__ 18.00 – 20.30

__ 18.00 – 20.30

Все дальше и ниже они уходят от камеры цареубийцы по коридорам и лестницам, погруженным в полумрак. От лязга дверей Сталин недовольно морщится.

В другой камере почти темно. В углу на топчане полулежит человек. Он высок, худ и давно не брит. На широкоскулом лице поблескивают стекла старомодного пенсне. Заключенный никак не реагирует на вошедших в камеру и только после звонкого окрика чекиста: "Встать, сволочь!" — лениво, замедленным движением спускает с топчана ноги.

"Ну, с чем пожаловали?" — с легкой насмешкой приветствует он визитеров. Чекист и охранники Сталина переминаются с ноги на ногу, поглядывают на вождя. Сталин не спешит с ответом. Стоя на пороге, трогает пальцами жесткую щетку прокуренных усов. Внимательно всматривается в профиль узника, сохранивший медальную четкость линий.

Проходит минута, другая и комендант не выдерживает: "Товарищ Сталин..."

"Ста-а-алин?” — поражен заключенный. "Неужели Сам пожаловал? Какая честь, не ожидал, право…" А сам весь подобрался.

Это, лишенное всякой угрозы движение, вызвало беспокойство у дюжего начальника охраны, поспешно шагнувшего вперед и лапнувшего кобуру своего пистолета.

— Я к вам, Александр Павлович, — медленно и веско произнес Сталин, — посоветоваться пришел. Еще с девятнадцатого года считал, что вы умный человек.

— Но мы, кажется, не встречались, — в голосе его собеседника, кроме прежнего изумления, была еще и насмешка.

— Ну, не лично, — ответил Сталин, — а ваши солдаты и мои красноармейцы.

— И мои-то ваших крепко бивали, помнится, — усмехнулся заключенный.

— Но в конце концов мы вас все же разбили окончательно, — спокойно согласился Сталин

— А теперь вас самих немцы бьют почем зря! — зло блеснув глазами, парировал заключенный.

— Откуда об этом знаете?

— Газет не носят, но слухи доходят: тюремную почту пока еще никто отменить не может. Впрочем, вы должны знать, ведь приходилось, кажется, самому сиживать?

— Но наши тюрьмы — не те, что в царское время…

За спиной Сталина смущенно закашлялся местный чекист.

— Да уж, ваши точно похуже будут, — согласился заключенный. — Однако к делу... Зачем ко мне, белому генералу, захваченному вашими головорезами еще несколько лет назад и с тех пор ожидающему смерти, пожаловал коммунистический вождь, чье так называемое советское государство находится на пороге полного краха?

Сталин, не обращая внимания на протест охраны, шагнул ближе к заключенному и, всматриваясь ему в глаза, сказал:

— Я думаю, вы патриот.

Теперь лицо его собеседника выразило только безграничное изумление. Насмешки не было.

— Это вы — мне?! Про патриотизм?!

Заключенный замотал головой, белки его глаз налились кровью.

— Это ты, мерзавец, мне говоришь? — хрипло выкрикнул он, и голос его пошел гулять эхом по длинным коридорам подземной тюрьмы. — Ты и твои товарищи залили нашу Россию безвинной кровью, разгромили, растащили и разграбили все, что создавалось поколениями отцов наших и дедов. Твоими трудами к власти в стране пришли инородцы, надругавшиеся над православием, над церковью, над священниками, осмеявшие нашу культуру. И ты вместе с ними глумился над всем, что дорого миллионам русских! Даже государства вы не пожалели — отдали огромный кусок его немцам. Впрочем, чего от вас ждать? Вы и были немецкими шпионами…

Мы воевали, Сталин, против вас не за "богатства", про которые врала ваша дешевая пропаганда, их у большинства из нас и в помине не было, и даже не за "политику" — мало тогда было среди нас настоящих монархистов; мы дрались с вами, как с духовным злом, как с нечистью, сатанинским отродьем, полчища которого покрыли нашу землю, как саранча.

Это твои, Сталин, подельники — деморализованные пьяные матросики, пускали под лед боевых офицеров в Кронштадте и насиловали сестер милосердия. Это твои отряды грабили хлеб у тамбовских крестьян и тысячами расстреливали их из пулеметов, это твои товарищи чекисты плющили черепа киевским обывателям, они же топили в Севастополе офицеров и священников.

Я уже и не говорю о государе и его семье... Вы, большевики, всегда спокойно шагали по трупам. Вы погубили Россию, превратив ее в дрова для костра "мировой революции", а теперь ты пришел поговорить со мной о патриотизме!

Заключенный выдохся и замолчал, сверкая глазами.

Сталин поднял на говорившего взгляд:

— Да, многое было. Но вы тоже убивали немало. Помните ведь, как вас самого называли… Но сейчас ситуация изменилась, да и люди в партии тоже не те, что раньше. А тех, кто царскую семью убивал, сейчас нет в живых. Мы их ликвидировали как вредные элементы. И мировая революция сейчас на повестке дня не стоит. Нам сперва надо Родину защитить от фашистов. А мы с вами, хотя и враги, но все же оба — ее сыны.

Сталин помолчал и опять продолжил:

— Признаюсь, я сам сомневался в успехе этой беседы. Да, едва не забыл… Деникин мне письмо прислал с предложением помощи. И в вашем РОВСе, оказывается, много тех, кто готов сражаться с немцами в рядах Красной армии. Правда, есть и другие — Краснов, Шкуро… А вы пока подумайте — может, еще послужите России…

— Под вашим руководством, надо полагать? — заключенный снова стал саркастичным. — Нет уж, увольте — лучше расстреляйте, а то я давно жду этого. Нелепые вещи какие-то предлагаете…

— А вы все же подумайте хорошенько, — сказал Сталин, поворачиваясь к выходу. — При большевиках Россия выжила и даже стала крупнейшей промышленной державой, а вот если Гитлер победит — России не будет совсем, никакой. До свидания, товарищ… Александр Павлович.

На щеках заключенного горели пятна лихорадочного румянца.

— Я подумаю, — тихо сказал он в спину уходящему.

Когда Сталин отошел от камеры на несколько шагов, его догнал молодой чекист.

— Что с этим беляком делать? — спросил он, заглянув в лицо генсеку. — Тоже? — и сделал указательным пальцем жест, изображающий нажатие на курок.

— Выпустить! — неожиданно резко ответил Сталин.