Феминизм на Руси (философическое письмо А. Чаадаеву)

Феминизм на Руси

(философическое письмо

А. Чаадаеву)

Кому на Руси жить хорошо, по версии Некрасова, думаю, помнят все – практически никому, а вернее всем плохо. Одна надежда на светлое будущее. «Светлое будущее» в виде Великой Октябрьской социалистической революции (ВОСР) наступило, и «жить стало лучше, жить стало веселей», но по-прежнему не хорошо. После перестройки (или контрреволюции), развернувшей страну в сторону дореволюционную, вроде бы чиновники, попы, купцы, министры «государевы» вернулись, а назвать существование их, так же как и прочего люда, счастливым язык не поворачивается. Роман со счастьем в России не складывается. Почему?

Счастливый человек – свободный человек. Правда, не всякий свободный человек счастлив. Но рабу никогда и нигде хорошо не будет – это надо принять как аксиому. Рабское сознание зависимо и завистливо, а потому несчастно.

У россиян сознание рабское. В Европе в Новое время (как было написано в советских учебниках) или в эпоху модернизма (как говорят сейчас) религиозное сознание всё ощутимее сдавало свои позиции, развивались буржуазные экономические отношения, вместе с ними развивалась и личность – автономная, независимая, секулярная, проявляющая гражданскую и частную инициативы, преодолевающая сословные и конфессиональные границы. Но это в Европе. В Российской же империи крепостное право, как многие помнят, существовало до 1861 г. и не позволяло освободить не только крестьян, но и господ, которые, с одной стороны, находились в диалектической связке со своими крепостными, а с другой стороны, были зависимы от государя, ощутимо ограничивающего их гражданские свободы (вплоть до государева разрешения на вступление в брак, поездку за границу, создания своего дела). Не развивалась экономика на основах свободного рынка, не развивались гражданские свободы, не развивалось личностное сознание.

Становление личности на Западе происходило на основе развитой индивидуальности и вырабатывания гражданской ответственности. В эпоху Просвещения для многих стало очевидно, что общество существует не по божественным законам и установлениям, а формируется людьми на основе Общественного договора. И люди в таком обществе объединены «сочувствием и симпатией» друг к другу, что позволяет ограничивать индивидуальный эгоизм и приумножать общественное благо. Вот из этой смеси объединенности и ответственности перед ближним, «разумного эгоизма», развитой индивидуальности и строилось западное общество. «Война всех против всех» (по версии Томаса Гоббса) разрушила бы его, как это произошло с цивилизацией майя. Свобода экономическая и гражданская не предполагала разрушения, она предполагала ответственность личности перед другими гражданами, с которыми и только вместе с которыми возможно было построение нового модернистского свободного общества, где была бы свободная конкуренция, происходило бы на ее основе развитие экономики и формирование государства на базе тех законов, которые пишутся самими гражданами (не Богом и не монархом).

Рабское сознание

В России благотворного для государства и личности периода развития нового модернистского свободного общества не случилось. Даже те несколько лет перед ВОСР, когда какие-то гражданские свободы были обещаны и развитие промышленности стало набирать темпы, трудно рассматривать как благоприятный период для развития личностного сознания – уж очень он был скоротечен.

Вроде бы Россия – европейская страна и проходит в своем развитии те же стадии, что и страны Европы, но… как это было уже замечено – на свой, особый манер. Таким образом, Возрождение на Руси нашло свое проявление во фресках Андрея Рублева (на которых отражается весьма робкое становление индивидуальности), Просвещение в России прошло на уровне переписки Екатерины II с Вольтером и открытия Московского университета (для очень узкого круга избранных индивидуальностей). Ну а модернизм только стал вклиниваться в российскую империю, когда она, исчерпав ресурс самодержавия, рухнула и погребла под собой те социальные группы, которые начали вырисовываться на фоне общего крепостничества и рабского сознания – пролетариат и буржуазию.

Диктатура пролетариата не могла говорить от лица пролетариата, которого в России было мало и у которого не было времени для выработки гражданского сознания. Диктатура пролетариата вылилась в диктатуру партии, и Россия вернулась к тотальной несвободе.

Больше всего эта несвобода укоренена в патриархальности и общинности сознания русского человека. Вне общины, вне оглядки на то, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна?», основные массы русского народа никогда и не существовали. Русский человек обычно не нес личную ответственность за добровольно взятое на себя дело. Всегда был кто-то выше – царь-батюшка или барин, который приедет и рассудит. Конечно, появлялись и яркие индивидуальности и инициативные личности (например, среди тех, кто осваивал Сибирь и развивал промышленность на Урале), но не они определяли общественное сознание. Даже среди людей, получивших образование, было немного личностей с развитым гражданским сознанием.

Люди русской культуры едва ли не со становления Российской империи (впрочем, наверное, раньше – еще когда Александр Невский разбил рыцарей Тевтонского ордена и искал поддержки на востоке у Орды) делились на тех, кто ориентирован в своем развитии на Запад, Европу, и тех, кто ищет опору в собственных устоях, в восточной деспотии (например, славянофилы), ищет для России свой особый путь, основывающийся на трех столпах: православии, самодержавии и народности. Какой из этих столпов ни возьми, все свидетельствуют о неразвитости личностного сознания у русского человека. Гражданин Российской империи – это бесправный, не имеющий голоса, в безмолвии уповающий на Бога и руководствующийся в жизни принципами общинной морали человек. Да и можно ли говорить об этом человеке как о гражданине? Нет гражданских свобод – нет гражданина.

19 февраля 1861 г. Александр II подписал Манифест об отмене крепостного права, который изменил судьбу 23 млн. крепостных крестьян (37% от всего населения): они получили личную свободу и гражданские права, но в очень урезанном виде. До этого у половины россиян не было вообще паспортов, хотя паспорта были введены еще Петром I. Однако на руки они, например, крестьянам не выдавались даже и после отмены крепостного права. Их выдача осложнялась целым рядом условий (прежде всего условием полной уплаты налогов). Освободившись от крепостного права, крестьяне оказывались в плену сельской общины или «мира», где сохранялись правила круговой поруки. Вся община несла материальную ответственность за сбор налогов, отработку повинностей, поставку молодых людей на воинскую службу, содержание сельских церквей, школ, дорог и т. п. Община могла уплатить недоимки за беднейших крестьян, но в наказание могла отобрать надел и вернуть его в «мирской котел». Повсеместно сохранялись телесные наказания. Власть общины простиралась до того, что она могла наложить штраф на трудолюбивых крестьян за работу в праздничные дни, приговорить крестьян к ссылке в Сибирь «за колдовство» и т. д.

Распределение наделов между крестьянскими дворами производилось по количеству душ мужского пола. В пределах общины крестьяне не являлись собственниками земли, а лишь ее временными пользователями. При этом крестьяне не имели права отказаться от надела и уйти из общины в город. И получить паспорта они не могли – этот вопрос решал «мир». Они должны были выкупить землю, собственниками которой не становились. Правительство предполагало, что такая мера будет временной, не более девяти лет, но в действительности всё это сохранялось вплоть до начала XX века.

После реформы новый закон предоставлял властям, особенно в лице земского начальника, функции «попечительства о хозяйственном благоустройстве и нравственном преуспеянии крестьян», что отражалось в правилах о семейных разделах и переделах. Крестьяне подлежали не только дисциплинарной власти своих общин, подобно мещанам, но и административно-карательной власти сельского старосты, волостного старшины и земского начальника. К ним по-прежнему относились как к людям несамостоятельным, зависимым и безответственным. Это отношение закреплялось социальным положением крестьян.

Буржуазные реформы 1860—70-х гг. – это время, когда стал складываться союз царя, дворян и входящей в силу буржуазии. Несмотря на нежелание верхов отказываться от основных принципов самодержавия, в обществе чувствовалась необходимость в новой государственной и социальной структуре для новых социальных сил. Поэтому преобразования начались, прежде всего, в области местного самоуправления. До Александра II все органы самоуправления в России имели сословный характер. Развитие рыночных отношений побуждало правительство провести реформы по созданию всесословных управленческих структур, чтобы приспособить политический строй России к новым экономическим условиям. В земские собрания стали выбирать не только дворян, но даже богатых крестьян, в городскую Думу – зажиточных горожан. Был создан бессословный суд с присяжными заседателями. Рекрутский набор заменили всеобщей воинской повинностью. В 1863 г. ввели университетский устав, утвердивший определенную автономию и демократизм этих учебных заведений. Школьный устав 1864 г. расширял сеть школ и давал формальное равенство в обучении девочек и мальчиков. С 1870 г. начали открываться женские гимназии, появились высшие женские курсы. Так, в Москве профессор Герье в 1872 г. открыл историко-филологические высшие женские курсы.

Реформы значительно продвинули Россию по пути модернизации. Но по политическому устройству страна по-прежнему оставалась самодержавной монархией. Общество не могло влиять на политику правительства. Более того, большинство историков полагает, что с середины 1860-х гг. в деятельности правительства начинают доминировать консервативно-охранительные тенденции, а реформаторский потенциал оказывается практически исчерпанным. После убийства Александра II в 1881 году охранительные настроения выливаются в официальную политику консервации самодержавия, когда вновь сводятся на «нет» минимальные квазисвободы, данные реформами.

Ни о каком построении гражданского общества речь не идет. У россиян нет гражданских свобод. И то минимальное самоуправление, которое было позволено после 1861 г., урезается по всем возможным статьям. У подавляющего большинства российского народа сохраняются ощущения беспомощности перед лицом самодержавия, зависимости и упование на милость. Законы и органы, следящие за их исполнением, остаются силой чуждой, призванной не защитить граждан от беды извне, а только еще больше закабалить. Власть и законы сами воспринимаются как беда извне, которую надо как-то обойти, вывернуться из-под нее, объегорить, спрятаться в «миру» и ни в коем случае не вступать с ней в личные отношения. Право в Российской империи личность не защищает – это знали и крестьяне, и горожане. И никакая судебная реформа не могла переменить отношение общества к власти и ее законам. Поэтому если на Западе развивалось правовое сознание, то в России не развивалось ни право, ни личностное сознание. Только общественная мораль могла упорядочивать общежитие русского человека.

Тот общественный договор, социальный контракт, который на Западе люди заключали друг с другом, образовывая гражданское общество, на основе которого строились государства и развивалось право, в Российской империи не работал. Понятие общественного договора подразумевает, что люди частично откажутся от своей свободы и независимости и передадут часть своих свобод или прав каким-либо властным структурам для построения и поддержания общественного устройства на основе законов. «Общественный договор означает соглашение управляемыми на наборе правил, по которым ими управляют». Эта социально-экономическая теория, возможно, не всё объясняет в устройстве западных обществ, но развитие у граждан Западной Европы правосознания, а значит, и личностного сознания, она освещает очень хорошо, делает это наглядным.

По теории общественного договора человек в «естественном состоянии» ограничен только внешними обстоятельствами. Согласно Томасу Гоббсу, человеческая жизнь в таком состоянии была «опасной, жестокой и короткой», у каждого были неограниченные естественные свободы, включая «право на всё» и, соответственно, свободу нападать на других и отражать их нападения. В естественном состоянии продолжалась бы бесконечная «война всех против всех» (Bellum omnium contra omnes). Чтобы избежать этого, свободные люди образовали гражданское общество, заключив общественный договор, благодаря которому каждый, воспользовавшись своими гражданскими правами, получал выгоду взамен подчинению гражданским законам или политической власти.

Общественный договор и полученные при этом гражданские права не являются естественными и не фиксируются навсегда. Договор действителен, пока он удовлетворяет общий интерес. Поэтому, когда в договоре обнаруживаются несоответствия изменившимся условиям жизни, он вновь обсуждается для изменения положений, используя такие средства, как выборы или законодательный орган. Но пока договор действует, он должен неукоснительно соблюдаться всеми гражданами. Быть членом общества означает взять на себя ответственность за соблюдение правил, в том числе в виде наказания за нарушение их.

У европейцев произошла интериоризация права, у них появилось правосознание, при котором сохраняется ощущение, что закон защищает. А если закон перестает удовлетворять, то его надо менять. И постепенно в течение модерна шла подстройка законодательно-правовой базы под нужды реальных обществ.

Таким образом, Европа и Северная Америка пережили определенные периоды эмансипации и становления правосознания, которых в России не было. Это периоды освобождения крепостных в Европе, рабов в Америке и женщин повсеместно. Через эмансипацию, завоевание всё б?льших прав шло становление гражданского общества. Оплотом консерватизма оставалась патриархальная буржуазная семья, где какие-либо изменения происходили очень и очень медленно.

Положение женщин и развитие феминизма в России до 1917 года

В России положение женщин в семье было, с одной стороны, лучше, чем в буржуазной Европе, а с другой стороны, женщины испытывали двойной гнет – внутри семьи гнет мужа или отца и царя-батюшки или помещика в рамках общества. С одной стороны, женщина рассматривалась едва ли не как собственность мужа или отца (паспортные ограничения, ограничения передвижения, ограничения на учебу, работу), и эти представления о женщине были распространены в культуре, составляли ее суть. А с другой стороны, в России не действовал «Гражданский кодекс» Наполеона 1804 г., по которому замужняя женщина была экономически недееспособна. Россиянка, замужем или вдова, имела экономические права (чуть меньшие, чем у мужчин), и она обладала некоторыми гражданскими правами, насколько это было возможно в Российской империи.

Такая же двойственность отношения к женщине наблюдалась и в русской культуре, в народе. С одной стороны, женщина должна быть женственной: мягкой, нежной, чистой, покорной, уступчивой, услужливой, слабой, жертвенной и т. п. А с другой стороны, образы женщины-матери, женщины-жены рисовали их сильными, мужественными, по-богатырски здоровыми, с несгибаемым характером, идеально-героическими девами-поляницами, защитницами семьи и веры. Эти строки из поэмы Н.?Некрасова «Мороз, Красный Нос»:

Есть женщины в русских селеньях

С спокойною важностью лиц,

С красивою силой в движеньях,

С походкой, со взглядом цариц…

…В игре ее конный не словит,

В беде не сробеет – спасет:

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет!

– уже набили оскомину, но родились они не на пустом месте. И при муже женщина могла быть сильной и властной. А уж после его смерти дела управления семьей зачастую переходили к ней, а не к сыну.

При этом какой бы сильной женщина ни была, она не чувствовала себя самостоятельной. Сила крестьянина была в общине, только сообща они могли что-то сделать, а сила женщины была в семье. Внутрисемейные отношения строились на патриархатных принципах, что выражалось во всевластии главы семьи, в иерархичности внутрисемейных отношений, в строгой дифференциации ролей, функций и статусов в семье по полу и возрасту, в приоритете социальной роли члена семьи над его личностью. Автономия семьи от общества была слабой, что делало внутрисемейные проблемы публичными. Проступки и нарушения, такие как неуважение к родителям, адюльтер, аборт, превышение родительской власти и т.?д., рассматривались как уголовные преступления, то есть как преступления против общества и общественного порядка, а не как частные дела.

Таким образом, модели семьи, общины, государства входили как матрешки друг в друга. И всё это были публичные сферы – ничего частного, контроль государства тотальный. В таких условиях самостоятельную личность вырастить чрезвычайно трудно. Как можно испытывать гражданскую ответственность, когда с человека снимают всякую ответственность, перекрывая любую тропинку к свободе?!

Во второй половине XIX в. шел процесс ломки традиционных внутрисемейных отношений, изживания архаических форм семейной организации. Перед реформой 1861 г. и после нее сложились те условия, которые дали возможность организационно оформиться первым инициативным группам по эмансипации женщин. Многие молодые дворянки уезжали в город и искали работу, так как разорившиеся семейства прокормить их не могли. Они и составили тот социальный слой, который подвигал всё общество к решению так называемого женского вопроса.

На первом этапе феминизм в России можно обозначить именно так – постановка и обсуждение женского вопроса. В дискуссию о нем включались лучшие умы государства, общество вновь раскололось на два лагеря: консерваторы, охранители и славянофилы ратовали за патриархатную женскую идентичность, а интеллигентские круги хотели дать женщинам право и средства к самостоятельному существованию, независимому от родственников, мужа, детей…

То есть феминизм в России так же, как и на Западе, начался с той «первой волной», которая прокатилась по Европе после Французской революции 1848 г. Другое дело, что в России он имел свои особенности, на первом этапе феминизм идеологически четко не был оформлен и сводился к решению пресловутого женского вопроса. Временем зарождения женского движения в России считается конец 1850-х годов. Необходимо было решить проблемы, стоящие перед женщинами: бесправие, требование покорности и беспрекословности, замкнутость жизненного пространства, погруженность в сферу чувств и отсутствие образования. Получение последнего считалось главным на путях преодоления женского бесправия. Консерватизм же не признавал инокультурного влияния. Он, наоборот, насаждал концепцию антииндивидуализма женщин, следование идеалам патриархата, подчинение интересам семьи, жертвенности, он защищал авторитарность и иерархичность российского общества, поддержание главенства обычая над законом.

Эмансипационная идеология противостояла консервативным патриархальным взглядам большинства, она находилась в оппозиции православному идеалу женской жертвенности, жизни во имя другого. Женщина в системе ценностей патриархатной культуры не рассматривалась как личность, а только как член семьи, полностью подчиненный ее интересам, не имеющий и не могущий иметь своих личных интересов. Единственной целью, смыслом жизни и высшей ценностью для женщины была семья. Перед женским движением встала непосильная задача – изменить культурные нормы традиционного общества.

Женщины либеральных взглядов начинали свою общественную деятельность в интеллигентских кружках, где обсуждались эмансипационные идеи и процессы. Освобождение предполагалось осуществлять по трем направлениям: эмансипация крестьян от помещиков, женщин от традиционных семейных и общегражданских норм бесправия и граждан от диктата государства. При этом последнее направление было приоритетным. Политические права женщин не обсуждались – их не имели и мужчины. Обсуждались темы гражданского брака, проблема наследования, работы и образования. А также проблема самостоятельного существования женщины, стремящейся к индивидуальной свободе, к образованию, самореализации в профессиональном, интеллектуальном труде на пользу общества.

Интеллигенция была печальником и по женскому вопросу, и по вопросу освобождения народа. Почему в Европе не было интеллигенции? Видимо, потому что на буржуазном Западе не нужна была прослойка интеллектуалов, которые бы взяли на себя функции радетелей за народ. Русская интеллигенция была пропитана коллективистской идеологией народничества, духом общности, идеями долга перед народом. Для русской интеллигенции характерно было социальное мессианство, верность общественному долгу, антибуржуазность, презрение к обывателю и к Западу как воплощенному мещанству. То есть они сами несли в себе идеологию патриархальности, боялись, что «святую Русь» разрушит быстро развивающийся, особенно в техническом плане, Запад, и предпринимали «хождение в народ», с одной стороны, для его просвещения, а с другой – чтобы самим проникнуться духом народности и не дать России встать на рельсы буржуазного развития.

Освободиться от патриархального сознания не удавалось никому: ни интеллигенции, ни феминисткам. И только радикально настроенные революционеры хотели разом решить проблему и патриархата в том числе – уравнять всех и вся.

Женское движение развивалось на фоне и во взаимодействии с двумя массовыми освободительными общественными движениями России: либеральным и радикальным. Таким образом, и в женском движении наметились два крыла. Одно – либеральное, строящее свою деятельность, в основном, на благотворительности и на участии в делах российской интеллигенции. А другое – социал-демократическое во главе с А. Коллонтай, пытающееся объединить работниц в движении за права женщин.

К либеральному направлению принадлежали «дамы-организаторши» первых женских инициатив: М. В.?Трубникова, Н. В.?Стасова и А. П.?Философова – именно они заложили основы феминистской взаимопомощи. Они обладали определенными личными ресурсами: принадлежали к состоятельной части привилегированного сословия, проживали в столице и участвовали в деятельности интеллигентских кружков, обсуждавших актуальные проблемы времени. А также у них было свободное время, собственные деньги, образование, позволяющее ориентироваться в сути обсуждаемых проблем, и высокий уровень личных связей в правительственных структурах для того, чтобы добиваться от правительства каких-то уступок.

Благодаря организационным способностям и усилиям «дам-благотворительниц» и их последовательниц во второй половине XIX в. в Санкт-Петербурге и в Москве стали появляться различные женские общества, группы, организации для улучшения положения женщин в традиционном российском обществе, для развития личности женщины, ее самореализации. В них осуществлялась, в основном, благотворительно-просветительская деятельность женщин в интересах женщин. Таким образом, эти организации, строя свою работу на принципе благотворительности, продолжали практику патриархата, основанную на иерархии, власти, силе и патронировании. При этом гендерная система общества не ставилась под сомнение, предлагалось всего лишь дать женщинам побольше прав. И именно дать, а не взять.

«Дамы-устроительницы» столкнулись с инертностью, безучастностью и иждивенческими настроениями своих подопечных – например, жительниц «Дешевых квартир». Работницы, мелкие чиновницы, ремесленницы считали вполне естественным постоянную заботу о себе «дам-благотворительниц». Женщины городских низов слишком привыкли к опеке мужчин и были не приучены действовать самостоятельно, не готовы взять на себя ответственность. Благотворительность как опыт женского лидерства и социальной ответственности развивала «дам-устроительниц» и их сподвижниц, но женщин, облагодетельствованных ими, оставляла без саморазвития и без навыков к самостоятельному существованию. За расцветом благотворительности последовал отказ от традиционной филантропии в сторону создания женских солидарных объединений и новых форм деятельности. Правда, первую зарегистрированную женскую организацию пришлось назвать «Русское женское взаимно-благотворительное общество» (1895 г.), так как на более смелые проекты, чем благотворительность, никто из правительства разрешения не давал. За два—три года в нее вступило около двух тысяч женщин. Они рассматривали это общество как клуб, куда можно было прийти за поддержкой, новыми идеями и просвещением.

Женское движение в России ХIХ в. руководствовалось идеей ценности женской личности для общественного прогресса и ставило своей целью расширение гражданских прав и свобод женщин в экономической, культурной, общественной сферах. В первую очередь, оно выступало за женское образование, равное мужскому, за равенство в браке, за право женщин на труд, на участие в общественной жизни, при этом избирательные права еще не имелись в виду, так как и не все мужчины обладали такими правами.

Слова А. П.?Философовой: «Речь идет о достоинстве человеческой личности, о праве ее на самоопределение, на проявление вложенных в нее способностей и талантов», – можно рассматривать как определение феминизма на этом этапе. То есть феминизм – это путь к свободной личности через личностное развитие, индивидуализм, социальную, духовную и экономическую свободу. Поэтому целью феминисток было создание условий для самораскрытия женской личности и обеспечения ее правовых гарантий.

Изначально эмансипация рассматривалась как освобождение от феодально-абсолютистского режима и навязываемого им образа жизни, как движение к общественному равноправию и свободе, как процесс становления личности и возможностей ее реализации, а также появление новой личности. Мужская личность даже в России уже воспринимала себя субъектом и ценностью общества, несмотря на всё унижение самодержавием. Права человека осмыслялись как высшее достижение гуманизма, как естественные права, данные любому человеку от рождения.

Русский феминизм развивался в рамках либеральной теории, основываясь на ее базовых понятиях «общественного договора», «естественного права», приверженности ценностям рационализма, равенства, свободы, индивидуализма, частной собственности, представительной демократии, законодательных реформ и т. д. Он фокусировался на проблеме включения женщин в общество на равных с мужчиной основаниях посредством предоставления женщинам равных гражданских прав, стремился к минимизации различий в социальном положении двух полов и легально действовал на политической арене с целью изменения существующего порядка. Ему была присуща вера в то, что правовые реформы способны разрешить женский вопрос.

Но если в Европе феминистки боролись за изменение именно и только своего социального положения, за эмансипацию от власти мужа, отца и других мужчин, за обретение собственного голоса, то в России женщины по некоторым позициям (например, экономическим) имели больше прав, чем их сестры в Европе, а вот многие мужчины в Российской империи по-прежнему были бесправны. И поэтому российские равноправки готовы были вместе с мужчинами бороться за освобождение гражданина от тотальной власти государства.

С. Г. Айвазова в работе «Русские женщины в лабиринте равноправия» справедливо замечает, что нерешенность проблем буржуазно-демократического переустройства страны, отсутствие демократических свобод, подавление гражданских свобод личности, препятствия в развитии самостоятельных и независимых граждан привели русских феминисток к отстаиванию прав не только собственной социальной группы, но и всех других категорий населения страны. Отечественные равноправки сосредоточили свое внимание и усилия на достижении равноправия всех граждан России перед законом, на освобождении личности из-под репрессивной власти государства, которое выступало как политический моносубъект – ни действующих партий, ни реальных общественных организаций, ни общественного движения, имеющего силу и влияние, не было. Необходимо было осуществить переход от авторитаризма (от абсолютной монархии) к современному правовому государству, к демократии. Таким образом, деятельность женских организаций в России предстает как общеполитическая – она соединяла освобождение женщин с освобождением всего народа. Лозунг первой женской политической организации «Союз равноправности женщин»: «Ради народного блага будить самосознание и самодеятельность масс; ради раскрепощения женщины – будить самосознание и самодеятельность женщины».

У женщин России был выбор: работать на грядущие социальные потрясения и коренную реорганизацию общества или работать по институализации женской составляющей в российской жизни. Многие выбрали второе. Убеждение женщин из состоятельного сословия в том, что образованные классы в долгу перед народом, претворилось в благотворительную деятельность: устройство кружков для взаимной помощи, библиотек, частных школ, курсов, всякого рода ремесленных заведений. Среди первых женских инициатив были «Общество доставления средств для беднейших жителей Петербурга», «Общество распространения полезных книг» в Москве.

Однако благотворительности для переустройства общества было мало. Это понимали и равноправки. Они видели сильную классовую поляризацию российского общества и с трудом находили доказательства в подтверждение существования общих женских интересов и общей женской идентичности. И это не позволяло им замкнуться на осуществлении только женских интересов и целей. Корень проблемы лежал в поражающей разнице образовательных уровней «дам-благодетельниц» и тех, на кого была направлена их благотворительная деятельность. Для последних феминистские идеи звучали сложно, порой идеалистично, особенно на фоне простой и ясной классовой теории. Тактика феминисток по формированию коллективной женской идентичности и созданию солидарности с работницами всегда выливалась в благотворительную деятельность. Диалога на равных не было, поэтому и самоосознания коллективной женской идентичности не случилось.

Главное препятствие на пути этого осознания и установления равноправия таилось в самих женщинах: они были либо благополучны и равнодушны к проблемам своего пола, либо довольствовались тем, что есть, и безропотно несли свой крест. Так обстояло дело с подавляющим большинством. И только небольшая часть активно настроенных женщин пыталась найти общие узлы интересов и связать всех в общественное движение за освобождение. Для равноправок правовая эмансипация (внешняя) была условием и прологом к эмансипации личностной (внутренней). Внутренняя эмансипация – готовность личности принять свободу. Этой готовности не было не только у подавляющего большинства женщин, но и у мужчин Российской империи.

Приходилось бороться за освобождение российского общества в целом от оков самодержавия. И либерально настроенных феминисток для этой борьбы было недостаточно. В связи с этим появилось крыло более радикально настроенных феминисток, включившихся в революционно-освободительное движение. Многие революционерки отрекались от семьи и самих себя как женщин, посвящали всю свою жизнь делу революции. Это также затрудняло их общение с женщинами из народа. Если «дамы-благотворительницы» по уровню образования, социальному статусу стояли над народом, то революционерки своим крайним радикализмом ставили себя вне народа. У этих различных кругов женщин не было ничего объединяющего, а без этого невозможно было выработать солидарность. Революционерки не смогли преодолеть глубинное расхождение во взглядах, которое отличало их от женщин социальных низов, у них не было общего с ними женского семейного опыта. У либералок не было с народом объединяющего жизненного опыта.

И лишь язык общего бесправия был понятен всем. Однако к концу ХIХ в., когда общественность заговорила вслух о конституции, о всеобщем избирательном праве, стало очевидно, что мужские и женские взгляды на дальнейшее развитие общества по пути прав и свобод начали расходиться. Избирательный закон 1905 г. нарушил баланс гендерного политического равенства в российском обществе – равенства в бесправии. Теперь мужское население страны стало легитимным участником политического процесса.

Если раньше русские феминистки пытались решать женский вопрос – образование, работа, изменение семейного статуса – в рамках самодержавия и политического бесправия большинства населения страны, и вся интеллигенция их в этом поддерживала, то теперь они поднялись до постановки идеологических целей – получения политических прав, в частности права голоса. До 1905 г. женщины пытались найти свое место в «общем деле», в едином строю с мужчиной в борьбе с самодержавной патриархальностью Российского государства. Борьба женщин в рядах рабочего, социалистического, коммунистического движения являлась борьбой за права мужчин. Но после принятия Избирательного закона женщины сместили свой интерес на борьбу с дискриминацией по признаку пола в самих демократических движениях и в ходе демократических преобразований, они стали определять гендерное неравенство как основу социальных конфликтов.

Как пишет Ирина Юкина в своей книге «Русский феминизм как вызов современности», на втором этапе женского движения в России главной целью стало достижение избирательных прав для женщин. На смену старому порядку явились новые принципы – всеобщего избирательного права и равенства всех перед законом. Для осуществления этой цели были созданы новые женские организации: Союз равноправности женщин (1905 г.), Женская прогрессивная партия (1906 г.), Женский политический клуб (1906 г.), Российская Лига равноправия женщин (1907 г.) и др.

На волне переломного момента для всей российской истории, когда активность людей была велика, и столь же велико было количество не решаемых властью проблем, 19 марта 1917 г. состоялась манифестация, организованная Всероссийской Лигой равноправия женщин в Петрограде. В шествии, чтобы добиться избирательного права для женщин, приняли участие около сорока тысяч человек. Эта задача объединила разных представителей общества, которые не могли мириться с тем, что половина населения Российской империи оставалась бесправной в то время, когда в жизни страны менялось очень многое.

Построение не-правового государства

Женщины добились изменения избирательного закона, и в большевистскую революцию 1917 года они вошли полноправными участницами социальных преобразований. Новая власть была заинтересована в них – ей нужны были рабочие руки и сознательные гражданки. Повсюду создавались женотделы, призванные вовлекать женщин в социалистическое строительство. Проводилась политика «вырывания» женщин из семьи для их трудовой мобилизации, так как они были потенциально дешевой рабочей силой.

Такая эмансипация женщин длилась недолго, в основе ее лежала не женщина как ценность, не освобождение женщины как личности, а простое переформатирование закабаления. Формально мужчин и женщин уравняли в правах, закрепили это в конституции, однако в реальности женщина получила двойную кабалу: на работе и дома. Законы о равноправии стали рассматриваться не в логике прав женщины, а в логике ее долженствования. Труд на благо социалистического отечества стал государственной повинностью, и для женщин в том числе. От идеологии свободной личности, имеющей право выбора и отвечающей за себя, произошел переход к идеологии человека, мобилизованного на строительство коммунизма, то есть права выбора не имеющего. От идеологии самостоятельного достижения эмансипации – к идеологии «дарования и получения». Этот переворот в целях, задачах и ценностях произошел сразу, как установилась новая власть. И вся феминистская идеология женщины, осознающей себя собственной освободительницей, была перечеркнута женотделами, проводящими политику правящей партии, где еще звучала риторика освобождения, но только в отношении классов и народов, а не отдельных личностей. Личность попадала в еще большее угнетение, нежели при нарождающемся в России буржуазном строе.

Труд стал повинностью, а материнство – социальной обязанностью женщины перед государством. Если в царской России государство вмешивалось в частную жизнь своих граждан, и это его право было законодательно закреплено, то при социализме политика государственного протекционизма и вмешательства в частную жизнь женщин и семьи только усилилась. Власти стали проводить политику принудительного материнства. Легализация абортов (ноябрь 1920 г.) рассматривалась советским правительством как мера вынужденная и временная. Речь о праве женщины на выбор, на распоряжение своим телом не шла. Идея осознанного материнства, которую пропагандировали сразу после революции, была оставлена за ненадобностью и со временем вытеснена из общественного сознания, в том числе женского. А принятие закона, запрещающего аборт (1936 г.) делало из женщины родильную машину, работающую на прирост народонаселения, которое власть уничтожала в лагерях.

Закрытие женотделов (1929 г.) уже было знаком свертывания процессов женской эмансипации в стране. Женщины в СССР так и не стали действующим коллективным субъектом, защищающим свои интересы и привносящим в политику свою субъективность. Им не удалось изменить культурные нормы традиционного общества, которые стояли на пути к свободной женской личности, создать условия для деятельности «новой женщины», как об этом мечтали русские феминистки. Проблема автономии, самоопределения женской личности, ее индивидуализма и ценности, вынашиваемые уже в среде первых феминисток, в революционных кругах, а затем в советских, уступили место идее общинности и нивелирования личности, приоритету функции над человеком.

Эта идея коллективизма, общинной морали, общинного сознания относилась ко всем, и к мужчинам даже в б?льшей степени, чем к женщинам. В России не было ни одного периода истории, когда у народа могло бы сформироваться правовое сознание, которое, как раз, и выделяет личность из коллектива, из общинной морали. Пока человек руководствуется подобной моралью (в крестьянской ли общине, в сословных ли цехах), он остается частью рода, частью коллектива, он не становится полноправным активным субъектом, самостоятельной единицей гражданской и политической активности. У него не развивается личная ответственность, а значит и личностное сознание. Когда человек принимает в себя закон как личное руководство к действию, как внутреннюю структуру правового сознания, лишь тогда он становится гражданином, способным не только жить по заданному извне закону, но и изменять этот закон на благо всех.

В России закон в лице государства (самодержавия или власти Компартии) всегда стоял вне общества. Лишь небольшая часть граждан могла принимать участие в формировании законодательной базы государства. Остальные были по закону отлучены от гражданских инициатив и пребывали внутри своих родовых коллективов, руководствуясь не правосознанием, а общинной моралью. Власть всегда репрессивно реагировала на любое проявление общественной инициативы, в которой традиционно видела источник подрывной силы. В России, в государстве с феодальной политической системой, всесильной бюрократией (в чьих руках находилась социальная инициатива), было невозможно формирование гражданского общества с его идеями о ценности, автономии и неприкосновенности личности, частной сферы, приоритете закона. Это было р?вно невозможно как во времена Российской империи, так и в советские времена.

Развитие гражданского общества приводит к формированию демократического государства. Но для развития гражданского общества необходимы граждане, свободные граждане с развитым правосознанием. Социальные, общественные движения граждан являются необходимым условием развития демократии. Многочисленные исследования доказывают, что если в обществе не могут сформироваться общественные движения, то в нем развиваются насилие, саморазрушение в масштабах личности и государства. В отсутствии общественных движений происходит огосударствление общественной и частной жизни – всё берется под контроль государства, что и происходило практически на всем протяжении истории государства Российского.

Поэтому и не сформировалась в недрах этого государства зрелая, граждански активная, политически грамотная и с развитым правосознанием личность в таких масштабах, которые бы привели к кардинально иному государственному строю. Авторитарная власть возможна только в государствах с гражданами, у которых неразвито личностное сознание. А демократия участия появляется тогда, когда рождается свободная и разносторонне развитая индивидуальность, политически сознательная личность, человек социальный вне его сословной, конфессиональной, расовой, национальной и половой принадлежности. Как писал Н. А. Бердяев, необходимо освобождение от рода, автономизация, отделение индивида от родового начала, становление свободной персоны, личности, чтобы не был возможен возврат к ситуации поглощенности лица миром и личности родом.

Появление такой личности возможно в государстве с развитой правовой базой, где права граждан определяются и охраняются законом. Закон – это записанные требования государства к гражданам, находящимся под юрисдикцией государства. Многие исследователи полагают, что от классического законодательства обществ-до-модерна закон модерна отличается тем, что он не выписывает идеальной картины мира (например, по типу религиозной или коммунистической) на страницах своих кодексов, но регулирует те социальные отношения, которые уже существуют в обществе. То есть эти три процесса идут параллельно и в связке друг с другом: развитие общества в сторону правового государства, развитие правосознания у граждан этого государства и формирование, совершенствование законодательной базы данного государства.

Формально Россия после перестройки и обретения независимости является правовым государством, в котором основными принципами общественного благоустройства являются принципы равенства, защиты личности или прав человека, свобода. Но это формально, а на деле, если посмотреть на законы и акты, которые принимаются и вступают в силу с 2012 года, можно увидеть, что они не только нарушают презумпцию равноправия граждан перед законом, но и отсылают к практике из обществ-до-модерна, когда используются неюридические термины и когда в основе законов лежат иррациональные страхи вместо рационального объяснения уже существующей реальности. Например, страх «перестать быть гетеросексуалом под воздействием внешней пропаганды» рационально объяснить достаточно тяжело, и найти в социальной реальности примеры такого обращения из гетеросексуала в гомосексуала невозможно. То есть в законе делается предположение о некой несуществующей социальной реальности, ведь сложно найти подтверждение того, что навязывание сексуальности российским школьникам действительно имеет место. Еще более иррациональные и оторванные от социальной реальности обоснования можно найти в процессе по делу Pussy Riot, когда суд обращался к постановлениям Трулльского собора 691—692 гг. Тот же иррациональный страх чувствуется и в законе о введении статуса «иностранного агента» для НКО.

Всё это говорит о том, что намерения России построить правовое государство очень далеки от реализации. Скорее наоборот, последние изменения в законах свидетельствуют о повороте назад, о движении вспять от модерна. Идеи об ущербности или неравной ценности какой-то конкретной личности (например, гомосексуала или трудового мигранта) не вписываются в логику модерна, но зато они хорошо вписываются в русло религиозной или националистской морали. Если бы правовая система России работала в рамках рационального права, уже прошедшего модернизацию, то она бы отталкивалась от социальной реальности, где, например, считают гомосексуальность вариантом нормы, следовательно, любой ребенок может иметь право получать и распространять информацию о ней, а трудовая миграция регулируется нормами международного права, где в светском суде не апеллируют к постановлениям религиозных соборов и где нельзя получить срок за оскорбление чувств верующих.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.