Александр Васильев ПОРА ПРИОБРЕТЕНИЯ ПОТЕРЬ
Александр Васильев ПОРА ПРИОБРЕТЕНИЯ ПОТЕРЬ
ДВА БРАТА
Посреди глухого леса, на ночной дороге,
у колодца, где осока, словно сталь, остра,
повстречались двое,
сели молча, как в остроге,
у случайного как будто, странного костра.
- Вы же братья, -
шелестело в голубой осоке.
Или это черный ветер воет без конца?
Не поверили, смолчали
на призыв высокий,
не услышали молитвы старого отца.
Чрез костер перешагнули,
словно через тело,
и, не узнаны друг другом, уходили в тьму.
- Где же брат твой? -
им вдогонку тихо шелестело.
Отвечали: “Я не сторож брату моему…”
* * *
Пора приобретения потерь.
Не знаем, что пожнем, а что - посеем.
И что же нам? Бродить в песках теперь
по сорок лет за каждым Моисеем?
Утешься в простоте и не казнись,
что не расслышал
стук глаголов тайных,
пока поэты постигают смысл
синонимов “кумиры” и “болваны”.
* * *
Не жду тернового венца,
не требую за око - око…
Но книгу древнего пророка
листаю тщетно без конца.
Вписать в пророчество пять строф!
И, может быть, еще придется
пить из отравленных колодцев
и греться у чумных костров.
ТАТЬ
От рождения мне
было много дано:
и душа, и богатство, и слава.
Но на вольном пиру подмешали в вино
из ручьев из железных отравы.
Я на бисер свои жемчуга разменял,
табуны - подарил конокраду,
я любимых - терял,
я друзей - изгонял,
я с убийцей ребенка - пил брагу.
А когда все земные долги оплачу,
я молитву прочту неумело.
И взойду на помост, и скажу палачу:
“Делай, Брат, свое страшное дело”.
* * *
О, Русь! В смятении народов
твоих - кровавый самосуд.
Темны - слова твоих юродов
и - серебро твоих Иуд.
Темны - моря твои и слезы,
земля безвидна, берег пуст.
Светлы - плакучие березы
и - водка на сорокоуст.
* * *
Потемнели дома. Но какие
прошумели над ними дожди,
если в землю ушли этажи
и свело вниз ступени крутые.
Во дворе зеленеет крапива -
ядовитая медная ярь,
и не выйдет хозяин, как встарь,
не залает собака лениво.
Возле церкви, где фильмы немые
нам крутили, - вповалку кресты,
а могилы - наверно, пусты…
Прошумели дожди. Но какие…
* * *
На этом празднике лукавом
сегодня я незваный гость.
Здесь верещат о деле правом,
под серебро подставив горсть.
Не верю сердцем прокаженным,
но прячу осторожно взгляд.
Воскликну: “Горе побежденным!” -
и вместе с ними выпью яд.
* * *
За двойными рамами греюсь.
Благо - солнечная сторона.
Не живу. Но дышу, надеюсь.
Бабье лето. Бабья страна.
Но уходит сентябрь, смеется,
рассыпая зеленую медь.
Между рамами бабочка бьется,
все пытается улететь.
* * *
Бросить все! Забыть. Отречься.
Потерять - покоя ради -
что любил, что ненавидел
и чему потерян счет.
И не знать, что дом мой - крепость,
но давно в глухой осаде.
И не знать, какого цвета
пламя, что меня сожжет.
А потом уйти в пустыню,
молча думать о великом
и заплакать над могильной
белой мраморной доской.
И последнюю молитву
осквернить не кровью - криком.
И воскликнуть: “Я свободен!”
И услышать: “Ты изгой…”
* * *
Притихший порт. Последний караван
уходит, подгоняемый метелью.
Вдруг промелькнет неуловимой тенью
какой-то ненаписанный роман:
“Наш порт. Утихомиренный Бедлам.
И люди, потерявшие друг друга.
Корабль России к темным берегам
уходит по дуге большого круга…”
* * *
Живем, не зная, что живем в раю.
По волчьему билету. Без прописки.
Мы в очереди все. Мы все в строю.
И где-то с краю оглашают списки.
Не рвись душа! Бессмертия там нет.
А если есть - бессмертие страданий.
Всем ересям последней сотни лет
я отдел дань. И больше я не данник.
Но снова делаю два шага я вперед,
когда уже нельзя - посередине…
А Страшный Суд - я знаю! - он идет,
и все мы на скамье средь подсудимых.
* * *
Не слышать радио, не видеть
газет, не помнить и - не быть…
Мы так боялись ненавидеть,
что все боимся - полюбить.
Но кровь течет, как та водица,
пропал во тьме пожаров Спас.
А Русь - конечно, возродится,
вот только жаль, что - после нас.