Галина Кушнеровская ЧАША (В память художника из Сибири)

Галина Кушнеровская ЧАША (В память художника из Сибири)

“Что Ти принесу, или что Ти воздам”? — вопрошала душа художника до последнего часа.

12 июля 1998 года земной путь Андрея Поздеева был завершен. В больнице Красноярска. В палате онкологического отделения. Роковой недуг за краткий срок подкосил жизнь.

Он знал свой час. Был готов. Был покоен и духом тверд. Последнюю волю передал медицинской сестре — положить вместе с ним чистый лист бумаги.

Какие дали открывались ему, какие выси небесные отверзлись сердцу и взору, чей глас, зовущий туда, “идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная”, но творчество бесконечное, тихим веяньем коснулся слуха — останется тайной сокрытой.

Ударила в берег холодная волна Енисея.

Туман окутал вершины гор.

Исполинские кедры Саян загудели, качнулись, дрогнули и замерли будто на страже.

И все, что от рождения было с ним и чаровало душу, чему радовался до слез, о чем скорбел, что любил беззаветно, к чему припадал будто к материнской ладони, что претворял в музыку, в цвет, в гармонию, в мысль и образ искусства, все отозвалось на свой лад, вознося к небу торжественный хор — глас памяти вечной.

Проводить художника Андрея Поздеева вышел весь Красноярск — от мала до велика. Над головами людского моря плыл гроб в цветах яркого лета.

И два дня по каналам местного радио и телевидения давались передачи, ему посвященные.

И одна из улиц города названа теперь в его честь.

И новый музей современного искусства Сибири будет носить его имя.

А с широкого плато на зеленых горах, там, где кладбище и свежий могильный холм, виден весь город, и Енисей, и отвесные пики “Столбов”, им воспетых, и хребты Саян, и родник, и дальше Сибирь до уральского камня, — и Россия во все стороны света.

И теперь, когда мы видим путь художника, непростой, нелегкий, через испытания и боль, через горесть и немоту, с уступа на уступ, с камня на камень, по крутизне, по отвесному склону ведущий — к обретению последней истины, к вершине, открывающей бесконечность горизонтов, мы можем сказать — то был путь Восхождения. Путь сквозь “тесные врата”. Ибо время ХХ века продвигалось по краю бездны и жизни, испытывало в поединке света и тьмы. “Или молотом склоняйся, или наковальней — стой”. Взывало к совести, требовало противоборства, противостояния — во имя.

Андрей Поздеев слышал этот глухой, грозный гул века, знал имя тьмы, видел зло — в лицо. И дал ответ творчеством и судьбой.

Ему был присущ “скрытый героизм”, по слову Н.М.Чернышева.

Грани характера — благородная независимость, мужество и непреклонность в следовании предназначению художника, подвижнический труд, уединенный, мучительный и радостный, без огляда на “власть предержащих”, и, следовательно, без “заказов” без средств, без самого насущного порой. В любви и почитании ближних, товарищей “в искусстве дивном”, спасающих не раз от погибели. В отторжении и злоречии дальних, официоза республиканского, оглашающего свои приговоры, опускающего шлагбаум. И бессильного в слепоте заблуждений хоть на йоту изменить иль прервать, иль сломить взмах побега зеленого древа. Выбор был сделан однажды и без колебаний: добровольная аскеза, могущая отстоять главное, — духовную свободу, чистоту помыслов, бессмертное человеческое достоинство.

Шли годы, в сокровенной работе духа, отсекающего суету, открывающего свет неба.

И вот в 1993-м, в ноябре, — прорыв. В Москве, на Крымском валу открытие выставки. Экспозиция полотен Андрея Поздеева. Заслуга настойчивости организатора. Явление художника стране и миру в урочное время, в урочный час вызывает мысль о тайне духовного призвания.

Именно “здесь и теперь”, на рубеже столетий, на черте солнцеворота эпох, в решающие годины перелома исторических путей, в трудные лета России, к нам приходят, словно вестники грядущего, прежде неведомые творения прославленных мастеров, прежде незнаемые имена. Выставка живописных полотен Андрея Поздеева — одна из первых зарниц.

В апреле 1997 в мастерской-музее Сергея Тимофеевича Коненкова на Пушкинской площади представлен впервые монументальный графический эпос “Космогонии” — пророческий глагол, провидческое слово великого скульптора о предначертанных судьбах России — светильнике земли, светоче Вселенной. Исполняя волю отца, сын скульптора, Кирилл Сергеевич Коненков и его семья, хранили в тайне завещанное им собрание более полувека. Ныне — час пробил.

В июне 1997 открыта экспозиция творений Антона Николаевича Чиркова, свято преданного искусству, свято любящего Россию, ни единого раза не пошедшего на уступку совести, работавшего свободно для себя, замкнуто для всех, в образах исповедальной, трагедийной силы воплотившего свое “Верую!” Взошло новое имя художника, учителя, подвижника — через пятьдесят лет после кончины. И внуки выросли, и правнук подрос.

Через месяц, в июле, в залах на Старосадском, состоялось знакомство, посмертно, с полотнами ученика А.Чиркова, Юрия Васильевича Васильева, посвященными одной теме, — “Образы Вселенной”. Открытый внутреннему взору художника мир творимых Галактик, созвездий, комет, огненных велений Творца, будит воображение, расширяет сознание, напоминая, что бесконечность, безмерность пространств Космоса, — масштаб, достойный устремленного духа человека.

Этот “невещественный огнь” искусства, этот свет озаренного творчества, бьющий из глубин сердца народного, — родник и залог, опора и щит, упование и крепость России.

Доблестному имени — свой срок. Сказано в апостольские времена: “Каждого дело станет явным, потому что в огне открывается. И огонь испытывает дело каждого, каково оно есть. /Крнф.3.13/. Все сбылось. На краю всенародной беды вспыхнули кострами свидетельства духа и силы.

Восстань и живи, и свети, Россия, Отчизна-Матерь наша!

В отсветах горящего зарева, в грохоте незатихающих в памяти залпов броневых орудий свершилась встреча Москвы с искусством Андрея Поздеева, — ноябрь, 1993 г.

Казалось тогда — шар земной расколот до сердцевины, мрак и боль затопляют душу. И вот — залы выставки, золотисто-солнечный свет полотен, гармония композиций, музыкальный лад ритмов, окрыленная мысль — о неизреченной красоте Мироздания, о любви, торжествующей на кресте Голгофы, о вере побеждающей, животворящей. Луч негасимого Света, весть нечаянной Радости.

И через шесть лет, когда готовилась эта статья, тень войны вновь легла на страницу. Одно слово опаляет душу — Сербия! Вновь — черный смерч, произвол и насилие, власть беззакония, власть тьмы. Огонь, кровь, пепел. И вопреки всему и надо всем — неприступный свет искусства и веры.

Ибо есть они, неколебимые твердыни, свидетели славы и подвига народного, коим дано глаголами неизреченными возглашать присутствие безначальной Любви на земле.

В тот самый день, когда ураганный шквал снарядов и бомб обрушен был на города Югославии, в тот особо чтимый день литургического календаря, по всей России звучали колокола. Гром колоколов и песнопения молитвенников славили — “благодарным умом, благодарным сердцем, благодарными устами” — сияние Триипостасного Божества, Отца и сына и Святаго духа.

И множество людей в храмах склонялись пред вещей тайной и божественной красотой творения Андрея Рублева — “ТРОИЦА”.

Кажется, чем непроглядней мрак, чем жестче натиск тьмы, тем более необоримо, ярко и всеохватно это сияние горнего луча, это горение пламенеющих красок боговдохновенных образов мастера Древней Руси.

Всеоружие Света против всеоружия тьмы.

Содержание и смысл “Троицы” Андрея Рублева в сокровенных глубинах бесконечен и непостижим. Пред ним возможны лишь сосредоточенное созерцание и молитва. В час откровения дано было дивному зографу прозреть истины Книги книг. И мы можем лишь в доступных нам словах сказать о некоторых началах и идеях, помня, что древний стиль иконописания, “древний канон”, по слову Ельчанинова, соответствует древнему благочинию, что он “того же вечного стиля, как у апостолов Павла и Симеона Нового” и потому символичен и условен. “Ибо духовный мир в его целостности явлен в целостности мира чувственного, где он мистически выражен в символических образах... Тот мир присутствует в этом через сущности; этот мир присутствует в том через символы, и дело обоих есть одно”, — писал Максим Исповедник (580 — 662 г.), глубочайший мыслитель, мученической кончиной запечатлевший истину своих прозрений.

На иконе Андрея Рублева воплощен час Предвечного Совета Триипостасного Божества. Час высшего единения в любви, в жертве, в творении правды.

Три золотокрылых Ангела — Отец Безначальный, Сын, “единственная причина и корень, и источник, и начало всех созданных, как сущих через Него” /Гр.Палама/, Сын, посылаемый во спасение мира, и Дух Святый, Утешителю”, сокровище благих и жизни подателю”, восседают на золотых престолах с трех сторон стола-жертвенника. Чаша, внутри которой голова закланного агнца в центре белого поля.

Вершится тайна Божия. Легким движением перстов, тихим наклоном головы Бог Сын, Агнец и Пастырь приемлет Отчую волю — прославить Отца, отдать жизнь на земле. Невыразимы кротость и любовь во взглядах Ангелов, и Сына, и Духа, обращенных к Творцу Вселенной. Взор Его, Всеблагого, Всемогущего, Всеведающего, устремлен в бездонные пространства, исполнен сострадания и сопричастия.

Линии фигур трех Ангелов подобны голосам, поющим дивную песнь. Краски золотистого фона, мир горний, краски одеяний и весенней земли у оснований престолов чаруют гармонией неизъяснимой, излучают свет и радость.

Радость свершенного, исполненного предназначения сына Божия, сына Человеческого, пришедшего принесть на землю огонь и победить — “смертию смерть поправ”.

Радость совершеной любви, заповеданной в Прощальном Слове Тайной вечери.

Радость Воскресения, предвосхищения обетованного нового неба, всеединства в любви божественной.

Ибо жребий Сына, Чаша Сына Агнца на пространстве иконы Андрея Рублева вмещает нераздельно, нерасторжимо всех Троих — Отца и Сына и Святаго Духа. Единица Триипостасная, по слову Андрея Критского, единосущна изначально — в творении, в Истине, в Любви, в Спасении.

Ибо в этот час совершается полнота времен. Этот час вмещает всецело Бытие и всецелое Время, равное Вечности. Здесь, в едином мгновенье, предстают и Рождество, и Крещение, и путь в Иерусалим, и Голгофа, и Воскресение, и всеобщая песнь праведных душ ввиду града с небес — Нового Иерусалима.

Чаша на жертвеннике, и это дано было постичь и претворить художнику, растет по законам всерасширяющейся Вселенной. Возрастает, повторяясь трижды.

Внутренние контуры фигур Бога Отца и Духа Святаго слагают очертания Чаши, в центре которой — Сын Божий, Агнец Божий. Внешние очертания вторят окружности Чаши, вместившей Троицу.

Нижний край стола-жертвенника и сходящиеся под углом линии оснований престолов образуют тот же рисунок.

Возникает всеобъемлющий образ единства — Чаша в Чаше, “...да будут едино, как мы едино”/Ин.17.22/.

Здесь звучит и заветная мысль Сергия Радонежского, поставившего в глухом лесу на холме Маковец храм Святыя Троицы, — во имя спасения Руси, против “ненавистной раздельности мира”.

Здесь и голос сердца иконописца Андрея Рублева, его любовь и нежность к светло-пресветлой земле русской, к ниве спелой, колосу литому, васильку синеглазому. Пленительная речь родных долин и холмов, озер и дубрав преображена, вознесена искусством в непреложность глагола литургического канона “Троицы”.

“...да будут все едино; как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино”. /Ин.17.21/

Говорю об этом в воспоминание об Андрее Поздееве по праву.

Потому что сегодня ось планеты накренена до предельной черты, и линия, тоньше детского волоса, отделяет время наших дней от вечности.

И потому что Андрей Поздеев дышал грозовым ветром века, и жил, как и должно художнику, “любя, горя, томясь, изнемогая”, отзываясь на каждый зов боли. “Сердце милующее”, по слову Исаака Сирина, получил от рождения, как дар. Умел сострадать всему живому, слышать боль поваленного дерева, раненой птицы. Был из тех избранных, кто “трости надломанной не переломит”. Умел внимать голосу родника и песне глухаря на рассвете, и — музыке небесных сфер, мерцанью звезд, движению планет. Знал слезы умиления пред чудом утренней зари и цветущего луга. Знал горькие слезы над гробом погибшего товарища. И принял, как откровение, однажды вспыхнувшую в сердце истину, отверзающую глубины сознания, — мир един. Вселенная — едина. Все сущее таит отблеск божественной любви. Все сущее — творение Творца. И потому жизнь — священна в каждом дыхании своем. И незримая цепь Бытия соединяет, казалось бы, несоизмеримые величины — капли росы на траве и созвездия далеких Галактик, простодушный цветок на лесной поляне и радугу в небе, свет горящей свечи и где-то спасенную жизнь. Все и вся неразрывно соединены, ибо существует непреложный закон целостности, и если рвется одно звено, ток пронизывает Вселенную. Сказано в древней книге: “Перо, выпавшее из крыла птицы, производит гром в отдаленных мирах”.

И не спрашивай, почему содрогается земля, ломится в муке, и гигантские расселины поглощают города, и обрушиваются ураганные вихри, сметая кварталы и жизни. Бушующая в мире стихия зла порождает — неотвратимо — ужас земных катастроф.

И на холстах Андрея Поздеева возникают отнюдь не случайные метаморфозы. Здесь смыкаются правда небес и правда земли, реальность и фантастическая греза. Букет белоснежных цветов полевых в глиняном кувшине предстает во всем великолепии святящегося звездного небосвода, иль туманности Млечного пути. И в то же время где-то, в непостижимых далях, рождающиеся новые звездные системы загораются на холстах живописца, обретая причудливые очертания таежных соцветий иль сказочных персонажей — драконов, медведей, скрывая свою подлинную суть под условным наименованием “декоративных композиций”.

Мир — един. И зло, царящее в нем, не подлежит суду данного места и часа. Это очевидно для Андрея Поздеева. На холсте художника стая птиц, подсеченная залпом со всех сторон нацеленных черных стволов, крестами распахнутых крыл перечеркивает багровое небо. Содержание холста “Охота на птиц” обретает особое измерение, сцена возникает, как прообраз всемирной катастрофы, космической гибели беззащитной жизни под огнем разящих орудий. Палаческий расстрел — нравственная трагедия, порождающая смерть.

Мир — един. И образ Голгофы, столь глубоко и многозначно претворенный в полотнах последних лет жизни художника, исполнен сегодня для нас особого всеобъемлющего смысла, и значения.

Золотой свет Распятия над зеленоватым шаром планеты, над темно-лиловой бездной Космоса — это и образ спасения, победы сына Человеческого над извечным злом — черный круг внизу, у края земли. И неумолчный, скорбный, погребальный бой колокола. И глас незатихающей крестной муки все распинаемой Любви — злодейством века сего, сынами века сего. Это и Слава Вседержителя — торжество вселенного песнопения. И плач по невинно убиенным ныне и присно. И молитва художника — над землею свеча горящая — по тебе, сестра наша Сербия, страданьем вознесенная, на пропятие преданная. По тебе, наша Россия, Русь наша, Родина светлая, на Голгофе стоящая.

“Если основания земли колеблются, что делает правый сердцем?” — апостольский вопрос из первого века подобен отвесу, непреложному закону нравственного выбора на все времена.

Художник Андрей Поздеев смог ответить достойно. В мастерской один на один с туго натянутым холстом он творил мир, следуя высокому идеалу гармонии и красоты. Растил свой сад. Вел свою битву — во имя правды и добра, во имя искусства. В его власти было вернуть словам изначальный смысл. Что значит гармония? Не так ли греки времен Гомера именовали скрепы, соединяющие днище кораблей. И он был вправе воссоединять здесь, на холсте, впечатления и чувства, атомы и начала расколотого, разъятого, разорванного мира — в новом имени, в новом сплаве, в целостном, одухотворенном пластическом образе. Гармония, целостность, единство — ключевые, сущностные понятия его системы, имеющие характер причины. Каждый холст мастера — своего рода Птолемеева система, замкнутая, завершенная, целостная, где нет вторичных величин и любая деталь значима и соподчинена общему замыслу, общему строю, живописному единству, музыкальному ритмическому ладу.

В этом понимании — целостность была осознанным противостоянием хаосу, распаду, разобщенности и в чем-то подобна религиозному отношению к свидетельству, подвижническому неколебимому сомнением утверждению истины.

Ему было дано с дерзновением и глубочайшим смирением припасть к “Троице” Андрея Рублева, постичь, на доступных ступенях, ее боговдохновенную мысль, таинственную простоту, и в чем-то воспоследовать светлому гению Руси, сотворить свою литургическую Славу.

Картина “Чаша” написана в 1989 году.

В центре Мироздания, в центре истории человечества художник видит образ воплощенной святой Любви. Чашу искупительной жертвы. Чашу, где Logos, божественное Слово, претворено в кровь и плоть Евхаристии. Чашу причастия. Чашу Благословения.

И он воплотил эту мысль с энергией и свободой, идущих от полноты новой духовной жизни, в формах непреходящих вечных символом.

Он вникал в смысл и ритм, и лад трех осиянных ликов, трех равновеликих нимбов над головами Ангелов “Троицы” Андрея Рублева. “О, Трисолнечне Вседетелю! Словом неизследимыя премудрости Твоея вся строиши” — поется в Акафисте Пресвятей и животворящей Троице.

Он видел: стол-жертвенник вторит формам чаши, стоящей перед Сыном Божиим.

Он видел, рисунок чаши повторен трижды, звучит нарастая, crescendo, подобно мелодии, с каждым тактом, с каждой новой пластической формой, углубляя, раздвигая духовное пространство. Единая линия контура охватывает остроугольное белое поле жертвенника и золотистую плоскость стола, и завершающий такт — графически четкое изображение чаши цвета первой травы — в сдвинутых под углом основаниях престолов.

Он видел: от земли, нежно-изумрудного тона, до небес, до золотого свечения горнего — простирается абрис жертвенной Чаши. Так восходит ликующий гимн херувимского песнопения.

Он видел: плоскость стола-жертвенника под чашей — золотисто-белого цвета, ослепительного солнца. Видел: основания престолов у нижнего края рамы образуют два треугольных завершения, слагают тем самым отчетливо читаемый рисунок фрагмента восьмигранной системы.

А чуть ниже, на одной вертикали, в одном духовном пространстве, под Агнцем и Чашей, изображен геометрический знак, символический, тайный ключ, указующий направление мысли: от подобного возникает подобное, деталь — часть целого. И все — едино. Главенствующая идея, всеохватный смысл воплощения в краткой формуле чертежа, скрытой и явной одновременно.

Андрей Поздеев воспринял этот звук пластической речи, знакомый ему по древнейшим изображениям символических сцен и образов на каменных плитах отвесных утесов вдоль сибирских рек, на сводах пещер неолита. Знакомый по страницам эпоса народов земли.

От “Илиады” и “Гильгамеша”, от ирландских саг и карельских рун до героических былин Руси, до монументальных сказаний устного творчества — “Гэсэр”, “Джангар”, “Манас” “Маадай Кара” — дошло до нас единое, общее для далеких эпох почитание числа и знака, понимание особой их роли в осознании домостроительства Вселенной.

Вот первые такты якутского олонхо “Нюргун Боотур Стремительный”: “Осьмикрайняя, / Об осьми ободаях,/ Бурями обуянная/ Земля — всего живущего мать,/ Предназначенно — обетованная,/ В отдаленных возникла веках/ И оттуда сказание начинать”./

Андрей Поздеев начинал свою песнь — с числа и знака.

Пространство композиции его картины “Чаша” — строгий квадрат эпического размера /280х280/, единый модуль — 1/4 стороны. Четыре квадрата в 1/4 по углам — образуют крест в центре холста.

Об этом законе форм упоминает Данте в четырнадцатой песне “Paradiso”. Восходя на Пятое небо Рая, поэт встречает на алой планете Воителей за веру:

“Там, в недрах Марса, звездами увит,

Из двух лучей слагался знак священный,

Который в рубеже квадрантов скрыт!”

/“Рай”, XIV, 100-103/

Грани четвертей круга образуют крест.

В центре квадратного поля картины “Чаша” — символическая доминанта — Крест.

Пластический строй композиции прост и сложен. Его мелодика направлена к центру, словно по ярусам, иль ступеням, ведущим мысль.

Квадрат холста — черного цвета — форма замкнутого пространства. Праматерия. “Тьма над бездною”. В нем — Восьмигранник белый — совершенный кристалл Вселенной. Всецелое бытие, сотворенное по слову: “Да будет!” В нем — Крест — темно-зеленого, густого, насыщенного тона, напоминающего цвет Мамврийского дуба в верхней части иконы Андрея Рублева. Крест вмещает — Круг, интенсивно звучащего голубого цвета. Сфера небесного обитания Божества, сошедшего на землю. В Круге — белый квадрат, белый, точно солнечные нимбы над головами Ангелов “Троицы”, белый, как стол-жертвенник, белый, словно одежды страдания убиенных за веру из книги “Откровений” апостола Иоанна. Белый квадрат — поле жертвы во спасение мира.

В центре белого поля — святая святых — Чаша. Подобная ладье, подобная купели. Ее венец с внутренней стороны замкнут очертанием голубой небесной сферы. В Чаше — три равновеликих круга белого цвета. Средний — чуть выше, чуть приподнят под соседними, в каждом белом круге — равносторонний Треугольник того же, что и Сфера, словно горящего, синего цвета.

...Песнь вдохновенного сердца — белый, слепящий диск солнца и вершины синих гор.

Три странника в голубых плащах — вдали, у края восхода.

Единая Божественная Сущность — в трех огнях синего пламени.

Единый, Триипостасный, Животворящий Дух — в Светах Пресвятой Троицы. “Яко Трисолнечным светом в купели Крещения озарении” — кондак 4-й Акафиста.

Основание Чаши — есть образ Храма. Голубые дуги закомар поддерживают дно “ладьи”, “купели”, “венца”. Здесь — черный глубокий цвет и 12 белых точек на поверхности. Белый полукруг, купол Храма, соприкасается со средним кругом Ангелов.

В центре прямоугольной, земной, части непроницаемо темного тона высится, словно зов тайной молитвы, словно заповедная чистейшая лилия на высоком тонком стебле, — белая Чаша.

Храм — основание Чаши, связующее начало между землей и небом. “Столп и утверждение истины”.

И еще раз еле слышно, почти шепотом, в скрещении двух темных линий у нижнего края голубой Сферы, повторен знак Чаши, отмеченный точкой света. Символический звук, нота Андрея Рублева.

Надлежит сказать об этом своеобразии пластических форм картины. Символ и притча — глаголы неба, истина давних лет, известная еще творцам египетских пирамид. Поэты и философы Греции выражали свои представления о Космосе, по слову Платона “одушевленном, умном, сферичном”, созданном по законам Гармонии, золотого сечения, звучащем “музыкой небесных сферы” в терциях, квартах, квинтах, октавах. Космосе, обладающем определенной структурой, выраженной в “жизнеобразующих формах”, — прямоугольных треугольников, квадратов, восьмиугольников, соответствующих “роду” основных стихий — “огонь”, “земля”, “воздух”. “вода”.

Поэтическая и научная мысль последующих столетий восходит к античной традиции в толковании языка Вселенной. Таковы суждения “Пробирных дел мастера”, Галилео Галилея, о величественной книге Мироздания, написанной на языке математики, геометрических фигур, треугольников, кругов, квадратов. Иоганн Кеплер, его современник и друг, знаменитый астроном, говорит об “архетипе красоты” геометрически правильных, “космопоэтических фигур”, равнозначных Творцу в истинной сущности.

И неизменно присутствующий в трудах обоих мыслителей глубоко почитаемый ими автор “La Divina Commedia”, будучи вознесенным в завещанную высоту Десятого, Огненного, неба Рая, в Эмпирей, видит те же очертания и образы, тот же лад и строй, что воссоединяют времена и освещают пространства.

Итак, мы убеждаемся, что художник Андрей Поздеев из Красноярска говорит на языке символов, известных человечеству с незапамятных времен. И все же, все же с трудом поддается логическому осознанию прорыв столь ослепительной мощи, столь беспримерной отваги, когда художник в центре квадратного холста, в центре претворенного им Креста и небесной Сферы, и Белого поля страдания, — пишет Чашу искупления, Воскресения, Благословления, и в сердцевине ее, “в средине сердца, в самом сердце сердца” Мироздания и Земли, воплощает явление Троицы — “Отче, Сыне и Душе Святей”, — единой в избрании Чаши, единой в любви и жертве во спасение, единой во Славе, “Светом Своим тьму мира осветившей”.

Пишет художник Андрей Поздеев именно то, о чем поведал “восхищен, пристален и недвижим пред лицезреньем Божества” — великий Данте, достигший Эмпирея:

Nella profondo e chiara sussistenza

dell’alto lume parvermi tre giri

di tre colori a d’una contenenza;

e l’un dall’altro come iri da iri

parea reflesso, e’l terzo parea foco

che guinci e guindi iqualmente si spiri.

/“Paradiso”. XXXIII, 115-118/

Я увидал, объят Высоким Светом

И в ясную глубинность погружен,

Три равноемких круга, разных цветом,

Один другим, казалось, отражен

Как бы Ирида от Ириды встала;

А третий — пламень, и от них рожден.

/“Рай”, XXXIII, 115-118/

Триединое Божество предстает здесь, у Данте, в образах трех кругов — один в другом — разных цветов. Бог Отец, Бог Сын, — словно отраженье Его, Бог Дух, — исходящий от Них пламень.

Художнику Андрею Поздееву дано было увидеть не радужную сферу цветов, но белый свет Преображения, белый цвет нимбов, осеняющих лики Ангелов “Троицы” Рублева, белый цвет трех “равноемких” кругов, и в них — треугольные конусы цвета неба в зените полдня.

Дано было прозреть и постичь. Иных причин не найти, пожалуй.

Картина “Чаша” — программная работа Андрея Поздеева, итог раздумий о духовном опыте человечества, ответ грядущему.

Побеждает Любовь, готовая взойти на Голгофу.

Побеждает Истина, за которую идут на крест.

Побеждает Радость совершенная жизнь за други своя.

“Я оставил Себе семь тысяч мужей,

которые не преклонили колени свои перед Ваалом”

/3 Царств. 19.18/

И что бы ни предстояло нам впереди, какие бы испытания ни суждены были России, каждому человеку, чтущему Отчизну, должно знать и помнить ту последнюю правду, которую знал и помнил народ Руси от начал истории: на всех дорогах нас предваряет Тот, Кто исполнил — совершил — Свою правду до гвоздя и копья, до тернового венца. Кто испил Чашу страдания и славы. Кто сказал —

“Мужайтесь: Я победил мир”.

Галина КУШНЕРОВСКАЯ

Сейчас есть в продаже фронтальные погрузчики 9 нескольких видов.