Прошлый век

Прошлый век

Об авторе | Наталья Рубанова автор двух книг прозы (Москва по понедельникам, 2000; Коллекция нефункциональных мужчин, 2005). Печатается также как литературный критик, пишет стихи, эссе, пьесы (публикации: журналы Знамя, Дети Ра, ВолгаXXI век, Урал, Меценат и Мир, LiteraruS Литературное слово, Крещатик, Октябрь, Вопросы литературы, альманах Другие, газеты НГ-Ex-libris, Литературная Россия). Повесть Люди сверху люди снизу входила в шорт-лист премии Б. Соколова, сборник рассказов Коллекция нефункциональных мужчин получил Диплом премии Эврика.

Смахнув пыль с астролябии, Аделаида Вигдоровна будто потерялась: всего несколько секунд впрочем, не сосчитать, не сосчитать, и все же как-то не по себе. Теперь провалы случались нередко, и она размышляла, поспешно найдясь, о приближающемся чудище (чудище обло!), которое, того и гляди, размозжит чугунными (или какие там у него?) лапами. Размышление сие окрашивалось, впрочем, довольно радужными тонами благо, нежизнь имеет свойство обрываться самыми непостижимыми способами. Благо, у Аделаиды Вигдоровны есть, помимо возможности левого выхода, выхода с противоположной стороны, и нечто, не позволяющее ей прямо сейчас стать бесформенной биомассой в какой-нибудь богадельне: не так много, и все же На человеческую сиделку Что-с? хватит: она предполагала, а Господин Бог, как водится, ра…

с некоторых пор Аделаиду Вигдоровну успокаивал чего раньше не случалось шелест купюр. Неплохой выигрыш в лотерее обычный такой, невзрачный билетик случился; кто б мог погадать? Эта разве, лет сорок назад: Позолоти ручку, красавица. Потому, когда карета окончательно отыквилась (и одинокими зимними вечерами), едва ли Аделаида Вигдоровна сокрушалась немым отчаяньем отрицательных чисел, начищенных арт-ремесленничком до самоварного блеска: нет-нет, нельзя мучиться старостью, нет-нет К тому же, пока есть ловушка для звезд¹ подарок The Homo, см. экс-life, есть и смысл. И слава *** (кто Там, тому и), что некогда упругая грудь не является давно необходимостью даже второго ряда, да так и спокойней вот бы раньше, как говорят в иных селениях, д о п е т р и т ь (а ведь неплохое словцо: с запахом, с норовом однако разг.. Вон пшло!).

Аделаида Вигдоровна усмехнулась: раньше Мёдом ее грудь мазнули в прошлом веке; в том же, впрочем, и слизнули. Что толку? Глухое, изматывающее своей сухостью, ничто. Стрекозка в кислоте, подумала она, нехотя отходя от астролябии: чудная вещица, роскошная ненужность, предмет гордости и зависти, щедрый подарок того, кого когда-то не стоило б (а кого стоило б?). Круг, испещренный названиями звезд и зодиакальными знаками с насаженными на него крутящимися дисками магический инструмент, играть на котором она так и не научилась. До гусиных лапок и не научилась!..

А первые прилетели в тридцать (она точно помнит), когда тончайшая г-жа Ниточка примостилась скромно, будто оправдываясь: Да я на минуточку!, на лбу, да так там и осталась в вечных приживалках не выпроводить. Каждый сезон стучалась новая г-жа; у каждой был свой говорок, походка, разрез глаз. Кто-то пел, кто-то плакал, кто-то читал или же смотрел бестолково в окно, а кто и жульничал, тщетно пытаясь заполучить маску: но эти-то штучки наперечет, даром что брюссельские! Однако она как будто и не боялась ничего: благородная седина, черти в глазах (опыт, опыт, очень острый, единственно нужный и никчемный одновременно), именно он-то и

Но тут вынужденная заминка, простим великодушно даму Аделаида Вигдоровна запнулась (Альцгеймер! кисть плотно прижата к виску) и улыбнулась зеркалу, странно-деловито обнажая симпатичный фарфор: Hi, my dear!. Так, несколько фамильярно, приветствовала она свое отражение каждое утро. Так шла к детям, коих без малого тридцать лет и три года потчевала историей мировой музыкальной культуры (жутковатое ИММК там, в расписании, на грязно-белом, не слишком ровно разлинованном, коридорном ватмане) и анализом форм. И если первое вне аббревиатуры, разумеется, было, коли разделить на десять, ее коньком, этакой серебряной струной, то второе навешивала на себя Аделаида Вигдоровна без особого удовольствия, по привычке к нагрузке да причине ощутимой прибавки к трехгрошовой подачке, именуемой змеящимся пенсия: наступи на слово и нет тебя.

В тот день она должна была рассказать детям так Аделаида Вигдоровна называла студентов о баховской символике: разумеется, процитировать и выученные едва ль не наизусть избранные письма Яворского, посланные им на Юго-Западный фронт Протопопову: а ведь 1917-й, до Иоганна Себастьяна ли, в самом деле?.. Но к черту десятилетия запрещенных мессиджей, о которых, увы-увы, не понаслышке к черту: быстрые восходящие и нисходящие движения выражали полет ангелов, основываясь на словах Нового Завета, когда в рождественскую ночь пастухи увидели реющих с неба на землю и обратно ангелов в сиянии² . К черту: а ровные хроматизмы по пять-семь звуков что вверх, что вниз едино: боль, боль. Свежевыжатая. Колюще-режущая. Неиссякаемая. Однако не о себе ль?..

Тпрр-ру. Сегодня она расскажет им о дешифровке нотного текста: тпрр-у-у, первый курс, зелень Что они понимают? Что хотят узнать? Хотят ли? Сможет ли она, черт дери, до-сту-чать-ся?.. В ее-то годы, с ее-то стажем, об этом обычно никто не думает, все идет на автомате однако Аделаида Вигдоровна не любит подобных очередей. А последовательность хоральных цитат с сопутствующими символами позволяет говорить о прочтении так называемой программы этого контрапункта именно как ощущения близкого конца растекается ее низкий голос по аудитории (где все больше острые плечики да стриженые затылки; Лекция для струнников счастье: элитные дети, разве сравнишь с народниками… параллельный ход мыслей давно не мешает). Яворский писал, что все мотивы, бывшие тогда в ходу, имели предельно четкий смысл. Вот, например, символ Креста. Она подходит к старому Стенвею (Чайковский над ним в тот день особенно грустен): до-диез, си-диез, ми, ре-диез. В обращенном виде этот символ распятия будет переведен как искупление через свершившуюся крестную муку Кто-нибудь читал Библию? Хотя бы для общего развития?.. поднимаются четыре неуверенные руки; Аделаида Вигдоровна нажимает на кнопку Play. Откройте, пожалуйста, второй том ХТК. Прелюдия b-moll, вторая мелодия Aus tiefer Not schrei ich zu dir³ .

Из бездны бед

, все верно… Она и сама здесь когда-то училась: сейчас памятник истории и архитектуры, плохо, очень плохо охраняется государством: штукатурка сыплется, оконные рамы подгнивают, полы… Настройщик редкий, исчезающий вид: злую половину роялей пора в печь. А вон на том стуле, венском, она наверняка сидела в так называемом девичестве: и кто так назвал, кто умудрился опять народ? Что такое девичество? Одноразовая честь, не сбереженная где хранить подобные сбережения? смолоду, вторично не пригодилась, как и то шелковое платье (черное, крупным белым горохом): он, профессор скрипки, Ее Профессор Какая безнадежность и какое счастье! Камерный класс. Разрешенные Бах, Вивальди, Корелли. Запрещенные Сати и Хиндемит на даче, где: треск поленьев в камине, толстенный Сервантес на полу (Дон Кихот, великолепные иллюстрации), и такая даль за окном, что хоть уревись: Нет, не просите на ты, и губы до крови; в восемнадцать многим сердечкам далеко до кондома б.у. Я не могу развестись: это равносильно уходу из консерватории Девочка, талантливая девочка А как член этой самой партии… К черту! Ты будешь играть Будешь играть блестяще Должна! Да ты и так если только не остановишься, если не перестанешь работать А хочешь он неуверенно огляделся, став вмиг похожим на воскресного papa, подыскивающего киндеру дорогую игрушку, а через мгновение остановил взгляд на антикварной астролябии. Хочешь это?

Она хотела, он тоже, а потом опять: она и снова: он, и поленья догорали, но оба не ведали до поры, что сердце около двухсот пятидесяти граммов у Ж и трехсот у М дышит само по себе, абсолютно автономно, и оболочка, в которой оно селится от безысходности, не более чем изолятор, выйдя откуда только и начинаешь жить: как объяснишь это рыдающему невежеству?

На похороны стянулось пол-империи: Нелли почему, почему Аделаида Вигдоровна до сих пор помнит, как звали эту певичку в вуалетке, смотрящейся на ней как то самое черкасское седло известно где? два раза упала в обморок, причем довольно отрепетированно. Тени произносили ненужные речи, впрочем, недолго; одна из фигур зачем-то исполнила каприс Якоба Донта (а не его любимый, из Паганини) Ада не помнит, какой именно: да и как вспомнить, когда щеки уж белее кладбищенского камня, душегубительно пахнувшего хвоей? Раскрыла она зонт и пошла-шла-шла под проливным к остановке, а через год, после чудом выбитого академа, сожженного дневника да так и не вскрытых вен подподушечная бритва заработала б пролежни, кабы смогла, нашла силы перевестись со струнного на теоретическое: благо, мозги позволяли. Ее Профессор умер, а вместе с ним и Скрипка. Мертвый инструмент: мертвый футляр: мертвая музыка: чего уж говорить об остальном! И все же тело будем объективны, действительно неплохая комбинация молекул страдало не меньше. Ада, сплошь уязвима, ч у в с т в о в а л а, как слезает с нее самая последняя, самая тонкая, словно папиросная бумага, оболочка того гляди, останется одно мясо, или того хуже кости: тогда ее точно рассекретят! И выгонят, выгонят… Таким, как она, бескожим не место в советском Вы разве не умерли, Сергей Андреевич? Вас не хоронили ль? Разве? Не обманывайте, вы не имеете права! Я должна знать, знать, я не могу так больше, вы понимаете?! а потом жар, щеки пунцовые: Адка, да что с тобой? а она бежит, бежит уже по узкому коридору, и то Шуман, то Лист, а то и сам товарищ Сталин заглядится на долгие ее ноги.

Надо купить помаду По-ма-да По-ма-да-на-да так, в бреду, дошла до Центрального: толстая продавщица с золотой фиксой нехотя протянула пошленький пластмассовый флакончик. Так дамское счастье сроднилось с несчастьем до самой консерватории не красила губ, а там Там уж руки с ума сошли: по скрипке до нейродермита выли, а толку? Форма потеряна. С теоретического на струнное? Не смешите и Ада равнодушно-аккуратно решала задачи по гармонии да писала фуги, находя в их рациональной прохладе какую-то извращенную прелесть, изучала периоды такого-то и такого-то расцвета (всегда чьего-то чужого, чуждого, не своего), пела тайно в церковном хоре, что представляется теперь штампом, и не участвовала в общественной жизни, за что ее едва не исключили из комсомола, а, вызвав туда, попрекнули, кроме всего прочего, пресловутым пятым пунктом. Какая им разница? кричала она во сне, пугая мать, которая долго, до самого их прихода (сначала за отцом, через полгода за ней), гладила Аду по голове, словно предчувствуя и собственную арию без Da Capo: А волосы-то у тебя шелк, Fine.

Аделаида Вигдоровна стоит на кладбище и не плачет: что толку в слезах, если сама сюда скоро ляжешь? Сердце быстрая штука, автономная. Мама, шепчет она по привычке, почти не вкладывая в слово первичный смысл, поэтому получается просто ма и ма, а может, самое настоящее лягушачье кваканье, под которое Аделаида Вигдоровна и бредет по улицам. Глаза слезятся от гадкого февральского ветра: но какие чернила, когда руками теперь почти не пишут, и она сама тоже, тоже не пишет: на компьютере быстрее, хотя до сих пор, что скрывать, машинка эта кажется варварским изобретением В сумке ноты и книги, в голове звуки и буквы, в глазах струны, кла-ви-ши. Однако вот А ну-ка Да ближе, ближе! Хелло, Долли Не дворец ли? А платья на дамах Беса ме мучо Такие носили, когда мне было было?.. Когда мама Мама?.. Да где я? И откуда духовой оркестр? вздрагивает Аделаида Вигдоровна, ужасаясь полупровалу. И это только начало! (Кисть, как водится, плотно прижата к виску.) Но вот она уж плывет по дворцу, а во дворце ее заяц, ее серенький с бантом (Триста долларов, год выпуска тысяча девятьсот тридцать шестой, но Аделаида Вигдоровна не слышит), ее ведмедики с тем самым выражением глаз-пуговиц, которое не забыть, как не забыть и их, ведмедиков, остромордость, лишь через десятилетия округлившуюся А вот ее белый детский веер ее чернильница 53-го года Слезная тушь Ленинградская Амбре Красной Москвы Штофы, рюмки, подносы, патефоны и граммофоны, подковы, чугунки, валенки, санки, самовары Флаконы и вазы, жабо и боа, перчатки и зонтики, шляпы и шляпные коробки, сапожки и сапоги, сундуки и ширмы, халаты, шали, скатерти, утюги, куклы, куколки, кукляшки И глиняный кувшин, из которого братец-кролик поливал свои дурацкие кактусы Винтажная коллекция, не сойти б с у-ма-а-а-мочка, я хочу вон ту звездочку, какую звездочку, Адочка, вот ту, красненькую, хочу-у-у, ма-а-мочка, такую нельзя унести, Адочка, она же для всех людей светит, купи, нельзя, купи, нельзя, нельзя, купи, игрушки за углом, хочешь? А она хочет, хохочет, а там зайчик сладкий, грустняцкий, его одного никак не оставишь, не кинешь он мой, мой, он мой, мне не нужна звездочка, тише, глупая, нельзя так про звездочку, уж и тетя вон на тебя обернулась! Звездочка она хорошая, добрая, она весь мир освещает! Утро красит нежным светом

И цветы на салфетках, и подушки вышитые, и елка, дивно пахнущая мандаринами, и под потолком, словно волшебник развешивающий золотые и серебряные фигурки, отец в колпаке Звездочета (их вырезали из блестящей бумаги вчера вечером, а потом долго склеивали на руках остались липкие дорожки: как нравится Аде сдирать их с пальцев!). А на столе: кекс, яблоки с корицей; а на кухне: какао, шоколад и что-то еще, что-то еще белое, душистое, вкусноты необыкновенной в молоке сладком Можно? но вот часы бьют наконец двенадцать, и уж из радио прилежно лает рожденный лаять. Но родители будто не замечают его, заглушая зычное Счастье в труде, товарищи! музыкой, которую Ада едва ли забудет: их душераздирающее танго не раз приснится девочке, неловко снимающей с пахучей елки Щелкунчика, который, словно в сказке, уже слышите? оживает и говорит ей: Щелкунчик, пожалуйста: авторская кукла рождественской коллекции не сломан ли? Дама в шали называет цену, и Аделаида Вигдоровна вновь обнаруживает себя в одном из блошиных павильонов, вертящую в руках игрушку-мечту. Не зная, что делать (уж очень не хочется выглядеть дурой), она поспешно расплачивается и достает из кармашка сложенный вчетверо лист, на котором не забыть подглядеть заветный адресок: так спокойнее. Неужели придет время, когда она действительно все забудет?

Злые, злые, злые слезы капали: и потирал лапки Мышиный Король, и хохотала Суламифь, вот и весь пост-, сорри, -модерн.

Вытирая пыль с астролябии, Аделаида Вигдоровна в тысячный раз мечтает выйти через дверь, что пробьют в восточной стене сказочки про аль-Бируни успокаивают, веки смежаются. Ей снится некое королевство возможно, шахматное, где разрешено это: Боли, потеря интереса к жизни и стремление умереть достойным образом главные мотивы пациентов, обращающихся к нам с просьбой об эвтаназии, говорит Королева, подписывающая кончиком крылышка какие-то документы: причем говорит именно ей, Аделаиде, и сердце у последней ходит ходуном: Значит, Ваше Величество, Вы Вы можете содействовать мне в получении визы? Нет, дорогая, ты не понимаешь. Осуществление прекращения жизни медицинскими средствами по просьбе пациента и оказание помощи при самоубийстве возможно лишь в случае наличия доверительных отношений между больным и доктором. Принимающий решение об эвтаназии должен быть твоим лечащим врачом: он должен хорошо очень хорошо! тебя знать. Но нет ли исключений из правил, Ваше Величество? И почему Дорогая, ты задаешь глупые вопросы. А знать он должен тебя, разумеется, для того, чтобы сделать заключение. Какое заключение, Ваше Величество? Как вы, русские, недальновидны, даже если и евреи! Заключение о том, действительно ли твоя просьба об эвтаназии представляет собой твое свободное волеизъявление, глубоко ли продумана и действительно ли речь идет о твоих неизлечимых болезнях и невыносимых страданиях. Но, Ваше Величество, я страдаю, я страдаю невыносимо! А что будет дальше? Моя просьба глубоко продуманна я лишь хочу отложить ее на некий неопределенный срок Срок, через который Одним словом, если человека вовремя не избавить от существования Простите мое волнение Еще несколько лет или год? полгода? и я превращусь превращусь в овощ Хм, неужели ты думаешь, будто наше Королевство будет заниматься еще и импортными овощами? Нам хватает импортных шлюх! Нет-нет, только эвтоподданные. И не надейся, голубушка; прощай же да помни: есть масса способов, не выезжая из своей у-у-у-дивительной страны она улетела, в общем, а Аделаида Вигдоровна, задремавшая в кресле, вздрогнула и проснулась. Рядом, на туалетном столике, лежал томик запрещенного когда-то Набокова (и прочитанного ею, как следствие, много позже, чем нужно, но все же прочитанного, о, чудо), а также Нервные и психические болезни Бортникова и Зубахиной (издание, разумеется, переработанное и дополненное). С Набоковым уже было как будто б все ясно, и все же не перечитывать его Аделаида Вигдоровна не могла, раз отравившись. Больше всего любила она Лужина да Соглядатая (в Смурове узнавая себя, и не напрасно); нередко перечитывала Другие берега и особенно берлинские рассказы, в которых изредка просвечивал темноаллейный Иван.

Маленький шедевр Музыка был сплошь в карандашных птичках (отмечалось, как ловко жонглирует В.Н. ее настроениями, переключая их, будто клавесинные регистры) например, здесь. Или вот здесь пролетела. Или над этим местом. Да-да вырвалось у Аделаиды Вигдоровны. Да-а

А там, внутри то ли воздуха, то ли вздоха, уже Блестели мокрые скалы. Однажды видели, как рыбаки несли утопленника, из-под одеяла торчали удивленные босые ступни. По вечерам она варила какао, или: Разойдемся на время. Так дальше нельзя. Влетела маленькая дочка соседей, показать котенка, остальных утопили. Аделаида Вигдоровна закрыла книгу и, нахмурившись, крепко помянула адски словоохотливую цирюльнершу, с регулярностью придания ее прическе формы методично утомлявшую подробностями желудочно-генитального своего существования (именуемого, конечно, насыщенной, полноценной жизнью), как-то: рецепты, рассада, мущинка, etc. Однажды, во время всей этой трескотни, Веруня и проговорилась (речь зашла о слепых котятах): А что же малыши? Вы раздали уже? поинтересовалась Аделаида Вигдоровна. Закопали. На даче, выпалила Веруня, замолчав, впрочем, лишь на миг; Аделаида Вигдоровна чудом не стряхнула с головы смышленые ее ручки, а на улице долго не могла успокоиться.

Что же касается другой книги, лежащей на том самом столике, то Глава вторая на странице триста четвертой любезно знакомила читающего с психическими болезнями в предстарческом (как сообщалось, пресенильном) и старческом (сенильном) возрасте. Так, она уже все знала про инволюционные психозы, депрессии и параноид, но пуще черта боялась Альцгеймера, который у всех на слуху. Все это, включая скрупулезное соглядатайство, вызывало в Аделаиде Вигдоровне нешуточную тревогу (Фобия фобии, барышня она еще пыталась шутить с собственным отражением: получалось вяло). Но что злило больше всего, так это неизвестность: откуда берутся проклятые изменения? Потерять память, та-ак Последнее, что оста-алось И зачем тогда-а?.. а потому по ночам ей снилась черно-белая Королева с крыльями бабочки, и просыпалась Аделаида Вигдоровна растерянная, на шаблонно мокрой подушке. Не понимая толком, что именно с ней творится то ли прогрессирует нормальная забывчивость (всю жизнь она была несколько рассеянна), то ли маячит зловещий диагноз, Аделаида Вигдоровна становилась все более и более удрученной и неразговорчивой. Хотя, по большому счету, разговаривать кроме как с детьми да соседкой, подкармливавшей вместе с ней бездомное зверье (Смотрите, какие глаза у этого котяры! так и сошлись), оказывалось не с кем. Быть с кем-либо на короткой ноге после Ее Профессора, после жуткой и, как ни страшно, вполне традиционной семейной саги да умершей подруги, роскошно близкой (великолепной виолончелистки, кстати сказать), оказывалось невозможным. Исход заболевания неблагоприятный: состояние полного маразма, перечитала она, брезгливо переворачивая страницу. Смерть наступает либо во время судорожного припадка, либо от присоединившейся инфекции.

Да, память сдает; да, порой она действительно теряет ориентацию в городе. Экспозиция распада мыслительных операций? Или уже разработка? Аделаила Вигдоровна подошла к астролябии, которая, казалось, сама была готова к слезопусканию: те же пузырики, в сущности, только иного формата. Формат: Аделаиду Вигдоровну бесило это словечко нулевых лет уж ей ли не знать, что означает оно цензуру, и только! В блестящей обертке, но не менее смердящую.

Вести дневник-с? Каждый день через один три восемь шестнадцать как карта ляжет выписывать бисерным почерком свои ощущения? Аделаида Вигдоровна всегда с долей иронии относилась к подобному бумагомаранию если, конечно, это были не специальные, публичные дневники типа олешинской Книги прощания. Вспоминается блокнотик (где, Альцгеймер?), куда выписывала цитаты именно из Олеши И что-то у него было про жизнь (Господи, ну а у кого не про нее?!. Однако главное КАК сказать) что-то навроде того, будто вот умру и начну жить То есть будто не живешь, а только собираешься, и мешает жить исключительно сама жизнь Но это ее вольный пересказ, очень вольный, а ведь когда-то она помнила этот абзац наизусть; да где же книга, черт дери?!. Если это обычный склероз, все ничего, но если она Когда-нибудь И ведь никого у нее нет, никого

Она не хотела детей: смерть Профессора отрезвила ее моментально, напрочь лишив инстинктов самки аккурат в двадцать, а известия о гибели родителей в лагерях (несколькими годами позже) не способствовали желанию выпустить в эту войну (И почему говорят мир? всегда удивлялась А.В.) ни одного существа. Но дело даже не в этом: она в принципе не хотела помёта, считая, что воспроизводством должны заниматься другие да и нужно ли бесконечно воспроизводить этих хомонят? Нет-нет, ей не нужен кусок мяса, толкающий ее в живот, не нужны бессонные ночи и волнения, связанные с каким-нибудь трехсотым воспалением среднего уха. Нет-нет, она создана для другого. Но для чего же? И где ее королевская Скрипка, единственно дающая право СМЕТЬ?..

* * *

Ада глубоко затянулась, впустив с дымом в легкие воздух и, замерев, вспомнила почему-то, как в переходе метро мельком увидела фарфоровые фигурки. Надпись на одной из них гласила: Jesus в ассортименте, 1200 р., и Аду тогда передернуло, хотя вот уж ее-то как раз, казалось бы, и не должно, не должно Ахурамазда, Яхве, Саваоф, Ункулункулу, Мирта, Хено, Самвара шептала она. Не послушался братец Иванушка сестрицы Аленушки, испил воды из козьего копытца и обратился в козленочка Ункулункулу, Ункулункулу Ударилась лебедушка о землю и обернулась красной девицей И ты, древневавилонская Иштар, и ты, финикийская Астарта Ункулункулу, Ункулункулу! Двуполый первопредок! Вышел из тростника и, типа, породил всё Кто сказал, будто всё? В начале Homo создал богов как животных. Потом богов как людей Homo подарил богам бесмертие О, многорукие, тысячеглазые! Неужели не видите? Не чувствуете? Неужто не знаете? Молись Милый дедушка, Константин Макарыч! Сделай божескую милость возьми меня отсюда-а-а Ункулункулу! Ункулункулу! О, культурный герой бантуязыких! А вчерась мне была выволочка послышался сухой звук пощечины. Ункулункулу, Ункулункулу! заскулила Ада да и превратилась в собаку: на этом самом месте Аделаида Вигдоровна очнулась. Какие странные у нее теперь сны! И как их смотреть-то? Да и на что теперь вообще смотреть в ее возрасте? На бывших возлюбленных! На кого? На бывших возлюбленных. Как ты представляешь себе это?..

Вместо ответа Аделаида Вигдоровна принялась наводить справки впервые в жизни ей захотелось отомстить. Быть может, даже насладиться чьим-то умиранием: то, что N осталось не так много, она чувствовала. А он и правда был уже словно не здесь, хотя и лежал, напротив, здесь в той самой квартире, где они в прошлом веке так часто изображали любовь (назовем сей процесс так). Аделаида Вигдоровна, наклонившись к угрюмому старику, не без удовольствия отметила, насколько уродливым стало его лицо, и как по нему, этому самому лицу, прошла легкая судорога: Ну-с, куда достоинство уронили-с? а потом стало противно, и она поспешила на блошиный, где отчетливо увидела Аду и N, направляющихся к ней. Аделаида Вигдоровна растерялась да и кто б не растерялся, встретив себя самого! Но не видение ли это? А если нет, то где кончается сон и начинается явь? Ах, как хочется бежать, но разве убежишь от себя? И вот за ней уже гонятся, гонятся! Она сама за собой и гонится, только пятки сверкают! Ункулункулу, Ункулункулу, ночной кошмар-миллионщик! Вскрикивая от боли, будто каждое движение стоит ей пропарывания тела ножичком, Аделаида Вигдоровна несется вон из павильона. Но кто именно бежит? Не видите? И куда? Уж не Ада ли? Уж не за ней ли гонится Аделаида Вигдоровна с угрюмым стариком в рваной пижаме? Да кто это вообще и что, черт возьми?..

Вдруг в мозгу будто что-то хрустнуло три совмещенных, как санузел, времени? Три богатыря? Поросенка? Девицы? Медведя? Карты?.. Она чувствует себя связанной по дыхалку (ее выраженьице) и если б только связанной руками N! Тогда все оказалось бы, конечно, проще; было б, на кого свалить несчастье, одним словом А если двумя? Если двумя словами?

Ункулункулу! Ункулункулу-у-у!..

1 Астролябия (

древнегреч.).

2 Б. Яворский, Фонд N 146 ГЦММК им. Глинки.

3 Из бездны бед взываю я к Тебе.