Мёртвые души и доктор Сенчин

Мёртвые души и доктор Сенчин

Литература

Мёртвые души и доктор Сенчин

ОБЪЕКТИВ

Лев ПИРОГОВ

Роман Сенчин. Ёлтышевы .– М.: Эксмо, 2009. – 320 с.

«ЛГ» уже сообщала о том, кто вошёл в шестёрку финалистов литературной премии «Русский Букер» 2009 года за лучший роман на русском языке. Приступая к разбору представленных произведений, отмечаем, что трое из них, как попавшие в короткий список другой литературной премии – «Большая Книга», уже получили свои оценки на наших страницах. Так, весьма скромно выглядел Б. Хазанов и его «Вчерашняя вечность» в разборе А. Яковлева (№ 30); достаточно высоко оценила роман А. Терехова «Каменный мост» Н. Горлова (№ 37); без эстетических претензий и восторгов, но с этическими упрёками отнёсся к произведению Л. Юзефовича «Журавли и карлики» А. Воронцов (№ 38). Сегодня – речь о книге Р. Сенчина.

– Доктор, я буду жить?

– А смысл?

Романа Сенчина держат в нынешнем литературном мейнстриме за злого следователя. Дескать, вы хотели «почвы» – лопайте на здоровье, не подавитесь. У нас всё есть.

Патриотически настроенные граждане Сенчина за это не любят. Считается, что он добивает раненых: жизнь и так плоха, а у него в книжках ещё хуже. Лучшему на сегодня сенчинскому роману «Ёлтышевы» вменяют чуть ли не русофобию: до того безнадёжно всё. Уж не заказ ли Мировой Закулисы тут? Ведь заранее ясно, чем кончится, – а в хорошей литературе, как и в жизни, должна быть надежда, на худой конец, «неожиданный поворот сюжета», не может же  писатель не понимать этого?

Однако в хорошей литературе (как и в хорошей жизни) превращения происходят «за скобками» – не в жизни, а в душе человека. Ну вот мы-то, пока читаем, всё-таки надеемся вопреки очевидному: «Прорвутся, выберутся». А этого как раз ни в коем случае нельзя делать...

Ну да я увлёкся. Сперва сюжет.

Начальник вытрезвителя милицейский капитан Ёлтышев, осатаневший от понимания того, что ничего уже не переменится к лучшему в его жизни (а ведь и хотел-то немного: жигуль-шестёрку да семейного благополучия), совершает под влиянием дурного настроения «проступок»: едва не убивает нескольких человек. Его увольняют  и лишают ведомственной квартиры. Ёлтышевы едут в деревню к тётке жены. В развалюшку без воды и сортира. Наибольшим потрясением этот переезд оказывается для двадцатипятилетнего старшего сына, лишённого возможности отлёживаться от всех проблем в отдельной комнате. Младший сын Ёлтышевых сидит за драку в тюрьме.

Нехватка средств, болезни, регулярные приступы апатии и семейные ссоры не способствуют строительству нового дома. Работы нет. Помощи, сочувствия нет. Есть спирт. Сын женится, уходит к жене, потом от жены: отдельной комнаты нет и там, а собственный ребёнок вызывает у него недоумение и брезгливость. Во время очередной ссоры Ёлтышев случайно убивает его.

Смерть ребёнка не слишком потрясает родителей. Мать настолько замозолела в своём постоянном ожидании новых бед, что первым делом одёргивает собравшегося идти сдаваться мужа: «А ты обо мне подумал?» Всё правильно, надо же как-то жить дальше. Необходимость жить дальше и есть главнейшая ёлтышевская неприятность.

Ёлтышевы до последнего на что-то надеются. Надеются, что построят дом, что наладится с непутёвым сыном, что жизнь образуется. Больше всего надеются на возвращение младшего. Тот, хоть и сидит, не чета брату: служил в десанте и, хоть и не воевал, но был как повоевавший – настоящий мужик, вот вернётся и всё возьмёт в руки...

Эту иллюзию разделяешь с Ёлтышевыми до последнего, даже когда видишь, что на благополучный исход попросту не остаётся страниц. Кажется, что и сам автор не  справляется с этой нашей общей надеждой: вернувшийся из тюрьмы сын не то чтобы не оправдал родительских и читательских надежд (хотя вполне можно было бы повременить с финалом и прописать такой вариант) – его попросту убили. Убили так внезапно, что не успеваешь понять: ведь именно надежд-то он, этот «настоящий мужик», и не оправдал, так по-дурацки подставившись под первый встречный нож. Но мотив надежды (единственной реальной надежды в романе) – это неподрезанная ниточка, потянув за которую много чего можно вытянуть.

Семейство Ёлтышевых – метафора национального упадка, это понятно. Причина этого упадка – отсутствие воли к жизни. Воли к жизни нет, потому что её подменило стремление к благополучию, а ради благополучия не сделаешь того, что сделал бы ради самой жизни. В результате стремления «жить лучше» не хватает даже для того, чтобы просто жить.

И кто же, по общему интуитивному убеждению, способен переломить ситуацию? «Человек войны», солдат. Сказочный герой, как в «Каше из топора».

На войне нет рассеивающих волю «нюансов» и «полутонов», война учит ценить жизнь такой, какая она есть. Только «человек войны» может быть реальным главой семьи: не прошедшим инициацию смертью не дозволяется размножаться.

В масштабе национальной метафоры, каковой является книга Сенчина, это подводит нас к известной мысли Достоевского о том, что война необходима для нравственного здоровья нации. «Очищает кровь и дух», – кажется, так.

Желать своему народу войн преступно. Не желать ему побед, без которых не бывает сил для мирных свершений, преступно тоже. А победа без войны невозможна. Без войны возможно везение. Именно везения мы и ждём, сочувствуя Ёлтышевым. Ведь такие, как они, не  должны побеждать. Им может только повезти. Ругая Сенчина за «русофобию», мы делаем как раз то, чего хотят кукловоды, пугающие нас злым следователем: демонстрируем наркотическую зависимость от «успеха» и «позитива».

Тут не русофобия, тут другое. Фатальный пафос, вшитый в подсознание высокой русской литературной традиции. Она укоренена в православной культуре, а русскому православию («Два Рима падоша...») свойственна фатальность: «...четвёртому не быти». «Не быти» означает, что мы последние. Нам суждено погибнуть, увидев конец времён, и не на кого этот жребий переложить. «Мы что, кружева плетём или против дьяволов стоим?» Эта лесковская формула описывает выбор, стоящий перед русским писателем. Если кружева, то налево, где «успех» и прочие печенюшки. Если «против дьяволов» – то направо. Где, возможно, и коня потеряешь, и голову.

Религиозный мотив представлен в «Ёлтышевых» скупо, но с большим смыслом. Помните старуху, собиравшую подписи за восстановление деревенской церкви? Ёлтышева вспоминает, что в юности та была комсомолкой, активисткой, и вяло удивляется: как возможно такое? Вроде бы комсомол и церковь – разные полюса. Ан оказывается, не разные. И там, и там – «организация». Иначе говоря, мир, на котором и смерть красна. Парадоксальным образом в голоштанной, павкинско-корчагинской «комсомолии» больше Бога, чем в человеческой, слишком человеческой мечте Ёлтышевых о «крепкой жизни».

Ещё раз вспомним, с чего начался роман. Хотелось «просто жить»: чтобы  дети были обуты-одеты, в секции-кружки позаписаны, ну и машина-жигули – на дачу ездить опять же. Такие цели. Тёплые, живые и всем понятные. Проблемы начались, когда эти цели были достигнуты. Зачем жить дальше? Оказалось, незачем. Вот и начался процесс выбраковки Ёлтышевых из жизни.

На шукшинский вопрос «Что с нами происходит?», неслучайно возникший в муторных 70-х, когда всякая другая жизнь в государстве, помимо частной, окончательно обессмыслилась, а частная свелась к погоне за товарным дефицитом и лучшей долей, Роман Сенчин даёт предельно ясный ответ: нам стало незачем жить. Мы и не должны жить, раз встали не «против дьяволов», а за них.

Почему этот ответ крайне важен сегодня для нашей литературы? Потому что слишком уж расползлась по ней уютная баюкающая интонация: дескать, пускай всё вокруг плохо –   надо «если лето, чистить ягоды и варить варенье; если зима – пить с этим вареньем чай». Обпились уже.

Помнится, герой повести Алексея Варламова «Рождение» обрёл спасение от бессмысленности своей жизни в борьбе за жизнь ребёнка. Тогда, в суетные политически перегретые времена, этот пафос казался свеж. Но сегодня не 90-е. Ребёнку стукнуло шестнадцать, и хотел бы я знать, что сталось с его отцом. Когда дети вырастают – с чем мы остаёмся? (Сам Варламов, переквалифицировался в сочинителя биографических досье для «ЖЗЛ»).

В книге Олега Зайончковского «Сергеев и городок» свежей показалась идея, что русский народ не вымер – он забился в щели таких вот «городков» и живёт мудрой, незлой растительной жизнью: «варит варенье». С тех пор ещё пять лет прошло. И что?

Не помогает от гангрены варенье. Каждый варит, куда ни глянь, – и всё равно всё плохо вокруг. Парадокс.

Видно, недаром учили сказки: сколько ни поливай труп живой водой, толку не будет. Сначала нужна вода мёртвая. Так, может, хватит уподобляться Ёлтышевым, которые «до последнего на что-то надеются»? Часто, чтобы начать действовать, необходимо понять, что надежды нет.