Ее Новодевичье

Ее Новодевичье

Из «телевизионки» (так называют в корпусе комнату отдыха) слышится музыка. Девушка в красном заводит иностранную попсу и танцует. Остальные, до того безучастно сидевшие на диванах вдоль стен, начинают раскачиваться из стороны в сторону. Это дискотека.

Девушку в красном зовут Анжела. Она пришла из детского дома с диагнозом «дебильность». Ее неофициальная должность - «растанцовывать» инвалидов, обычно они малоподвижны. «Активная, понятливая, всем помогает», - говорят про Анжелу.

Есть отделение «ничейных бабушек», годами живущих при больницах. Валентина Смирнова всю жизнь проработала на иркутском мясокомбинате, маялась в общежитии, ни семьи, ни особенного скарба не нажила. До 76 лет она ютилась в своей комнатушке - директор распорядился не выселять бывшую работницу - и, более того, бесплатно кормилась в комбинатовской столовке, получала еще какие-то рабочие пайки. До последнего времени за ней ухаживали социальные работники, но в конце концов отступились: одевание растягивалось на два часа, мытье в ванной - на все четыре. Пришлось перевести в ПНИ.

И последний корпус - первый, «слабый», «дурка». Здесь была Н.

Тяжелый, плотный запах при входе. Вдоль стен стоят они - бормочущие, жестикулирующие, крестящие воздух перед собой. Или просто бьющие полупоклоны всем телом - бесконечно, мерно, час за часом. Они успокаиваются лишь когда спят. Из 86 пациентов корпуса только десять помнят собственные имена.

Те, кто способен на немногие осмысленные действия - поесть, дойти до палаты, - носят все свое с собой, подпоясавшись и засовывая за пазуху платки, полотенца, куски еды, ложки из столовой. Ложки - фундаментальная ценность. Схватив ложку за обедом, больные считают ее личным имуществом, не отдают, прячут за пазуху, из-за ложки могут подраться. «Сейчас вытрясу!» - говорит медсестра, и это самая страшная угроза. Очень дисциплинирует.

- У них может быть за пазухой пять-семь ложек. Утром вытряхнешь, а к обеду они опять барахла туда набьют, - рассказывает Алексей Иванович. - Мы недавно перестилали пол, нашли под досками почти триста ложек. Они же так вполне здоровые, едят без меры. Могут ночью разорвать матрас и жевать вату. Половина страдают энурезом, так что у нас памперсы - стратегический продукт.

За прошлый год в интернат поступили всего восемнадцать человек - свободные места тут образуются со смертью пациентов (в год умирает до сорока). Восемь старушек пришли по направлениям районных больниц, где долго лежали, забытые своими родственниками; еще пара - из геронтологического центра, с диагнозом «сенильная деменция». И еще шестеро «детей» переведены по достижении восемнадцати лет из районных детдомов Саянска и Марково.

Последний приют населения интерната - собственное кладбище, которое с мрачной иронией называют Новодевичьим: новым, потому что не старое сельское, а девичьим - из-за женского контингента. В 1986 году неподалеку от интерната отвели гектар земли, расчистили бульдозерами. Теперь там лежат уже больше полутысячи женщин. «Частников», то есть жителей деревни и даже обслугу интерната, хоронят на сельском кладбище, отдельно.

Теперь Н. тоже лежит на Новодевичьем кладбище, - как это звучит, ах, как звучит… Уезжая, я думаю о тихо вымирающих окрестностях и бьющей ключом жизни в ПНИ. Что это за реальность, в которой больные дают работу здоровым, больничное хозяйство кормит село? Кто из нас беспомощнее - и кто кому больше нужен? Все угаснет, а это останется, выстоит при любых формациях, всех примет этот ковчег, где смешаются пациенты и санитары, журналисты и скотники, танцующие безумицы и бесхозные бабушки; между нами, в сущности, так мало разницы, мы все ближе и ближе друг к другу.

И все же - как бы нам не сойти с ума, Господи?

Иркутск - Тайшет