Патент на бедность / Дело

Патент на бедность / Дело

Патент на бедность

/  Дело

Почему на российской науке невозможно делать деньги

На прошлой неделе МВФ опубликовал свой ежегодный доклад World Economic Outlook, в котором спрогнозировано снижение темпов роста российской экономики. Основной посыл таков: энергоресурсы — это слишком медленный и слишком дорогостоящий драйвер. Словом, пора всерьез зарабатывать для инноваций и монетизировать науку. «Итоги» пообщались с отечественными и американскими учеными и изобретателями и попытались понять, почему выделяемые на науку миллиарды долларов не возвращаются в России триллионами.

Казус Гольцмана

Научный руководитель Учебно-научного радиофизического центра факультета физики и информтехнологий МПГУ Григорий Гольцман не совсем типичный профессор. В отличие от ученых советской закалки он уверенно и со знанием дела сыплет словечками «бизнес» и «стартап». В 1989 году Гольцман основал компанию «Сканэкс», которая по сей день занимается аэрокосмической съемкой (предшественник Google Maps). А в 2005—2006 годах основал еще две фирмы. Первая продает зарубежным ученым однофотонные сверхпроводниковые детекторы, а вторая — системы сепарирования руд с использованием микроволнового излучения. И то и другое — изобретения Гольцмана. Несмотря на то что его детекторы европейцы установили на космической обсерватории «Гершель», а сам профессор активно работает над аналогичными отечественными проектами «Миллиметрон» и «Радиоастрон», он не трудится в Силиконовой долине. Ученый базируется в родном педагогическом университете, так как в ведущих исследовательских центрах «давно уже все занято», выжимает последний ресурс из оборудования, установленного в советское время, сам себе готовит кадры и подрабатывает написанием научных статей.

«Получать патент на изобретение в России не имеет никакого экономического смысла, — рассказывает Григорий Гольцман. — Регистрация патента — лишь вершина айсберга. Потом вам понадобятся огромные деньги, чтобы отстаивать свои права в судах. В первую очередь американских». По словам патентного поверенного Екатерины Рогачевой, проработавшей около пяти лет в отделе интеллектуальной собственности компании MagiQ Technologies, в США подача, получение и первые четыре года поддержания патента могут обойтись в 25 тысяч долларов (базовые пошлины — около 3—5 тысяч долларов). Если же дело дойдет до суда, то в ход могут пойти миллионы. Достаточно вспомнить, что в деле Apple против Samsung на кону целый миллиард долларов. «Когда речь идет о внедрении технологий, то на мелкого частника не надо гиганта вроде Apple, — говорит Екатерина Рогачева. — Его в судах в США уничтожат куда как более мелкие игроки рынка».

Поэтому Григорий Гольцман работает по весьма странной для западного мира методе: создает новую рыночную нишу и работает там около пяти лет, до тех пор пока тем же самым не начнут заниматься американцы. Янки быстро патентуют гольцмановские изобретения, а наш герой начинает новый мозговой штурм. Ученый любит вспоминать историю, как с ним связались некие американские бизнесмены и предложили профинансировать одну из его идей. «Ни чертежей, ни экспериментов никаких не производилось. Только то, что было в моей голове», — рассказывает он. За какой-то смешной срок они нашли еще несколько других схожих проектов, собрали 3 миллиона долларов инвестиций и открыли небольшую компанию. А через пару лет продали ее одной крупной корпорации за 650 миллионов долларов. От той части проекта, которую придумал Гольцман, потом отказались, но скорость, с которой в Америке делаются деньги буквально из воздуха, профессора потрясла.

Назвался стартапом...

Национальные особенности быта российских стартаперов этим не исчерпываются. Согласно Гражданскому кодексу РФ исключительные права на изобретения чаще всего переходят в руки работодателя, но только при условии, что институт проводил исследования по своему профилю. Но устроить так, чтобы изобретение не имело к вашей «шараге» никакого отношения, проще простого. Однако если физлица и получают полные права на распоряжение патентами, то все финансовые и организационные вопросы им приходится тянуть на себе. То есть будет уже не до науки.

Сегодня создание малых инновационных предприятий (тех самых американских стартапов) в России происходит причудливым образом. Возьмем государственные НИИ и вузы, ведущие научно-исследовательскую работу, им, собственно, и принадлежат права на изобретения, но и бизнесом должны заниматься директора и ректоры, а не сами исследователи. С 2009 года, когда Дмитрий Медведев подписал закон об инновационных предприятиях при вузах и НИИ, в России было создано почти две тысячи подобных стартапов, которым государство обеспечило льготные условия. Но изобретатели признаются, что большинство бизнесов существует лишь на бумаге. А выглядит это так: звонит ректор и говорит, что надо создать компанию. Она появляется за несколько дней, но денег, естественно, никаких не приносит.

Кто-то, как, например, гендиректор «Технопарка Новосибирского Академгородка» Дмитрий Верховод, возлагает надежды на заказы от госкорпораций и компаний с госучастием (их еще называют «46 толстяков»). Но те почему-то не торопятся пользоваться плодами отечественных стартаперов — дескать, это накладно и хлопотно. Или же, как ректор Саратовского госуниверситета Леонид Коссович, страдают от массированных проверок контролирующих органов. «Нас в этом году проверяли шесть месяцев разные структуры (дублирующие проверки), и практически мы отвечали на одни и те же вопросы разным контролирующим организациям», — жалуется Леонид Юрьевич.

Наконец, по словам опрошенных «Итогами» ученых, в России нет механизма поддержки перспективных разработок вроде детекторов Гольцмана. Вместо этого миллиарды вкладываются в создание очередного планшетного компьютера для армии или электронного учебника от «РОСНАНО». То есть, по сути говоря, в копирование успешных зарубежных аналогов. И поскольку о коммерческом применении этих изобретений впоследствии ничего не слышно, то в голову ученых закрадываются всякие нехорошие мысли — например, о распилах и откатах.

По гарвардскому счету

Коренной петербуржец Алексей Трифонов причисляет себя к последней волне научной эмиграции. В 1997 году он переехал из России в Швецию, где работал старшим научным сотрудником Королевского технологического института, а оттуда уже отправился в США. Причина, по его словам, в желании работать и плачевном состоянии науки на родине. «Мы 90 процентов времени занимались добыванием денег, — говорит он. — Это неправильно. Я до последнего на что-то надеялся». Сейчас Трифонов — старший научный сотрудник Гарвардского университета, зарегистрировал 25 патентов.

Компания MagicQ Technologies, где он был вице-президентом по науке, занимается поставкой систем оптоволоконной связи для американской армии, флота и НАСА.

В чем, собственно, разница между Россией и США? Все вроде бы похоже. «При поступлении на работу в Гарвард вы обязательно подписываете договор, согласно которому права на ваши изобретения частично переходят к университету, — рассказывает старший научный сотрудник Физического института имени Лебедева, а также один из основателей и член управляющего комитета Российского квантового центра в Москве Алексей Акимов. — Это могут быть и 50, и 70 процентов. Как договоритесь». А вот дальше начинаются различия. «При этом Гарвард берет на себя большинство проблем по оформлению документов и содержанию патента — удовольствие-то не бесплатное».

Главное же в том, что в США уже давно наведен мост между наукой и бизнесом. «Вам как ученому достаточно заполнить несколько бумажек, перейти реку Чарльз, и вот — Гарвардская школа бизнеса, в которой вам с большой охотой состряпают симпатичный стартап», — говорит Акимов. И в России, и в Америке ученые не очень-то понимают, как делать деньги. И тут уже принципиальной является разница во взглядах на конечный продукт: нашим бизнесменам в отличие от американских в науку вкладываться неинтересно — много издержек.

Случаи, когда ученые начинают бизнес на основе собственных же патентов, в США весьма редки. Обычно такие фирмы на корню скупают крупные игроки. Например, уже семь лет лидером по количеству регистрируемых патентов является компания IBM. Львиная доля ее бизнеса — продажа прав на использование своих изобретений. Ее клиенты — Apple, Google, Facebook и другие гиганты. Правда, есть и другая модель патентного бизнеса. Яркий пример — Apple, которая, наоборот, держится за свои технологии мертвой хваткой и пытается отсуживать каждую копейку у своих конкурентов.

В Америке до недавнего времени действовала уникальная система патентования изобретений — first-to-invent system. То есть даже если кто-то успел у вас своровать идею и быстренько ее оформить, исключительные права все равно должны достаться вам. «Истинный» изобретатель выяснялся в ходе нудных и дорогостоящих судебных заседаний. Чаще всего и истцами, и ответчиками выступают те самые гигантские корпорации, периодически устраивающие патентные войны. Правда, с марта 2013 года согласно подписанному президентом Бараком Обамой еще в 2011 году America Invest Act США перейдут к системе, более нам знакомой: право на изобретение будет получать тот, кто первым подаст заявку.

У большинства американских ученых, которые ездят на малолитражках и ведут достаточно скромный образ жизни, вряд ли нашлись бы лишние деньги на судебные споры. Поэтому новое американское законодательство, опасаются ученые, может пребольно ударить по инновационному рынку. Но это, как говорится, их головная боль. И не слишком, надо признать, изнуряющая. Ежегодно в США патентуется около 100 тысяч изобретений. В России только 20 тысяч. Причем причина успеха Америки на этом поприще не столько в озабоченности авторскими правами, сколько в имеющейся инфраструктуре для быстрой реализации любой идеи. Ученому остается только наука, а все остальное за него сделают специально обученные люди.

Как страшно жить

Для решения проблем российских компаний Дмитрий Медведев предложил создать в Сколкове патентный центр. А это, напомним, миллионы долларов.

Американским стартаперам чаще всего деньги дают инвесторы, которые не боятся рисков, так как сектор высоких технологий — один из главных приоритетов американского правительства. У нас вроде бы тоже, но, увы, пока только на словах: бизнес-среда по-прежнему настроена на получение быстрых доходов, связанных преимущественно с распределением госзаказов, природной рентой или сферой услуг.

А еще не стоит забывать о мышиной бедности отечественных научных институтов, у которых по сути настоящего хозяина нет. В США, как известно, почти все вузы и институты — частные, контрольный пакет акций в которых принадлежит, как любят у нас говорить, трудовому коллективу. Также в Америке есть суды, которые готовы честно защищать интересы этих коллективов в патентных спорах.

Не зря говорят, что фундаментальная наука — это удел богатых экономик. В США, к примеру, в этом году Национальный научный фонд, который занимается исключительно поддержкой фундаментальных исследований, получил 8 миллиардов долларов бюджетных средств (около 250 миллиардов рублей). Для сравнения: Российский фонд фундаментальных исследований получит 7 миллиардов рублей, Российский гуманитарный научный фонд — 1,3 миллиарда, а РАН — около 60 миллиардов рублей. Всего же по статье «Общая наука, космос и технологии» американцы в этом году потратят почти 31 миллиард долларов (практически триллион рублей), что, конечно, даже близко несопоставимо с финансированием всех российских инноваций (около 300 миллиардов рублей).

Впрочем, есть ли уж такая необходимость в этих самых доморощенных инновациях? Учитывая, что с осени этого года пошлины на регистрацию патентов в России для граждан сравнялись со ставками для иностранцев, — не факт. Не исключено, что под разговоры о поддержке отечественной науки власти намерены по-тихому приступить к массовому импорту готовых инноваций.