2. Патриаршие запруды

По возвращении же к сюжетным линиям романа, следует признать, что не Бог оставил М.А.Берлиоза, но прежде того сам М.А.Берлиоз отказался от Бога и сам счёл за благо для себя прибегнуть к Сатане:

«Напившись „тёплой абрикосовой газировки: наше пояснение при цитировании“, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нём. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный [27], но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… сердце шалит… я переутомился. Пожалуй, пора бросить всё к черту и в Кисловодск…»

И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Ещё более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!…»

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево, и вправо.

Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что всё кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.

— Фу ты чёрт! — воскликнул редактор, — ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, — он попытался усмехнуться, но в глазах его ещё прыгала тревога, и руки дрожали».

«Фу ты, чёрт!» — в тексте публикации романа в этом восклицании запятой нет, хотя сие восклицание по существу его — призыв чёрта, и запятая в соответствии с нормами современной грамматики должна стоять как перед всяким обращением. Тем более приведённое восклицание однозначно является таковым призывом, а не порицанием чёрта, в устах неверующего Богу субъекта.

Ситуации, подобные этой, вымышленной М.А.Булгаковым и представленной им в романе на всеобщее обозрение и вразумление, если они возникают в чьей-либо реальной жизни по своей сути таковы, что следует вспоминать Бога и просить Его о помощи, о защите и о водительстве. В случае иного отношения к ним — они имеют свойство повлечь за собой последствия и похуже тех, что приключились с Берлиозом, поскольку могут затронуть и вовлечь в себя других людей.

Обычно так называемые «тонкие миры» сокрыты от осознанного восприятия подавляющего большинства индивидов, по крайней мере в состоянии бодрствования. Но людям, тем кого Бог не оставил наедине с их непреклонным злобствованием, Свыше заблаговременно даётся ощущение неприятности или опасности, по направлению к которой они движутся по жизни. Если индивид не окажется невнимательным к такого рода казалось бы беспричинному появлению ужаса или страха, остановится в той деятельности, которой был занят; переосмыслит то, что уже сделал и делает; переосмыслит свои намерения на будущее, а тем более осуществит это, призвав Бога в помощь, то беда, которую заблаговременно дано учуять его сердцу-вещуну, — не состоится: матрица-сценарий уже созревшей неприятности (вплоть до катастрофы, несущей погибель) рассыплется или он минует тот вход, через который вошёл бы в неё при ином своём поведении [28].

И подобные Берлиозу, в том числе и Маргарита, накануне катастрофы жизни её мастера отвергшая и сердце-вещун, и разум, не в праве роптать на Бога, что беда стряслась с ними внезапно; что Бог их не защитил, не проявил Своей благодетельности и т.п. Берлиозу было не только дано Свыше сильное ощущение перебоев сердца и тупой иглы в нём, у него не только возникло желание немедленно бежать с Патриарших без оглядки, но сверх того ему был показан и один из oбразов той реальной опасности, которая непосредственно угрожала ему и вела его к погибели. Дорогу под трамвай ему указал не кто иной, как заблаговременно продемонстрированный ему тип:

«Тут у самого выхода на Бронную со скамеечки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. (…)

Михаил Александрович так и попятился, но утешил себя тем соображением, что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размышлять.

— Турникет ищете, гражданин? — треснувшим тенором осведомился клетчатый тип, — сюда пожалуйста! Прямо, и выйдете куда надо «Сатане, которого вы призывали».

В последней фразе клетчатого остались непроизнесёнными слова, помещенные нами в угловые скобки, но к таким умолчаниям подобные Берлиозу глухи, даже если это — вопиющие умолчания. Таким нравственно предпочтительнее не размышлять о том, почему реализуется Божеское попущение Сатане , а успокаивать себя мнением, что происходящее — глупое, т.е. бессмысленное совпадение, от которого якобы лучше отмахнуться, а если и подумать о нём, — так потом, на досуге; либо свалить всё на «злой рок» — «судьбу-злодейку», от которых всё равно не уйдешь, как ни мудри.

То, что досужее «потом» может и не наступить, а судьба в большинстве случаев не однозначна, и потому лучше остановиться «прямо сейчас» вместо того, чтобы жить так, как катится жизнь «сама собой», — об этом они не желают догадываться. Им не впрок даже имеющаяся в наличии защита «от дурака», которую они обходят стороной: в случае Берлиоза такая защита дурака от него же самого это — турникет, преграждавший доступ на пешеходный переход через трамвайные пути во время прохождения трамваев, который Берлиоз миновал.

Так М.А.Берлиоз пал жертвой Божеского попущения Сатане в отношении него. Но при более широком взгляде попущение в отношении одних — милость Свыше по отношению к другим: в данном случае одним воинствующим атеистом, распространителем в обществе ложных мнений и безверия Богу стало меньше; окружающие обрели возможность подумать над его печальной судьбой, над смыслом вероучений и построением их личностных и религий без давления на их психику авторитетного в данной социальной среде, но одуряющего мнения Берлиоза (всё-таки редактор, председатель объединения литераторов, а как известно, в обществе не приученном думать [29], «печатный всякий лист быть кажется святым»). Иными словами, Сатана — орудие Промысла, а не сотворец Божий в Промысле; быть сотворцом в Промысле, наместником Божиим предопределено человеку как его [30].

И соответственно сказанному об этой сюжетной линии романа, определённо специфическое «благополучие» Маргариты и мастера обусловлено не тем, что они по своим личностным качествам объективно лучше, т.е. человечнее, чем погибший М.А.Берлиоз, а просто тем, что их жизненные пути, обусловленные их демоническими интересами, пролегли так, что не мешали более могучему демону Воланду в осуществлении его намерений. Более того, Воланд был прямо заинтересован в соучастии Маргариты в организуемом им балу. Маргарита же, будучи влекомой страстью «иметь и иметь» мастера, без зазрения совести омылась кровью, приняв перед балом молодильную ванну в бассейне, наполненном кровью (хотя и это в пределах попущения Свыше, но всё же: сколько людей надо обескровить, чтобы наполнить бассейн?). Далее по ходу бала она также без зазрения совести опорожняет чашу, наполненную обратившейся в вино кровью убитого в её присутствии незадачливого стукача барона Майгеля. То есть Маргарита — та ещё «штучка», вполне достойная того, чтобы в других обстоятельствах пасть жертвой Божьего попущения в отношении неё самой подобно Берлиозу, Майгелю и прочим.

Ну, а мастеру, представляющему собой нечто мягкотелое и безнравственное [31], чьи намерения, формы и линия поведения определяются давлением внешних обстоятельств и других индивидов, но не его миропониманием и , просто «подфартило» (обо всем с ним происшедшим нельзя назвать повезло): в обладании им была заинтересована Маргарита, и это её желание не препятствовало осуществлению интересов Сатаны. В противном случае, Воланд нашёл бы способ истолковать умолчания в своём обещании ей исполнить всё, чего пожелает Маргарита, так, что она не смогла бы предъявить ему никаких формальных претензий. Как это делается он показал: обещал полное разоблачение чёрной магии в театре Варьете — поверившие ему самовлюбленные дурёхи в результате обещанного разоблачения оказались голыми или не вполне одетыми; спутник Воланда пообещал Берлиозу, что тот «попадёт куда надо», — тот попал под трамвай, как то и было запрограммировано Воландом в коллективной психике общества: не только Берлиоз под воздействием разговоров с Воландом поспешил к месту своей гибели, но ещё ранее Аннушка (по прозвищу «чума», данному ей соседями за её “ласковый” и “человеколюбивый” характер) в результате осуществления Божьего попущения в отношении неё самой понапрасну потратилась на пролитое ею масло, став при этом орудием осуществления попущения в отношении Берлиоза.

По отношению к Маргарите, если бы её желание ущемляло интересы Воланда, тот мог оставить её без обладания мастером, например, поймав её на сочетании двух обстоятельств: во-первых, своей договорённости с нею исполнить одно единственное её желание и, во-вторых, на её обещании Фриде ходатайствовать за неё о том, чтобы ей не подавали больше платок, которым Фрида удушила прижитого ею вне брака младенца [32]. Кроме того, нелишне обратить внимание и на то, что Воланд исполняет желание Маргариты после её недвусмысленного обещания служить ему, данного ею по завершении бала: «…если я ещё нужна вам, то я готова охотно исполнить всё, что вам будет угодно» [33].

Всё это говорит о том, что обвинения М.А.Булгакова в том, что в его романе властителем Мира является Сатана, представляют собой заведомую напраслину, возводимую на писателя либо злоумышленно, либо в результате слепоты, обусловленной подневольностью сторонников такого рода мнений иным представлениям о Боге и Его Промысле. Всё приведённое также показывает, что роман “Мастер и Маргарита” в его существе действительно — трактат об отношениях людей с Богом, с Сатаной, а не столько юмористическое произведение о самовлюбленных дурёхах, которые решили приукрасить себя модными шмотками, косметикой, бижутерией и парфюмерией на сеансе чёрной магии в театре Варьете, завершившемся, как и было обещано Воландом, буквально полным разоблачением некоторых из них [34] и крахом “кредитно-финансовой системы”, основанной на обращении «фантиков» от «Ессентуков» и «Абрау-Дюрсо» [35].

Но лежит этот трактат действительно не в русле библейских «богословских» традиций. И это приводит к вопросу о том, чьё «богословие» — М.А.Булгакова или церкви, доведшей за 1000 лет своего пребывания в народах Руси-России до оголтелого атеизма, — ближе к истинно Божьему Предопределению бытия.

В связи с постановкой этого вопроса необходимо пояснить ещё одно обстоятельство: события романа имеют место в России. Россия-Русь — одна из региональных цивилизаций планеты, вбирающая в себя на протяжении всей истории многие народы. Как можно понять из истории, смысл бытия Руси не в том, чтобы «показывать другим народам, как не надо жить», что думают многие. Смысл бытия Русской региональной цивилизации в другом:

Русь — самозабвенное зеркало Мира в том смысле, что после гибели предшествующей неправедной глобальной цивилизации человечество почти полностью лишилось осознанной памяти о ней, утратив её культуру, а в становлении культуры новой глобальной цивилизации, которая объединит всё человечество в человечности, Русь вбирает в себя все другие культуры и несущие их народы по мере того, как непредвзято-самозабвенно решает в своей жизни вопрос «что есть истина из всего того, с чем она имеет дело в своей жизни?»

Иными словами мы — Русь — цивилизация меры — установления соразмерности:

· если мы не ошибаемся в ответе на указанный вопрос, то в границы Руси вливаются новые народы, а их культуры, освободившись от какой-то прежде свойственной им порочности, вливаются в культуру самой Руси, обогащая её свойственной им истиной;

· если мы ошибаемся в ответе на указанный вопрос, то к ошибочно решенному в прошлом вопросу Промысел возвращает нас снова и снова до тех пор, пока мы не придём к истинному ответу на него.

При этом земли и народы вливаются в Русскую многонациональную цивилизацию, становясь русскими. И этот процесс лежит, по нашему убеждению, в русле Промысла. Мы — Русь — задаём тот «общий аршин», о котором писал Ф.И.Тютчев, но мы задаём его на будущее; а во всякое настоящее другие пытаются измерить нас полученным от нас же некогда в прошлом [36] и обречённом к отмене стандартом.

Именно по этой причине, — являющейся сутью региональной цивилизации Руси на этапе становления человечности после краха предшествующей глобальной цивилизации, — мы безрассудно легковерны, доверчивы, и очертя головы бросаемся во всевозможные начинания, скоропостижно уверовав в нечто новое и полностью отрекшись от своего недавнего прошлого. Но скороспелая фанатичная вера во что-либо у нас краткосрочна и возникает только при выходе из кризисов развития, в которых выражаются наши же прошлые уходы от своевременных ответов на вопрос «что есть истина?» и наши же прошлые ошибки в такого рода ответах. Потом она также быстро, как и пришла, проходит, и мы начинаем сомневаться в том, что прежде успело стать неусомнительной фанатичной верой и начинаем испытывать её на истинность, в убеждённости, что истина устоит во всяком испытании Жизнью, а ложь и ошибки рухнут [37]. Это касается всего: как вероучений и богословских доктрин, заведомо не подтверждаемых в искусственно поставленных экспериментах (но истинность которых может подтвердить либо опровергнуть только сама Жизнь, текущая в русле Предопределения Божиего), так и научных гипотез и теорий, которые могут быть подвергнуты проверке экспериментом.

Единственное в чём большинство никогда на Руси не сомневалось, так это в том, что Всевышний Бог, предопределивший бытие Мироздания, есть и, что с Ним дoлжно человекам жить в ладу. Да и многие из тех, кто в эпоху государственной идеологии материалистического атеизма утверждали, что Бога нет, всё же в жизни вели себя по совести, которая чувствовала, что Бог есть и жить надо, воплощая в реальность ощутимый совестью Промысел.

При этом Русь не помнит в своей истории фактов, когда в ней рождались пророки — восприемники откровений Свыше, которые бы становились основой господствующих на Руси вероучений. Все вероучения, которые ныне господствуют, заместив собой языческие верования народов, живущих в границах Русской цивилизации, — привнесены извне. Они так или иначе были приняты народами, но и после этого русские разных национальностей спорили об образе Божием (т.е. о своде представлений обо всём Божественном как таковом) и о том, что представляет собой лад человеков и Всевышнего Бога по существу и по форме. Мы всегда спорили об этом среди себя, и многие вопреки господствующим традициям прямо оглашали то, что было у них на душе. Вопрос всегда состоял и состоит только в том, Бог ли положил это на душу, либо кто-то был одержим и истово шёл против Промысла, фанатично призывая при этом Бога себе в помощь. И эти споры наши всегда были непонятны иностранцам. Мы же — в стремлении обрести истину и воплотить её в жизнь — были беспощадны и к себе, и к окружающим в этой жизни, уповая на милостивый Суд Божий. И надо полагать, что именно за это неискоренимое стремление к выявлению и воплощению Правды-Истины в повседневную жизнь нам прощалось и прощается Богом многое из того, что не прощалось другим, ныне исчезнувшим культурам.

Всё это, относящееся к историческому периоду испытаний на истинность библейской культуры, нашло выражение в творчестве русских художников. И этот процесс, по нашему мнению, хорошо иллюстрирует следующий ряд:

В.Г.Перов “Спор о вере”

В.И.Суриков “Боярыня Морозова”

В.И.Суриков “Утро стрелецкой казни”

В.И.Суриков “Меншиков в ссылке в Березове”

В.Г.Перов “Суд Пугачева”

В.Г.Перов “Сельский крестный ход на Пасху”

В.Г.Перов “Монастырская трапеза” [38]

В.Г.Перов “Чаепитие в Мытищах”

В.Г.Перов “В сельской церкви”

Из этого должно быть понятно, что так дальше жить было нельзя, вследствие чего библейская культура на Руси в 1917 г. рухнула. При этом было бы напраслиной возлагать на Советскую власть какую-то особую ответственность за искоренение из общества жизнеспособной веры. Как свидетельствует в своих воспоминаниях один из вождей белого движения генерал А.И.Деникин, в первую же неделю после отречения от престола императора Николая II в действующей армии 80 % солдат перестали ходить к исповеди к полковым священникам. После Великой Октябрьской революции количество обращавшихся к полковым священникам сразу же сократилось ещё в десять раз. При этом в гражданской войне церковные иерархи в своём большинстве — вопреки заповедям Христа по вопросам организации общественной жизни [39] — выступили против преображения общества на принципах, исключающих паразитизм одних людей на труде других, к чему стремилось трудовое большинство простонародья, и поддержали прежнюю правящую “элиту” — сторонников возобновления одной из эксплуататорских формаций. Поэтому в прошлом и ныне все те, кто представляют государственное подавление деятельности церковных иерархов как политику искоренения веры в народе, — просто лгут, подменяя одно явлением другим (сдуру или по умыслу — значения для общества не имеет).

Последнее, что мы испытали на истинность, и отвергли как вздорную ложь — материалистический атеизм в формах марксизма-ленинизма, но и из него мы извлекли и вобрали в себя те зёрнышки здравого смысла, которые в нём всё же были [40], и на которые мы “купились” в прошлом, поверив, что и остальное в нём добротно, когда он появился в культуре человечества и пришёл в Россию.

Но к испытанию на истинность материалистического атеизма мы перешли только после того, как нас обмануло исторически реальное библейское христианство: обещали Царствие Божие на Земле, а что получилось? — сразу же после крещения Руси, произведённого вопреки всем Христовым заповедям огнём и мечом, началась феодальная раздробленность некогда единой славянской языческой цивилизации [41]; трёхсот лет не прошло — нашествие и иго; потом борьба за объединение Руси и возвращение отторгнутых от неё земель; потом смута; потом крепостное право; потом внутренние войны крестьянские; потом войны внешние начала ХХ века, в которых одуревшая толпа-“элита” пыталась осуществить свои цели, проливая реки крови людской.

Если иерархи церкви действительно научали тому, чему якобы они учили, — это означает: то, чему они учили, — не истина, поскольку все эти и другие бедствия эпохи после 989 г. — результат того, что веропоучения, свойственные иерархии церкви, господствующей на протяжении последнего тысячелетия, были приняты за чистую истину, хотя содержали в себе ошибки и заведомую злонамеренную ложь. В близкую к нулю эффективность церковного пастырства мы не верим: научали народ надёжно, но не чистой истине, а почти что чисто демонической отсебятине, которую паства и воплощала в жизнь в пределах границ Божиего попущения [42].

Сказанное не означает, что Иисус вводил людей в заблуждение. Сказанное означает, что было изолгано, сокрыто и стало недоступно народам: в том числе, и разноплеменным русским народам Русской цивилизации, развивающейся в последние несколько столетий в границах единого общего всем её народам государства.

Испытания на истинность материалистического атеизма и традиционного библейского православия также нашли своё выражение в романе М.А.Булгакова. Действие романа начинается в эпоху материалистического атеизма на Патриарших прудах.

Почему не в ЦПКиО им. А.М.Горького как символе расцвета именно этой эпохи? — а потому, что пруд это не обязательно вырытая большая яма, заполненная талыми, грунтовыми или дождевыми водами. Пруд может быть сделан и за запрудой [43], которой перегораживается овражек, где есть ручей или родниковый ключ. По существу действие в романе в переносном иносказательном смысле начинается на Патриарших запрудах, которые обратили в гнилое зловонное болото всё то, что проистекает из Родника воды живой истинно христианской веры:

«Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его? Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную. Женщина говорит Ему: господин! дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и не приходить сюда черпать» (Иоанн, 4:10 — 15).

Вода — издревле общепринятый в иносказаниях символ для обозначения знаний и в целом — культуры, их несущей в преемственности поколений. Так что М.А.Булгаков намекнул точно: в основе эпохи материалистического атеизма, в которую началось действие романа, лежат Патриаршие запруды. «Патриаршие пруды» — это не случайность: у М.А.Булгаквова был выбор: в Москве есть и Чистые пруды, но он предпочёл определить местом начала действия романа — Патриаршие запруды.

В отличие от М.А.Берлиоза, второму материалистическому атеисту — Ивану Бездомному удалось выжить в непосредственном общении с Сатаной. Но страху Иван натерпелся, опасность общественной в целом значимости осознал и в целях борьбы с нею решил прибегнуть к помощи не только НКВД [44], но и вернуться к исторически сложившейся на Руси религиозной традиции. Иван спёр в квартире, куда он зашёл, бумажную иконку и венчальную свечку и приступил к обороне столицы от Сатаны и воинства его под их, как ему казалось, надёжной защитой.

Хоть заповеди и предостерегают от воровства, но в данном случае можно признать, что Иван (под воздействием пробуждения в нём зачатков веры) мобилизовал, реквизировал эти культовые предметы в порядке личной инициативы для обороны всего народа от нагрянувшей в Москву нечистой силы, т.е. по существу это не было воровством. Но попытка обеспечить оборону населения от нагрянувшей в Москву нечистой силы на основе возврата к традиционному вероисповеданию оказалась неэффективной: идеалистический атеизм, провозглашающий бытие Божие, но проповедующий ложное вероучение, — не лучше многобожия и идолопоклонства, которое он сменил. В результате Иван, прибегнув к нему, попал в психиатрическую лечебницу в качестве пациента, на какую перспективу Воланд ему ранее и намекал.

Эта сюжетная линия — прогноз в иносказательной, художественно-образной форме о бесперспективности для России попытки вернуться к прошлым, изжившим себя системам мировоззрения и верований. Хотя с таким прогнозом библейски-“православно” верующие не согласятся, но раздувание кадила изжившего себя культа обрядоверия [45] — попытки вернуться в прошлое, и это удел сатанизма, на что прямо указано в романе:

«…мастер (…) сказал:

— Ах, не осуждайте бедную женщину, мессир. В этом подвале уже давно живёт другой человек, и вообще не бывает так, чтобы всё стало, как было. (…)

— Не бывает, вы говорите? — сказал Воланд. — Это верно [46]. Но мы попробуем».

Конечно, изнасиловав настоящее, из него иногда удаётся вылепить вожделенное, в том числе и вожделенное прошлое, но — только на некоторое время: потом грядущее врывается в жизнь, разрывая изнутри окаменелость такой “лепнины” и развеивая её в прах, недостойный поклонения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.