще и затем, чтобы все это побыстрее закончилось и было поменьше жертв.

Если бы вы знали, как это непросто. И в Москве, и по дороге сюда — множество непредвиденных препятствий. Намаешься. “Все, — думаешь, — в последний раз!” А приезжаешь на место, видишь благодарные глаза ребят — и стыдишься своего малодушия…

Кстати, первая радость для ребят на передовой (кроме сигарет) — конфеты и сгущенка. Ведь они еще, в сущности, дети. А сладкого в армии дают мало. Они прокалывают две дырочки в банке и по очереди сгущенку пьют. И лица у них при этом такие, будто для полного счастья им больше ничего не надо…

Я им говорю: "Хоть я и не ваша мать, а вы не мои дети, но все-таки я — мать, а вы ведь тоже чьи-то сыновья. Представьте, что это не я, а ваши настоящие матери к вам приехали". И вижу — мальчишки улыбаются. Светло так, по-детски. Им так немного нужно, чтобы душа отогрелась... Отчего же мы не хотим им капельку тепла дать? Как же у нас еще много черствых, абсолютно глухих людей. Мне хочется всех их разбудить, доцарапаться до самого сердца.

А бывает наоборот: звонит телефон, и люди, оказавшие помощь, говорят спасибо. Я им: "За что?" А они: "Вы нам даете возможность приоткрыть душу для добра — это дорогого стоит"…

Нам не помогают никакие фонды, никакие "гуманитарные организации", и все-таки у нас, простых людей, все получается. А что, если бы каждый российский город, каждый район приложил хоть какие-нибудь усилия, чтобы поддержать наших солдат, — как это было бы здорово!

Вот, например, геройски погиб генерал Малофеев. Почему бы полк не назвать его именем? И город, где он родился и жил, мог бы проявить особую заботу об этом полку имени героя. Взял бы шефство над ним…

— Существуют очень активные (если судить по сообщениям в прессе) "союзы солдатских матерей" и другие "гуманитарные" организации. Разве они не оказывают помощи солдатам на передовой?

— Все это, наверное, есть... Вот только дальше Моздока у них нет желания ехать. Тот же генерал Шаманов наверняка им бы помог так же, как он помогает мне. Но они не хотят.

Вообще меня возмущают эти "бабские комитеты". Они бьют себя в грудь и кричат: "Мы печемся о наших солдатиках!" А на деле — в лучшем случае, ничего не делают, а в худшем — мешают этому самому "солдатику" воевать...

— А как люди здесь — в Подольске, в Москве — относятся к просьбам о помощи?

— По-разному. Вот я поехала к директору хлебокомбината и рассказала ему, как плохо живут солдаты на фронте. А они ведь действительно очень плохо живут. Что им дают немного "сечки" с каплей тушенки — вот и вся еда. А они, между прочим, нас с вами защищают… Директор послушал меня и немедленно распорядился выдать мне десять мешков сушек. А вы знаете, что такое сушка для солдата?! И директор трикотажной фабрики тоже сразу откликнулся. И директора всех трех подольских мелкооптовых рынков… А вы ведь знаете, какая на таких рынках нездоровая криминальная обстановка. А директора эти выслушали меня внимательно, спросили о сыне (оказалось, что они о нем в газете читали). Тогда они купили горы всякой всячины — фонариков, футболок, перчаток, продуктов. И все передали мне для солдат.

А бывает и по-другому. Поехала я как-то на швейное производственное объединение "Орел". Работают там одни женщины. "Вот, — думаю, — где меня с распростертыми объятиями примут"... Вышла ко мне их главный инженер и говорит: "Мне ваших солдатиков, конечно, жалко, но и они там тоже такое вытворяют…" И что же они там вытворяют? Оказалось, что она по телевизору видела, как они тела боевиков сваливают с грузовиков, таскают по земле... И это говорит русская женщина, мать!.. Да нашему солдату чеченцы должны в ноги поклониться за то, что он вместо отдыха хоронит брошенные тела врагов… И какой молодец Шаманов! Он, чтобы прекратить все эти разговоры, сказал: "Да, это я приказал!" А ведь мог этого не говорить — командующий не обязан во всякие похоронные мелочи вникать... Отсюда всенародная любовь и уважение к этому генералу.

— Вы много раз встречались с генералом Шамановым?

— Много. В 96-м году десять месяцев изо дня в день — постоянно с ним встречалась. И в эту кампанию, когда приезжала туда с помощью, три раза к нему ездила. Я приезжаю в его группировку в Урус-Мартане и говорю: "Владимир Анатольевич, помогите мне попасть на самый трудный участок". На это обычно он говорит мне, что я сумасшедшая, отчаянная и пр., но в итоге всегда соглашается.

Трудно бывает с "вертушками". Потому что нужно сопровождение, сформированная колонна — по одному там никто не ездит. Шаманов во всем берет ответственность на себя. А ведь мог заставить меня разгрузиться в Урус-Мартане.

— Судя по всему, к Шаманову отношение в армии особое. Странно, что этого лучшего из генералов, воюющих в Чечне, постоянно то отстраняют от командования, то куда-то переводят…

— Не любят у нас людей, которых народ любит. Этого высокие начальники обычно не прощают. Единственная причина всей этой эпопеи с назначениями-отстранениями, я считаю, — зависть к его славе.

Я знаю и других генералов. Например, Макаров — неплохой генерал. Но Шаманов (очень важно это понять) для чеченцев не просто генерал Шаманов — это символ. Они его одновременно ненавидят и боятся. Заметьте: как только его отстраняют — сразу у наших большие потери, а чеченцы активизируются...

— А с чем связана любовь наших солдат к Шаманову, и страх и ненависть, которые он вызывает у чеченцев?

— Во-первых, он и в той войне, и в этой проявил себя как человек, который не покупается и не продается. Много значит и его заступничество за солдат. Помните, как он сказал: "Руки прочь от российского солдата, я не дам порочить святое имя русского солдата!". Я помню, как тысячи матерей облегченно вздохнули: наконец-то появился настоящий генерал!

— А что вы можете сказать о чеченцах? В первую войну, когда вы искали сына, вам пришлось довольно много с ними общаться?

— Воюют они неплохо, многие из них прошли уже две-три войны, они постоянно тренируются. Это у нас война кончилась в 96-м году. У них же в Бамуте, в Ножай-Юрте лагеря подготовки не прекращали действовать. Они все время готовились. И не только мужчины, но и женщины.

— Вам приходилось встречаться с полевыми командирами?

— Да, и много раз.

— Что они за люди?

— Что это за люди? Убийцы. Что за человек, например, Арби Бараев, 1972 года рождения, который детям вырывал волосы и отрезал пальцы? И когда нам говорят о мирных жителях — я удивляюсь. Моего сына Женю и трех его друзей держали в подвале жилого дома. Не в лесу, не в блиндаже! И в этом доме жили женщины и дети. И если мы говорим, что эти мирные жители ни при чем и ни в чем не виноваты, — что же они не пожалели наших ребят? Но ведь не пожалели, не выпустили! И спросите людей, которые освободились из плена: кто больше всего над ними издевается? Они ответят: "Мирные жители". Их женщина куска хлеба не даст. И поэтому я решила, что для чеченцев, даже если они "мирные жители", я помощь не повезу. Для меня существует только русский солдат.

— Существует мнение, что чеченские головорезы — очень набожные мусульмане. Так ли это?

— Ну что вы, какие же это "воины ислама"?! Аллах запрещает пить водку, красть, насиловать, а они, смотрите, что вытворяют!.. Эта война, даже в еще большей степени, чем та, не религиозная, а "денежная". У них безработица, — а боевикам платят по полторы тысячи долларов. Для них это просто работа, способ зарабатывать деньги. А если он еще заложника возьмет, продаст — еще больше денег будет. Никакой религиозности у них нет.

А Женю они замучили, заставляя отречься от Христа, не из религиозных, а из садистских побуждений. Их задача человека сломить и уничтожить, а потом посмеяться и выбросить. И все. Принимай Ислам, не принимай, — доверять тебе они не будут. На равных с ними не будешь никогда. Хотя некоторые наши мальчишки в плену надеялись на это. "Мы, мол, в Сибири бедно живем, а у них вон какие дома". Так это ведь у них. Примешь ислам, — будешь, в лучшем случае, хорошим рабом. Все равно ты для них недочеловек. Навсегда.

— Как вы считаете, а в Чечне вообще может быть наведен порядок?..

— Да. Я уверена в этом. Сила силу ломит.

— …Именно военными средствами?

— Да. Исключительно военными. Генерал Скобелев в прошлом веке, между прочим, несколько раз отдавал города своих противников-мусульман на разграбление. Не потому, что он был жестокий человек. Он просто понимал психологию дикаря-бандита. Можно убить всех его родственников — он это переживет. Но вот когда ты лишаешь его имущества, он признает себя побежденным.

В первой войне мы их побили — а потом сытно накормили. И сейчас мы их бьем, и они опять открыли рты и ждут, когда их будут кормить. Нельзя этого делать. Мы обязаны так поступить. Они должны почувствовать силу. И покориться ей... Ставропольский и Краснодарский край сколько намучались от них. В Ингушетии не осталось ни одного русского...

— Вы, приезжая в Чечню, посещаете исключительно армейские части. А что вы можете сказать о воюющих здесь омоновцах?

— Вот вам пример, а вы судите сами — омоновцы заняли здание, неделю в нем живут, а в подвале неделю живут боевики... Боюсь, что ОМОН и МВД без армии не справятся. Они и сейчас уже не справляются со своими функциями.

— Армия лучше?

— Да, намного. Вся армия держится на срочниках, на пацанах (контрактников мало). Может быть, потому, что им по двадцать лет, и они еще не успели зачерстветь душой, для них не являются пустым звуком слова: долг, верность присяге, ратный подвиг. Они понимают, что делают великое дело. Армия держится на них.

Ценить нам надо этих ребят. И сейчас, когда они сражаются, и потом, когда они вернутся домой (не надо забывать, что вернутся не все). Тот, кто получил пакет этих сушек, получил банку сгущенки и пачку сигарет, — будет помнить, что его не бросили в трудную минуту, кто-то о нем хоть позаботился, как мог. А тот, о ком не позаботились, вернется в эту жизнь, может быть, изуродованным и с неспокойной душой, увидит эту сегодняшнюю безмятежную сытость и скажет: "Что же это, зачем я пять месяцев гнил? Где вы были все это время?.."

Доброта никогда не бывает лишней. А солдат — это еще ребенок. Просто рано повзрослевший…

— Любовь Васильевна, в разговоре с вами мы не можем не вспомнить вашего сына Евгения — воина-мученика. Почитание его стало поистине всенародным, сейчас собираются материалы для канонизации, которая состоится на ближайшем Архиерейском соборе. Каким был ваш сын?

— В его жизни много значил крест: по крестику мы смогли найти его тело. И ведь какой тяжелый Крест был ему предназначен!..

Когда спрашивают: "Каким он был?" — я немного теряюсь. Не был он каким-то особенным, "писаным" красавцем. Не могу сказать, что он обладал какими-то незаурядными способностями или талантом. Он, конечно, писал мне замечательные теплые стихи, спортом занимался. Но так это многие делают…Однако мне кажется, что все-таки есть два главных слова, описывающих Женю. Во-первых, он был очень верный. Верен мне, верен присяге, верен Родине. Он был верным и надежным. Вот два его главных качества.

После его гибели два года мне настолько было тяжело, что я, честно вам скажу, роптала. "Ах, Женька, Женька, — думала, — что же ты натворил. Лучше бы согласился на все, лишь бы живым домой вернулся". Но потом я вдруг со всей ясностью поняла, что предать в тот момент означало для него — стать предателем навсегда… Конечно, мать всегда сына поймет. Но каково было бы ему с самим собой…

Однажды в Хорсиное, когда "вертушка", на которой мы летели, попала под обстрел, я подумала, что это конец. И надо же, я в этот момент была бы рада, если бы меня убили. Потому что это была бы прекрасная смерть!..

Но, видно, не судьба — вернулись...

Замер, установка, монтаж окна в деревянный дом 9 от Делини