Послание «сокровенного человека»
Послание «сокровенного человека»
Я всегда читаю военные рассказы Платонова в разных аудиториях - на университетских лекциях и семинарах, уроках литературы в школе, дружеских семейных вечерах, в библиотеках[?] Только подлинная проза выдерживает испытание чтением вслух. Но не об этом даже речь. Рассказы Платонова, написанные им в "действующей армии" (именно так подписаны сохранившиеся рукописи 1942–1945 годов), – это уникальное явление духовной прозы в советской литературе.
О подвиге советского воина писали многие, но, как точно заметил Валентин Распутин, Платонов делал это по-другому: «Откуда-то опять же издалека, глазами корневого человека, посланника всех времён видел он происходящее. И воевавший получил у Платонова иной, не начертательный, а самовыражающийся образ».
Такой «корневой человек» со своим космосом отечества появился уже в первом рассказе Платонова военных лет «Божье дерево». Уходя из дома на дорогу войны, Степан Трофимов как утешение, силу и защиту берёт с собой лист с «божьего дерева родины». Это надо читать вслух:
«Мать с ним попрощалась на околице; дальше Степан Трофимов пошёл один. Там, при выходе из деревни, у края просёлочной дороги, которая, зачавшись во ржи, уходила отсюда на весь свет, – там росло одинокое старое дерево, покрытое синими листьями, влажными и блестящими от молодой своей силы. Старые люди на деревне давно прозвали это дерево «божьим», потому что оно было не похоже на другие деревья, растущие в русской равнине, потому что его не однажды на его стариковском веку убивала молния с неба, но дерево, занемогши немного, потом опять оживало и ещё гуще прежнего одевалось листьями и потому ещё, что это дерево любили птицы. Они пели там и жили, и дерево это в летнюю сушь не сбрасывало на землю своих детей – лишние увядшие листья, а замирало всё целиком, ничем не жертвуя, ни с кем не расставаясь, что выросло на нём и было живым.
Степан сорвал один лист с этого божьего дерева, положил его за пазуху и пошёл на войну».
Тайна «одушевлённой родины» остаётся главной темой, нет, не темой, а пафосом платоновской прозы военных лет. Ему не надо было в первый год войны срочно менять идеологические вехи (а многим советским писателям пришлось эти вехи менять – очень даже не простая тема). Он восстанавливал в правах и правде свою запрещённую страну – крестьянскую и пролетарскую Россию «Чевенгура», «Котлована», «Ювенильного моря» и «Высокого напряжения»: «душевных бедняков» и крамольное в советском языке слово «душа» («Пустодушие»), сомневающихся мастеровых («Неодушевлённый враг»), народный взгляд на войну как тяжкий труд («Иван Толокно – труженик войны»), язык притчи, легенды и сказания («Божье дерево», «Сампо»), былины и сказки («Дед-солдат», «Рассказ о мёртвом старике»), плача и русской песни («Броня», «Одухотворённые люди»).
Один из шедевров военной прозы Платонова – рассказ «Одухотворённые люди (Рассказ о небольшом сражении под Севастополем)». В письме жене от 10 августа 1942 года Платонов сообщал: «Самая важная моя работа сейчас: пишу повесть о пяти моряках-севастопольцах. Помнишь – о тех, которые, обвязав себя гранатами, бросились под танки врага. Это, по-моему, самый великий эпизод войны, и мне поручено сделать из него достойное памяти этих моряков произведение. Я пишу о них со всей энергией духа, какая только есть во мне.
И это произведение, если оно удастся, самого меня хоть отдалённо приблизит к душам погибших героев. Мне кажется, что мне кое-что удаётся, потому что мною руководит воодушевление их подвига, и я работаю, обливая иногда слезами рукопись, но это не слёзы слабости. <…> У меня получается нечто вроде Реквиема в прозе».
Из многочисленных откликов современников на платоновский «Реквием» (одно из первых названий рассказа в рукописи) составляется целый свод якобы допущенных писателем идеологических ошибок. Здесь и христианский гуманизм, и особое внимание к страданию, и излишний трагизм, и крайний индивидуализм, и отрыв человека от общества. Как отражение этих пороков и апофеоз смерти был прочитан ключевой эпизод рассказа – изображение смерти краснофлотцев.
Прочитаем этот эпизод рассказа 1942 года, вызвавший гнев современников Платонова, рядом с внутренне близким эпизодом другого платоновского «реквиема в прозе» – повести «Котлован» (1930).
«Одухотворённые люди» :
«Цибулько подошёл к Фильченко и поцеловал его. И все, каждый с каждым, поцеловали друг друга и посмотрели на вечную память друг другу в лицо.
С успокоенным, удовлетворённым сердцем осмотрел себя, приготовился к бою и стал на своё место каждый краснофлотец. У них было сейчас мирно и хорошо на душе; они благословили друг друга на самое великое, неизвестное и страшное в жизни – на то, что разрушает и что созидает её, – на смерть и победу, и страх их оставил, потому что совесть перед товарищем, который обречён той же участи, превозмогла страх. Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду, и они поняли, что родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать её обратно правде, земле и народу, – отдать больше, чем они получили от рождения, чтобы увеличился смысл существования людей…
– Даниил! – тихо произнёс Паршин.
– Юра! – ответил Одинцов.
Они словно брали к себе в сердце друг друга, чтобы не забыть и не разлучиться в смерти.
– Эх, вечная нам память! – сказал, успокаиваясь и веселея, Паршин».
«Котлован» :
«– Готовы, что ль? – спросил активист.
– Подожди, – сказал Чиклин активисту. – Пусть они попрощаются до будущей жизни…
И, сказав последние слова, мужик обнял соседа, поцеловал его трижды и попрощался с ним.
– Прощай, Егор Семёныч!
– Не в чем, Никанор Петрович: ты меня тоже прости.
Каждый начал целоваться со всей очередью людей, обнимая чужое доселе тело, и все уста грустно и дружелюбно целовали каждого…
Многие, прикоснувшись взаимными губами, стояли в таком чувстве некоторое время, чтобы навсегда запомнить новую родню, потому что до этой поры они жили без памяти и без жалости».
Защитники идеологической чистоты советской литературы увидели в этом эпизоде апофеоз смерти, но Платонов пишет смертный час краснофлотцев как апофеоз подлинного бессмертия русского солдата, залогом которого оставалась его вечная душа – «способность чувствовать и мучиться» («Джан»). Не раз в годы войны он скажет о том, что народ, перенёсший страдания исторических «котлованов», непобедим. Морские пехотинцы Платонова – из его советской России (мирное прошлое героев восходит к «Котловану», «Фро», «Первому Ивану», «Высокому напряжению»), и потому они приуготовляются к смерти с такой же серьёзностью и духовной сосредоточенностью, как крестьяне в «Котловане» и старые чевенгурцы, они ведают о языке «вечной памяти», о «памяти смерти» в «чувстве сердца».
Каждый из военных рассказов добавляет и уточняет что-то очень важное в открытии – прежде всего для нас! – может быть, главного духовного знания о базовом источнике победы народа в этой страшной войне, о законе любви:
«Они жмут потому, что детей своих любят больше, чем ненавидят Гитлера» (из черновых записей 1943 г.);
«Тайна родины была ясна ему; она открывается в локоне волос с головы дочери-ребёнка, что хранит красноармеец у себя в вещевом мешке и носит за плечами тысячи вёрст, она в дружбе к товарищу, которого нельзя оставить в битве одного, она в печали по жене; вся тайна родины заключается в верности, оживляющей душу человека, в сердце солдата, проросшем своими корнями в глубину могил отцов и повторившемся в дыхании ребёнка, в родственной связанности его на смерть с плотью и осмысленной судьбою своего народа» (первая редакция рассказа «Афродита», 1943).
Он был свидетелем Курской битвы, форсирования Днепра, освобождения Украины и Белоруссии. Написанные по горячим следам военных операций очерки и рассказы печатаются в «Красной звезде», с неизменной пометой в конце текста: «Действующая армия». В письмах жене (они сегодня наконец-то опубликованы без купюр) проговариваются главные темы личной, военной и литературной жизни: «Наши бойцы действуют изумительно. Велик, добр и отважен наш народ!» (письмо от 27 июля 1942 г. ); «Здесь я ближе к нашему сыну; вот почему между другими причинами я люблю быть на фронте. <…> Здесь для меня люди ближе, и я, склонный к привязанности, люблю здесь людей. Русский солдат для меня святыня, и здесь я вижу его непосредственно. Только позже, если буду жив, я опишу его» (письмо от 3 октября 1943 г.).
Платонов потерял в годы войны единственного сына, мальчика, прошедшего сталинские лагеря… Платон умер 4 января 1943 года. 15 февраля 1943 года осведомитель НКВД докладывал о настроении Платонова: «Советская власть отняла у меня сына – советская власть упорно хотела многие годы отнять у меня и звание писателя. Но моего творчества никто у меня не отнимет. Они и теперь-то печатают меня, скрипя зубами. <…> Я со своих позиций не сойду никуда и никогда. Все думают, что я против коммунистов. Нет, я против тех, кто губит нашу страну. Кто хочет затоптать наше русское, дорогое моему сердцу. А сердце моё болит. Ах, как болит! <…> вот сейчас я на фронте много вижу, наблюдаю (Брянский фронт). Моё сердце разрывается от горя, крови и человеческих страданий. Я много напишу. Война меня многому научила». Платонов действительно много пишет, однако после партийной критики рассказа «Оборона Семидворья», герои которого сражаются с врагом, имея в себе, как и толстовский Тушин, свой особый «фантастический мир», всё чаще его произведения философско-психологического плана не проходят в печать или же подвергаются чудовищному искажению… Но он продолжает вести и создавать свою художественную летопись военных лет, соединяя историческую реальность с реальностью духовного знания, любви и вечной памяти о погибших.
С 1942 года в прозу Платонова входит открытая дорогами войны тема нечеловеческих страданий и жертв народа, оказавшегося в немецкой оккупации. Он много видел сам, двигаясь вместе с армией по разорённым сёлам и городам. С 1943 года все центральные газеты постоянно печатали сообщения Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков на освобождённых Красной армией территориях: акты раскопок захоронений убитых и замученных, данные по концлагерям, свидетельские показания, фотографии изуродованных тел детей и стариков, изнасилованных женщин, дотла сожжённых сёл и разрушенных городов.
Жертвы фашизма в Севастополе. 1944 год. (Фото РИА "Новости")
28 октября 1943 года в «Красной звезде» печатается рассказ Платонова «Мать» . Его нужно читать всем, в каждой семье, он должен звучать в исполнении лучших деятелей культуры… Я не представляю человека, который после прочтения этого великого скорбного текста-плача может произнести нечто, оскорбляющее память русского советского солдата, память погибших. Его основное название, которое не прошло в прижизненных изданиях, само говорит о многом: «Взыскание погибших» , имя одной из икон Божией Матери. Тема «взыскания погибших» как наиважнейшая тема военной литературы формулируется Платоновым в записной книжке 1942 года: « Оч<ень> важно . Смерть. Кладбище убитых на войне. И встаёт к жизни то, что должно быть, но не свершено: творчество, работа, подвиги, любовь, вся картина жизни несбывшейся, и что было бы, если бы она сбылась. Изображается то, что в сущности убито – не одни тела . Великая картина жизни и погибающих душ и возможностей...» С общенародным горем войны соединяется смерть единственного сына Платона; читаем в письмах к жене с фронта 1943 года: «Для меня мёртвый Тотик – всё равно вечно живой» (письмо от 24 мая); «Поцелуй за меня могилу в изголовье нашего святого сына» (письмо от 28 мая); «Ты, наверно, часто ходишь на могилу к сыну. Как пойдёшь, отслужи от меня панихиду в его вечную святую память» (письмо от 10 июня); «Моя новая повесть, которую я тут обдумал, будет посвящена поклонению умершим и погибшим, а именно посвящение будет моему сыну. Я задумал сделать героем жизни мёртвого человека, на смерти которого держится жизнь. Кратко трудно сказать, как это получится, но думаю, эта вещь выйдет у меня: у меня хватит сердца и горя» (письмо от 1 июля)…
Ему хватило личного и народного горя, чтобы написать этот великий плач русской матери по разорённой родине, погибшим и замученным её детям. Обжигающий текст – каждым предложением:
«Пройдя сквозь войну, старая мать вернулась домой. Но родное место её теперь было пустым. Маленький бедный дом на одно семейство, обмазанный глиной, выкрашенный жёлтой краской, с кирпичною печной трубой, похожей на задумавшуюся голову человека, давно погорел от немецкого огня и оставил после себя угли, уже порастающие травой могильного погребения.
…Она села посреди остывшего пожарища и стала перебирать руками прах своего жилища. Она знала свою долю, что ей пора умирать, но душа её не смирялась с этой долей, потому что если она умрёт, то где сохранится память о её детях и кто их сбережёт в своей любви, когда её сердце тоже перестанет дышать?
…Мария Васильевна отняла лицо от земли; ей послышалось, что её позвала дочь Наташа; она позвала её, не промолвив слова, будто произнесла что-то одним своим слабым вздохом. Мать огляделась вокруг, желая увидеть, откуда взывает к ней дочь, откуда прозвучал её кроткий голос – из тихого поля, из земляной глубины или с высоты неба, с той ясной звезды. Где она сейчас, её погибшая дочь?..»
Судя по записным книжкам, Платонов пишет «Взыскание погибших», находясь в частях Воронежского фронта, которые после освобождения родного города писателя приняли участие в переправе через Днепр (конец сентября 1943 года, время действия в рассказе также отмечено именинами погибшей дочери Наталии, 8 сентября) и в освобождении Киева (6 ноября). Именно в духовном видении умирающей матери возникает образ освобождённого Киева, образ потрясающей глубины и силы – имя Киева не менее важно для русской литературы, чем имя Москвы и Петербурга (в прижизненных изданиях этот образ сохранился только в публикации «Красной звезды», из других изданий рассказа, как прижизненных, так и посмертных, он был изъят):
«Из посада уходил в равнину Митрофаньевский тракт. По обочине тракта в прежнее время росли вётлы, теперь их война обглодала до самых пней, и скучна была сейчас безлюдная дорога, словно уже близко находился конец света и редко кто доходил сюда.
Но для сильных молодых глаз и в лунные ночи вдалеке можно было увидеть древние башни святого города Киева, матери всех городов русских. Он стоял на высоком берегу вечно стремящегося, поющего Днепра, – онемевший, с ослепшими очами, изнемогший в гробовом склепе врага, но чающий, как вся поникшая перед ним земля, воскрешения и жизни в победе, и поднявший свои башни в высоту звёзд, как завет бессмертия народа, в смерти врага ищущего своей силы и исцеления».
Так Платонов в видении матери соединил дорогу в Киев, по которой веками шли туда его русские крестьяне для укреплении веры, с дорогой Красной армии 1943 года.
Без этого знания матери о вечной правде «взыскания погибших» нам не понять и путь Платонова-писателя… Жесточайшая критика, обрушившаяся на его военные рассказы уже в 1943 году, не могла сломить писателя. Да и новой сама ситуация погромной критики для него не была. Читаем в рассказе «Афродита» – написан в 1943 году, впервые опубликован только в 1962-м:
«Много раз обстоятельства превращали Фомина в жертву, подводили на край гибели, но его дух уже не мог истощиться в безнадёжности или в унынии. Он жил, думал и работал, словно постоянно чувствуя большую руку, ведущую его нежно и жёстко вперёд – в судьбу героев. И та же рука, что вела его жёстко вперёд, та же большая рука согревала его, и тепло её проникало ему до сердца».
Это и есть язык великой духовной прозы Платонова. Прочитаем её в майские дни 2014 года.
Прим. редакции: военные рассказы цитируются по изданию: Платонов А. Смерти нет! – М.: Время, 2010; письма, записные книжки – по другим изданиям («Архив А.П. Платонова», «Записные книжки. Материалы к биографии»).
Теги: Андрей Платонов , Наталья Корниенко