«Я слышу ваши голоса…»
«Я слышу ваши голоса…»
«Я слышу ваши голоса…»
ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА
Юрия Чернова, ветерана Великой Отечественной войны, широкий читатель знает по поэтическим сборникам "Я в окопе побрился впервые", "Маршевые роты", "Перемиловская высота", "Разведчики весны", "По волнам, по годам", "Вечерние окна", "Какое счастье - молодость души". Его прозаические произведения о мужественных исследователях Крайнего Севера - "Верное сердце Фрама", "Остров Домашний", "Чайки над айсбергом" - выдержали многотысячные издания, а исторические повести "Сподвижники", "Земля и звёзды", "Мятежный броненосец", "Судьба высокая Авроры" и другие переведены на двенадцать языков. Особое место в его творчестве занимает историческая повесть "Юрий Долгорукий", основатель не только Москвы, но и Дмитрова, жителем и почётным гражданином которого является Юрий Михайлович.
Новая книга писателя-фронтовика "Лампа под красным абажуром" посвящена встречам с выдающимися деятелями культуры: Александром Твардовским, Константином Паустовским, Ильёй Эренбургом, Виктором Некрасовым, Константином Симоновым, Василём Быковым, Назымом Хикметом, Джованни Джерманетто. О ней наш разговор.
- Юрий Михайлович, ваша новая книга охватывает большой промежуток времени - от предвоенных лет по день сегодняшний. А читается так, будто каждая из встреч произошла вчера. В чём секрет?
- В предисловии к мемуарам Владимира Короленко сказано: "Здесь не будет ничего, что мне не встречалось в действительности, что я не испытал, не чувствовал, не видел". Я без колебаний готов подписаться под этими словами.
А начиналась книга тогда, когда я даже не помышлял о ней. Я опубликовал в "Литературной России" эссе о Семёне Гудзенко, с которым судьба свела меня в Средней Азии. После войны я был корреспондентом газеты Туркестанского военного округа "Фрунзенец", а Семён Гудзенко прилетал в Ташкент по командировке "Нового мира". С первых дней знакомства мы сблизились, я заманил его в Кушку - самую южную точку страны (имею в виду, разумеется, СССР), где родились первые главы его поэмы "Дальний гарнизон". В течение нескольких недель мы почти не расставались, по вечерам он читал мне куски будущей поэмы. Без всякой похвальбы скажу: иногда пишущему необходим чуткий слушатель, сопереживатель написанного. Им оказался я[?]
На эссе о Семёне Гудзенко пришли ободряющие читательские отклики. Я, конечно, тогда не догадывался, что это "зёрнышко" прорастёт[?]
- Мне кажется, ваша книга будет очень полезной для начинающих авторов, для понимания ими того, что и у знаменитостей литературный труд очень тяжёл[?].
- Вы правы, в основе книги - разговор о поэтическом мастерстве. Тут и две строчки, выправленные Твардовским в моей поэме "Русский солдат", и размышления Симонова о том, что есть строчки, которые не придумаешь в кабинете, строчки, вынесенные из огня; мысль об авторе, стоящем перед выбором: что для него важнее - ёлочные украшения или сама ёлка?
Незабываема для меня беседа о писательской кухне с Верой Пановой. Дело было в Доме творчества ленинградских писателей в Комарове. Вера Фёдоровна после тяжёлой болезни из комнаты не выходила. Медсёстры возле неё дежурили круглые сутки. Панова никого не принимала. А мне так хотелось познакомиться с любимой писательницей!.. Со времён прекрасной повести "Спутники" я читал всё ею опубликованное, следил за бурными дискуссиями по её книгам. Давид Дар, муж Пановой (с ним я сблизился в годы войны), договорился о моём свидании с Верой Фёдоровной.
К сожалению, невозможно в нескольких строках передать, сколько прочувствованных, выстраданных мыслей о писательском ремесле высказала Вера Фёдоровна. Она говорила и о великом искусстве классиков, не оставляющих рецепты пишущим, и о прототипах, вторгающихся в художественные произведения, и о своей активной неприязни к лакировщикам, и о дистиллированной мёртвой воде, нетерпимой в литературе.
Меня покорил жадный интерес Веры Фёдоровны к любым проявлениям жизни. В разговоре о моей дочери, например, её интересовало всё: к чему стремится, чем увлекается, что читает, кто её друзья и кому она противоборствует.
О моём арктическом путешествии она расспрашивала так, словно сама собирается на острова Ледовитого океана. Узнав, что в Комарове я закончил повесть о Георгии Седове, о его попытке покорить Северный полюс, а главным героем повести оказался Фрам, вожак собачьей упряжки, Панова выразила желание прочитать рукопись. Через несколько дней она возвратила мне повесть, сказав: "Написанное горячо одобряю". И посоветовала отдать рукопись в Детгиз, подчеркнув: дети острее и непосредственнее реагируют на книги. Мне повезло. "Верное сердце Фрама", перешагнув издательские планы, было издано стотысячным тиражом на редкость быстро.
В описываемый вечер мы проговорили более трёх часов. Дважды заходила медсестра, знаками намекая мне, что пора уходить. Вера Фёдоровна, заметив эту жестикуляцию, рукой указала стражу в белом халате: не мешайте!
Эссе о Вере Пановой сначала было опубликовано в "Красной звезде", потом в библиотечке "Красной звезды", затем в журнале "Октябрь" и в моём однотомнике "Бег времени". Кажется, тогда я ощутил вкус к жанру эссе.
- Да, это жанр благодатный. Литературоведы считают, что ещё в диалогах Платона есть всё, что ему присуще, - личность автора, его соображения, его сопричастность к увиденному, описываемому. А кого из наших современников вы назвали бы преуспевшими в этом жанре?
- Мой ответ будет субъективным. Я назову Илью Эренбурга, Константина Паустовского, Юрия Олешу и дагестанского писателя Эффенди Капиева. Писал он по-русски, его богатые афоризмами книги - "Поэт", "Резьба по камню" - сейчас незаслуженно забыты.
- Вашу книгу открывают воспоминания о далёком прошлом, о довоенном времени. Это дань хронологии?
- Нет, при построении книги я к этому не стремился. Но события детства, наверное, у каждого свежи до конца его дней, они не блекнут, не зарастают травой забвения. Разве могу я забыть пушкинский бал-маскарад в юбилей великого поэта, разве могу я забыть Ариадну Эфрон - дочь Марины Цветаевой, долгие месяцы опекавшую меня, её мудрые и сердечно-строгие письма с разбором моих стихотворных опытов, бандероли с книгами, так помогавшие профессиональному становлению!.. Сегодня большинство молодых стихотворцев и слыхом не слыхивали о Георгии Шенгели, а я благодаря Ариадне в четырнадцать лет читал его "Трактат о русском стихе" и "Практическое стиховедение". Ариадна перевела на французский язык и опубликовала в журнале "Ревю де Моску" моё стихотворение. Легко представить, как меня окрылил выход в свет на иностранном языке!
А каким душевным и плодотворным было пятидневное общение с Аркадием Гайдаром во время плавания Батуми - Одесса, переписка с ним, оборвавшаяся в июне рокового сорок первого[?] Так в школьные годы мне поставили планку, к которой надо стремиться. Я не мог не рассказать об этом.
- Вы много ездили и в путешествиях никогда не упускали возможности прикоснуться к документам, музейным экспонатам, свидетельствам друзей и близких об ушедших. Так родилась серия рассказов, раздумий, стихотворений о Пушкине, Лермонтове, Есенине, Рахманинове, Мандельштаме, составивших вторую часть сборника. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.
- Ко второму разделу книги я поставил эпиграф из Гёте: "Места, где жил великий человек, священны; через сотни лет звучат его слова, его деянья - внукам". Посещать места, "где жил великий человек", - моя неутолимая страсть. В Михайловском я видел "убогий домик верной няни", скрасившей детство поэта, побывал на липовой аллее, где Пушкин встречался с Анной Керн ("[?]О, Анна, Анна, всегда нежданна и желанна[?]"); в Тамани я провёл ночь, пытаясь силой воображения воссоздать поединок в лодке Михаила Лермонтова с пленительной и коварной ундиной; на станции Астапово я стоял у койки, на которой умер Лев Толстой, чей профиль запечатлел на обоях машинист проходящего поезда (в руках его был уголёк); я возлагал цветы в тбилисской пещере на горе Мтацминда на могилу Александра Грибоедова. Хочется рассказать и о станции Добринка (Липецкая область), где служил ночным сторожем Алексей Пешков, и о крепости в Семиречье близ Алма-Аты, где я встречался с прототипами повести Дмитрия Фурманова "Мятеж", поразмышлять о разрушенном доме летописца крестьянской недоли Семёна Подьячева, чьё имя сейчас носит село, где он родился и жил[?]
Увы, нельзя объять необъятное. И всё-таки не удержусь, поведаю об эпизоде, побудившем разрозненные эссе поселить под крышей однотомника.
Однажды в редакции еженедельника "Времена и вести" я рассказал о поездке к берегам Дуная в село Джуджулешты по следам рассказа украинского классика Михайлы Коцюбинского. Мои слушатели Ирина Пятилетова, Аркадий Зюзин, Ирина Кузьмина в один голос настояли: запишите этот рассказ.
Через неделю эссе было опубликовано. И, как говорят, лиха беда начало. "Времена и вести" напечатали более двадцати моих эссе. Они также публиковались в московском альманахе "Истоки", в журнале "Жемчужина Севера", в сборниках воспоминаний о Твардовском и Симонове, в моём однотомнике "Бег времени". Так и родилась книга "Лампа под красным абажуром".
- Традиционный вопрос: ваши творческие планы на ближайшее будущее?
- Недавно я закончил повесть о великом путешественнике Николае Пржевальском и эссе о Максимилиане Волошине. Замыслов, признаюсь, много, но мне без пяти минут 88 - загадывать рискованно.
Беседовала Нелли ПЕТРОВА