Татьяна Смертина ”ПОЛЫНЬ ЛУННОЙ ГРИВОЙ МЕРЦАЕТ...”
Татьяна Смертина ”ПОЛЫНЬ ЛУННОЙ ГРИВОЙ МЕРЦАЕТ...”
***
Солнцем коронованы дубравы.
Стая белокурых облаков…
Ангелы купаются! В купавы
падают лучи во мглу цветов.
Маюсь, очарованная небом.
Надо скорби на земле принять:
здесь фиалки радостны – как небыль!
Каждый вздох полыни – благодать.
Крепдешин и ветер – бег изгибов…
Что ещё в наземный этот путь,
чтоб пройти по всем краям обрывов?
Лишь купаву – золотом на грудь.
***
Крестьянский крест вновь взвешивают где-то:
продать все земли, и живых, и прах?
И, удивляя иллюзорным бредом,
какой-то пляшет балаган на площадях.
Сквозь память Прошлого – иных слыхала!
Их души девственны, как свет свечи.
Но злой полынью Русь позарастала,
хоть плачь, хоть вой, или топор точи.
Зачем брожу босая по крапиве,
коль семена её – взяла земля?
Но не прикажешь сердцу в этом мире
искать иные кровные поля.
И эта истина простая вечна:
родила Родина – и здесь распят.
И молочай капелью бело-млечной
колени вяжет, и года летят…
***
Роса незыблемая, холод…
Роса, как сотни лет назад!
И снова кто-то очень молод,
и кто-то стар, всему не рад.
А я опасно научилась
жить и не в наших временах,
сквозь чистоту росы и стылость
могу туда уйти, где прах
летает в странных взломах света,
где прадед мой младенцем спит.
И так близка секунда эта,
что я её врезаю в стих.
И, окрошив росу на брови,
плечами вдруг оледенев,
пространство видя в каждом слове,
я превращаюсь в ту из дев,
что непонятно чем владеют
и непонятно как берут,
на три столетья каменеют,
потом вздохнут и вновь живут.
Моя распущена коса.
Роса. Роса.
КРЕСТ ВОИНА
Свет России печальный, туманный,
разрезающий долгую тьму.
Свет России зовущий, желанный,
что лампада в родимом дому.
Этот свет в наши души уходит
и таится в глубинах сердец,
мы его и не чувствуем вроде,
но засвищет над полем свинец,
Да шарахнет огонь, понесётся,
и пронижет нежданно плечо,
иль пунктиром зенитка метнётся –
тут и станет душе горячо.
И подымется свет этот дивный,
он берёз и кувшинок белей,
и проснётся в нас родич былинный –
станем телом и духом сильней.
Труден воина крест и опасен,
только сильный сумеет нести.
Крест есть подвиг, а подвиг прекрасен.
Долг и честь – будут вечно в чести.
И о воинах в каждом селенье
в храмах молятся – свет от свечи.
И молитву о дивном спасеньи
Богородица слышит в ночи.
ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ
А.П. Горячевскому,
генерал-майору медицинской службы
Эта боль и повязки кровавость,
и пылание огненных ран…
Так душа с белым телом смешалась –
виден Господа лик сквозь туман.
Где-то мама тревогой объята,
в тихом храме свеча-оберёг.
И мерещится маме палата
и раскинувший руки сынок.
Юный воин – и это сраженье,
юный воин, и это твой крест.
Мама верит в твое воскресенье,
будет радость и слава, и честь!
Исцеления тихую веру
дарит тот, кто не даст умереть:
скальпель молнией бродит по телу –
трудно молнией Божьей владеть.
Боль – зигзагами. Житель? Не житель?
И душа уж рванулась уплыть.
Но хирург – словно Ангел-хранитель –
Жизнь-свечу не даёт погасить.
***
Вновь толпа, колыхаясь, течёт,
у метро – целый рой.
Исчезает уставший народ,
словно чудь, под землёй.
"Менделеевской" шум и шары.
Гул подземный и стук.
В электричку вхожу – все правы.
И высок мой каблук.
Сжаты душами! Мчимся в тоннель.
Тыщи дум – в тот проём.
Так же в небе – толпою теней! –
мы на свет поплывём.
Все молчим. Я надменная вновь.
Стон вагонный и всхлип.
Перерезал мне чёрную бровь
чёрной шляпы изгиб.
***
Долго ночью из окна
шла лиловая луна,
снег рождался и мерцал,
фиолетово блуждал,
то ли бледен, то ли ал.
А потом из темноты
вышли бледные цветы
и, качаясь предо мной,
засияли красотой,
закричали немотой.
Из колодца у сосны
поднялись былые сны.
Стало всех ушедших жаль.
Над челом чернела шаль,
и снегов сияла сталь.
Ах, верните жизни те,
землянику в решете,
и на грядках острый лук,
и сердец родимых стук.
Но вокруг из немоты –
лишь алмазные цветы.
***
Помню явь и высоту:
я ушла в волну ночную
и небесную звезду
променяла на морскую.
Помню брызги... тёмный вал...
Дальше – в памяти провал.
Иль царицей водяной
стала, косы распустив?
Или пленницей нагой,
белизну чадрой прикрыв?
Иль бродила, словно сон,
среди рыбок тихо-млечных,
вспоминая лишь о нём,
что давно с другою венчан...
Что стою на берегу?
Трон свой вспомнить не могу...
***
Полынь лунной гривой мерцает:
что мрак поглотил – не зови.
Жестокость – врагов порождает.
Измена – лишает любви.
Купавами куполы храма
плывут по небесной реке.
И Ангел в купели тумана
крылами зовёт вдалеке.
Мелькают вокруг лжеидеи
о том, как нам быть и не быть.
Мне их бы росой в орхидеи
на тёмной заре утопить!
Гоню я гнедого вдоль века,
изломаны нимбы осок.
Надломлена тонкая ветка,
и дождь ударяет в висок.
***
Я росла средь убитой деревни
и на шкуре медвежьей спала.
Волк заглядывал в зимние сени,
иней рос из сырого угла.
Я до тонкостей знала работы
в этих вечных хлевах и полях.
Комаров оголтелые роты
висли шалью на детских плечах.
Одеваюсь в метели и травы,
пробегаю по глади реки,
упадаю в глухие отавы,
чтоб плясали вокруг мотыльки.
Я не славлю убитые сини,
истерично о Прошлом не бьюсь.
Нелюбимый ребёнок Отчизны,
за которую кротко молюсь.
НА БОЙНЕ
Скрутили верёвкой,
рванули до боли,
и в ноздри ударил
чужой запах крови.
Взревел бык и сразу
учуял, что это –
разрыв с росным лугом,
конец его света.
Он вспомнил о тёлке
хрипя и тоскуя,
когда из-под горла
ударили струи.
Потом стал покорен,
ушла в землю сила,
в тот миг человечья
печаль в нём сквозила.
Вдруг кто-то нагнулся:
"Живой ещё, вроде..."
И ломом ударил
по вскинутой морде.
НИЛЫЧ
Он был бесстрашен, славен в околотке,
копал колодцы, плотничать любил.
Он печи клал, выделывал и лодки,
и на медведя в тёмный бор ходил.
Но вот в ту ночь, когда земля застыла,
и первый снег порхал в полях слепых,
его от страха до утра знобило,
кидало в дрожь от шорохов любых.
Тому виной – медведица шальная,
чья шкура распростёрлась тихо в ночь...
Она как будто на полу вздыхала!
И мнилось в ночь, что ей лежать невмочь.
И понял он, что за избою, рядом,
медвежий и подросший бродит сын.
Что это он – дверь выломал в ограде,
собаку уложил шлепком одним...
Давно он лапой оскребает двери:
он чует шкуру, призывает мать...
И верил в это Нилыч и не верил,
и каялся в содеянном опять...
***
В бледных туманах неясность травы.
Пятна цветов расплываются в хмарь.
Тёмный стожок или тень головы?
Дуб у воды или омута царь?
Льнёт мой подол – он росою намок.
Всю окружил белоокий туман,
так заманил, затянул, заволок –
снегом растаяла, словно обман…
Вышла из белого лет через сто.
Отрок увидел, пошёл на восток.
Всем рассказал: "Там, где в ирисах луг,
молнией белой расколотый ствол,
мне водяница пригрезилась вдруг,
шла от воды, отжимая подол…"
***
Благостной осени сонные листья
светятся золотом даже во мгле.
Пишут паденьями плавно на высях,
стих-завещание зимней земле.
Эти полёты, вуали, метанья
видятся мне по речным берегам.
Волн чернооких легки изгибанья,
лодки-ресницы качаются там.
Камень прибрежный оплакан дождями,
странный и древний, как наша земля.
Сяду на лодку, мелькнёт кружевами
тёмно-багряная юбка моя.
Буду я плыть сквозь печаль и туманы,
воду взрезать одиноким веслом.
Юбка багряна, рябины багряны,
время сгорает осенним костром.
***
Еду лесом, конь буланый
так и пляшет подо мной.
Ткут осенние туманы
белый полог над травой.
Здесь доверчивые нравы,
здесь и я так хороша –
встречный путник – самый бравый! –
вскрикнул, словно от ножа.
Что же мне? Ресницы-копья
опустила и молчу.
Круто дёрнула поводья
и в глухой туман скачу…
Конь буланый очень жарок,
вихри юбок на ветрах,
мой венец из ягод ярок –
всё исчезло в сосняках!
Бедный путник, не забудешь
звонкий окрик и сквозняк!
Бедный путник, затоскуешь,
зря пошёл через сосняк…
***
Кто эти тёмные, злобные, ржущие?
Это охотники ищут невинных...
Небо закрыто наглухо тучами,
лают собаки на улицах синих.
Лают собаки, никто и не видел их!
Каждый мобильник сходит с ума.
Вас сквозь бинокли когда-нибудь видели?
Не из партера, а там, где Луна
трижды закрыта туманными глюками.
Крик воронья, гипнотический вальс...
Крестик нательный мой!
С болью и муками
тихо молюсь за Россию, за вас.