Таганский тупик / Искусство и культура / Театр

Таганский тупик / Искусство и культура / Театр

Таганский тупик

/  Искусство и культура /  Театр

«Таганка» — от символа надежды до аллегории безнадеги

В апреле 2014 года Театру на Таганке предстоит отметить полувековой юбилей. Трудно представить себе этот праздник со слезами на глазах. Переступит ли Юрий Петрович Любимов порог родного дома? Какие условия выдвинет? Позовут ли к праздничному столу актеров из «Содружества», среди которых немало основоположников? Да и придут ли они?.. А вдруг, чем черт не шутит, этот день станет днем всепрощения: мэтры отпустят друг другу былые грехи и, взявшись за руки, войдут в историю, где у этого театра уже есть свое почетное место. Как случилось, что легендарная «Таганка» ставшая полвека назад символом надежды нескольких поколений, сегодня превратилась в синоним безнадеги?

Павшие и живые

Пятьдесят лет назад молодые люди, вступившие на эти подмостки, бодро распевали брехтовский зонг «Плохой конец заранее отложен, он должен, должен, должен быть хорошим», естественно, не заглядывая в такую даль. Оказывается, в этих строчках главным словом было не существительное «конец», не прилагательное «плохой», а глагол «отложен». Сейчас историю «Таганки» искусственно то ли заморозили, то ли забальзамировали — сроком на год. Вот так взяли и приостановили естественный ход событий: решением столичного департамента культуры худрука до юбилея не назначать. На первый взгляд решение мудрое, пусть и вынужденное. Начальников можно понять: мэтр возвращаться в театр отказывается, а артисты не желают каяться. Кого-то волевым образом назначить худруком накануне круглой даты — глупость. Да и кто пойдет? Печально, что переговоры о сценарии юбилейных торжеств начались фактически над гробом Валерия Золотухина, взвалившего на себя по просьбе товарищей крест руководства театром после ухода Любимова. Не по-людски как-то. Дни его были сочтены, и трудно понять, почему нельзя было отложить обсуждение столь деликатной темы.

История всякого славного театра обычно распадается на два этапа: жизнь и легенда. Только в театральном мире легенды на долгие времена переживают своих создателей и сохраняются в памяти потомков. Эпопея «Таганки» по-своему беспрецедентна: театр увенчали нимбом еще при жизни ее основателя, многих его соратников и даже зрителей. Долгожительство сыграло с театром злую шутку. Публика, родившаяся в последние десятилетия прошлого века, порой не понимает, чем мы так восхищались полвека тому назад. Приходится оправдываться, совершая длинные экскурсы в уже совсем другую, вовсе не театральную историю. Скандалы и разборки, отзывающиеся болью в сердцах тех, кто дышал в этом зале воздухом свободы, вызывают у новых поколений лишь презрительное пожимание плечами. Легенда, как теперь принято, разрушается в режиме онлайн, что, быть может, и есть самое горькое в происходящем. И этот процесс нельзя ни отложить на год, ни заморозить.

Товарищ, верь!

«А все-таки она вертится!» — восклицал Владимир Высоцкий, исполнявший роль Галилея в спектакле по Брехту, спустя всего два года после открытия театра. С этой премьеры начала складываться еще одна легендарная судьба, накрепко связанная с Театром на Таганке. Такие биографические узелки здесь завязывались один за другим. Теперь уже никто не помнит, как долгие годы Любимова упорно упрекали в том, что он пренебрегал индивидуальностью артистов, что те — лишь краски в его палитре. Теперь в это трудно поверить, стоит только начать перечислять имена. Валерий Золотухин, Владимир Высоцкий, Алла Демидова, Николай Губенко, Леонид Филатов, Вениамин Смехов, Семен Фарада, Иван Дыховичный, Мария Полицеймако, Зинаида Славина, Татьяна Жукова, Виталий Шаповалов, Рамзес Джабраилов, Борис Хмельницкий, Инна Ульянова, Феликс Антипов, Любовь Селютина... Кого-то помнит только театральная публика, но от этого масштаб их таланта меньше не становится.

Это глубокое заблуждение, будто авторский режиссерский театр обезличивает исполнителей, нивелирует индивидуальности. Неожиданной выдумкой можно блеснуть разок-другой. Тем же, кто бежит на длинную дистанцию, нужны соавторы. Достаточно вспомнить, какие художники, композиторы, артисты были рядом с Мейерхольдом или Вахтанговым, ныне смотрящими с портретов на публику в фойе Театра на Таганке. Любимов со страстью коллекционера тоже собирал вокруг себя яркие личности и неповторимые таланты. Его соавторами стали и Давид Боровский, и Эдисон Денисов, и Владимир Мартынов. «Доверие раскрепощает. Абсолютное доверие раскрепощает абсолютно. Обоюдное уважение. Никакой фальши. Никаких обид. Как же, как же? В театре обижают с утра до вечера. А вот так! Ни-ка-ких. А по части честолюбия? Да упаси Боже. Труд с утра до ночи. Азарт пополам с иронией... Доверие творило чудеса. Так было долго. Лет двадцать. Для театра живого — с избытком», — свидетельствует главный соавтор Мастера Давид Боровский, три десятилетия остававшийся рядом.

А чудесами оказались собственно спектакли. Театр проходил через естественные кризисы, но на следующем витке вновь безошибочно улавливал интонацию, созвучную времени. И вовсе не фигами в кармане он привлекал свою публику, как теперь принято говорить. Конечно, дерзкое фрондерство щекотало нервы, но все же изначально это был театр поэтический, а не политический, не лозунговый. Беспощадный и сострадательный одновременно. Вот только объекты сатиры и сочувствия здесь не соответствовали официальным стандартам. Как теперь объяснишь молодым, чем могли смущать начальство, допустим «Павшие и живые», воскрешавшие поэтов, погибших на войне? Или «А зори здесь тихие»? Представьте себе — милосердием. К тому времени уже с полвека как не только понятие это забыли, но даже слово из языка выпало. Все тот же Боровский рассказывает, что, работая над «Зорями», долго приставал к Любимову с вопросом, о чем будет спектакль, какая, мол, сквозная мысль. «Да жалко их!» — блистательный ответ на такой всегда искусственный вопрос... Поскольку Любимов сам был таким, так чувствовал, это все и запечатлелось в истории первых десяти таганских лет» .

Считается, что после шумного успеха «Мастера и Маргариты» начался кризис, возможно, незаметный для стороннего наблюдателя, но отмеченный многими, кто был внутри. Театр из культового, как принято говорить теперь, превратился в модный, что резко поменяло лицо зрительного зала. И, безусловно, атмосферу в труппе, где шеф, как его называл Высоцкий, начал устанавливать дистанцию между собой и «шпаной», теряя самоиронию. Проходных спектаклей стало больше, но оба трифоновских — «Обмен» и «Дом на набережной» и чеховские «Три сестры» вновь стали событиями, возвращая в театр публику, искавшую моральные ориентиры в циничное застойное время. К ним надо было бы добавить «Вишневый сад», поставленный Анатолием Эфросом. Но эфросовский сюжет с его трагическим финалом — отдельная тема.

Второй, двадцатилетний юбилей театр не праздновал. В восьмидесятом умер Владимир Высоцкий. Спустя год запретили спектакль, посвященный его памяти. В 1983-м, проиграв сражение за «Бориса Годунова», Юрий Петрович уехал на постановку за границу и вскоре был лишен гражданства. Тогда казалось, что навсегда. И что в истории любимовской «Таганки» поставлена жирная точка.

Антимиры

После кончины Эфроса, ненадолго возглавившего осиротевшую труппу, артисты выбрали вожаком Николая Губенко, считавшего своей миссией возвращение в родной дом отца-основателя. На дворе была перестройка, и ветер надежд вздымал паруса. Когда Любимов в 88-м году приехал в Москву еще гостем, в театре его встретили дружным скандированием: «Оставайтесь! Оставайтесь!» Как говорится в таких случаях, ничто не предвещало. Начали восстанавливать запрещенные спектакли. Сначала «Живой. Из жизни Федора Кузькина», где главную роль мужика, вышедшего из колхоза, играл Валерий Золотухин. Эту премьеру от когда-то несостоявшейся отделял 21 год. И хотя срок давности возобновленных «Высоцкого» и «Бориса Годунова» был не столь велик, эффекта разорвавшейся бомбы не случилось. Им отдавали почтительную дань. Пришли другие времена, взошли другие имена. И были они вовсе не театральными. В 90-е многие театры опустели, и «Таганка» не стала исключением. К тому же Любимов, связанный контрактными обязательствами, в театре появлялся нечасто. Последовавший вскоре скандал Николай Губенко объясняет так: «Истосковавшаяся по работе труппа продолжала прозябать в отсутствие новых спектаклей... В декабре 92-го труппу залихорадило, поползли слухи: Любимов собирается приватизировать театр (о чем уже существует проект контракта с мэром Поповым), перевести труппу на контракты... В результате этого большая часть актеров, вместе с Любимовым создававших знаменитые спектакли «Таганки», а потом в течение пяти лет преданно ждавших опального Мастера, оказалась бы на улице. Согласитесь, что актеры, отдавшие этому театру 25—27 лет жизни, в случае законодательного разрешения приватизации театра вправе были рассчитывать на участие в его акционировании. Но Юрий Петрович распорядился по-иному...» Любимов все разговоры о намерении приватизировать театр отрицает, а на необходимости контрактной системы теперь уже не один он настаивает. Можно было бы сказать, что это классическое столкновение совкового понимания справедливости и новейших бестрепетных рыночных отношений, но что-то мешает встать безоговорочно на чью-либо сторону. В новообразовавшееся «Содружество актеров Таганки» ушли 36 человек, среди которых оказался почти весь премьерный состав «Доброго человека из Сезуана». Справедливость, может быть, и восторжествовала, но только театр без Мастера они построить не смогли и, если тяготились прозябанием в старых стенах, вряд ли были осчастливлены в новых. Однако и по ту сторону баррикады жизнь не очень-то налаживалась. Абсолютное доверие сменилось взаимной подозрительностью. А главное — редели ряды соавторов. В 90-м сыграл свою последнюю роль на «Таганке» Вениамин Смехов. Вскоре после раздела тихо отстранилась Алла Демидова, вроде и не ушла сразу, а как-то перетекла в свой Театр А. Комментировать происходящее на «Таганке» избегает. Как избегал и Давид Боровский, продержавшийся рядом с Мастером дольше других. Только после его смерти сын опубликовал заявление Давида об уходе, датированное 26 ноября 1999 года. Оно завершается P. S.: «Остается только удивляться, Юрий Петрович, что во времена жестокой советской диктатуры в Театре на Таганке вы УТВЕРЖДАЛИ, что было совсем, совсем непросто, свободу, демократию и открытость, как в художественном, так и в житейском смысле. Как это ни парадоксально (кто бы мог представить!), когда вокруг какая-никакая демократия и свобода, в нашем театре утвердилась авторитарность в худшем ее проявлении. Извините, это не по мне». Последний скандал, случившийся на гастролях в Праге, когда артисты обвинили Любимова в сокрытии гонорара, закончился уходом отца-основателя из театра.

Есть такой медицинский прием — искусственная кома, врачи хватаются за нее как за спасительную соломинку, когда все реанимационные усилия исчерпаны. Иногда помогает. Похоже, именно в таком состоянии сейчас Театр на Таганке. Валерию Золотухину помочь не смогли. В дни, когда с артистом прощались, его близкий друг, с которым он постоянно обменивался письмами, прочитал одно из последних: «Неподсудный (так они между собой называли Любимова. — М. С.) останется Неподсудным, что бы ни случилось. Вся грязь, весь скандал исчезнет, яко дым. Но останется его великое искусство».

Безусловно, так и будет. А пока множатся P. S. 5