Пират под флагом «Чёрного дракона»
Пират под флагом «Чёрного дракона»
Говорят, что отец Кодамы, к концу жизни разорившийся и опустившийся вассал князя, властвовавшего в префектуре Фукусима, наказывал сыну: «Чтобы стать сильным и влиятельным, ты должен сделаться богатым».
Неуёмную зависть вызывали у молодого Кодамы одни лишь названия старых и новых концернов – «Мицуи», «Мицубиси», «Сумитомо», «Кухара», рекламу которых он встречал на каждом шагу в Токио, куда перебрался в 1928 году из Фукусимы. Во главе концернов стояли люди фантастически богатые и потому сильные и влиятельные. Они направляли политику страны таким образом, чтобы она приносила им всё новые и новые прибыли.
Японский капитализм вприпрыжку догонял американских и западноевропейских соперников. В погоне за мировым лидерством он довёл эксплуатацию рабочих и крестьян до уровня, который привёл бы в изумление римских рабовладельцев. Экономический кризис, ударивший по Японии в не меньшей степени, чем по хозяйству её заокеанских конкурентов, усугубил вдвойне бедственное положение трудящихся. Люди труда начинали осознавать, что они вовсе не родились с сёдлами на спинах, а капиталисты и крупные помещики не получили божьего соизволения сидеть в этих сёдлах. Забастовки, демонстрации, митинги стали сотрясать устои японского общества.
Кризис болезненно сказался и на положении мелкопоместных дворян, в том числе семьи Кодамы. Мелких помещиков роднило с хозяйчиками небольших мастерских и лавок, тоже страдавшими от сокращения сельскохозяйственного и промышленного производства, два всепоглощающих чувства: страх и ярость. Страх – перед недовольством народа. Ярость – от сознания, что монополистические концерны и банки даже в условиях экономического кризиса продолжали богатеть, обирая не только трудящихся – это мелких помещиков и мелкую буржуазию, разумеется, не волновало, – но и маломощных аутсайдеров, хотя они и являлись братьями по эксплуататорскому классу.
Но и сама монополистическая буржуазия не была единой. Так называемые «новые концерны», разжиревшие на гонке вооружений в период первой мировой войны, жаждали откормить золотого тельца военного производства до размеров быка и стремились к внешнеполитическим авантюрам. В них «новые концерны» усматривали, кроме того, выход из экономического кризиса. Монополистические объединения, чья родословная уходила в глубь веков – к первым японским торговым домам, вполне разделяли экспансионистские цели «новых концернов», но не торопились: они считали, что следует хорошо подготовиться к империалистическим захватам, прежде чем их начинать.
Через четверть века, после поражения Японии во второй мировой войне, одна из американских правительственных делегаций, во множестве посещавших капитулировавшую страну, в своём докладе госдепартаменту США сделает хотя и неожиданный для подобного рода миссий, но весьма верный вывод:
«Крупные финансово-промышленные группировки несли ответственность за милитаризм в Японии и извлекали в солидных размерах из него выгоду».
В гниющем болоте раздиравшегося противоречиями буржуазно-помещичьего японского общества, куда с размаха летели тяжёлые камни народного гнева, грозя это болото выплескать, взросли зловонные цветы «японизма» – системы взглядов, родственных тем, которые в Европе назвали фашизмом. Последователи «японизма» объединились в бесчисленные общества, лиги, партии, в программах которых неизменно присутствовали слова «император», «нация», «государство». Пышнословие должно было притушить смрадный дух милитаризма и шовинизма, замаскировать властолюбие и алчность последователей «японизма».
«На основе японизма – единения императора и нации – мы стремимся построить новую Японию. Наше общество, основываясь на национальном движении, добивается упразднения господства плутократии и решительного проведения политики императорского пути».
Когда Кодаме попала в руки эта листовка, подписанная: «Кэнкокукай» – «Общество основания государства», ему показалось, что он прочёл собственные мысли.
Кодама не ошибся: члены «Кэнкокукай» – молодые офицеры, выходцы из охваченной страхом и яростью среды мелких и средних помещиков и мелкой буржуазии, – хотели заставить плутократию (так они именовали крупный капитал) быстрее установить в стране тоталитарный режим и отвести в нём военщине подобающее место, чтобы и она могла обладать политическим влиянием и доходами. Этим и исчерпывался, собственно, смысл выражения «упразднение господства плутократии». Единение же монархии и нации требовалось, как считали участники «Кэнкокукай», для того, чтобы задавить и не дать больше подняться рабочему и крестьянскому движению. Что касается «политики императорского пути», то Кодама – сын самурая – с ранних лет воспитывался в духе преданности ей. «Императорский путь» – это главенство над народами Азии, и прокладывается он «мечом божественного происхождения», каковым является японская армия.
Общество «Кэнкокукай» было одной из нескольких сот тогдашних организаций японских фашистов. В бухгалтерских книгах «нового концерна Кухара» расходы на содержание общества проходили по статье «филантропическая деятельность».
Со вступления в «Кэнкокукай» начал Кодама восхождение к руководству японским фашистским движением. Восхождение это пролегало в основном через тюремные коридоры. Однако не потому, что Кодаму преследовали за крайне правые убеждения. Молодого Кодаму, как и всю военщину, отличали оголтелость и нетерпение. Они подводили его. В 1929 году эти качества заставили Кодаму забыть истину, внушавшуюся ему с детства: император – сын Неба, а сыну Неба недостойно заниматься земными делами.
3 ноября императорский экипаж подкатил к воротам храма Мэйдзи – монарх совершал сюда ежегодное паломничество. Из толпы вдруг выбежал человек и, бросившись ниц, подал императору петицию. В ней содержалась всеподданнейшая просьба запретить рабоче-крестьянскую партию, желающую поколебать трон. Содержание челобитной, надо полагать, весьма импонировало императору, но дерзость холопа (а это был Кодама) требовала наказания шестью месяцами тюрьмы.
Тонкий соломенный тюфяк на каменном полу в тюрьме Итигая и камерная «мисо» – похлёбка из соевых бобов – не умерили шовинистического остервенения Кодамы. В 1930 году тюремные ворота снова приняли его. На этот раз Кодама заплатил двадцатидевятидневной отсидкой за распространение в парламенте листовок с призывом к революции под руководством императора. Но Кодама опять поторопился: монополистический капитал ещё не был готов к тому, чтобы открыто призвать к себе на службу фашиствующую военщину и через неё управлять страной.
По мнению молодого офицерства, и, разумеется, Кодамы тоже, монополистический капитал и послушное ему правительство недостаточно активно осуществляли захват Китая и слишком уж не спеша готовились к войне против СССР. Военщине мало было оккупации Маньчжурии – богатейшего района Китая с 36-миллионным населением. Несмотря на то, что более двух тысяч предприятий уже работали на армию, что на военные нужды направлялось свыше 62 процентов производившихся в стране проката и стали, военщина заявляла о «безоружности Японии». Главное зло – в министре финансов Дзюнносукэ Иноуэ, связанном с ведущими концернами, решил Кодама.
В один из июньских дней 1931 года министр финансов получил по почте пакет. В нём содержались кинжал и записка. «Воспользуйтесь кинжалом, чтобы сделать себе харакири или чтобы защитить себя», – написал Кодама в записке. Министр финансов не сделал ни того ни другого – он отослал кинжал и записку в полицию. Арест Кодамы не спас, однако, Иноуэ. Вскоре дружок Кодамы застрелил его. Кодама же получил свой третий тюремный срок – пять месяцев.
15 мая 1932 года несколько групп армейских и морских офицеров напали на канцелярию премьер-министра, полицейское управление, на здания крупных компаний и банков. Премьер-министр Ки Инукаи был убит. Незадолго до гибели Инукаи писал:
«Япония – избранная страна, миссия её велика и почётна. Ещё первый император Дзимму в своём манифесте перед вступлением в права божественного управления страной и народом провозгласил принцип: „Восемь углов под одной крышей“, что означает объединение всех азиатских народов под крышей нашей империи».
И тем не менее Инукаи казался фашистам в военных мундирах слишком левым, потому что, по их убеждению, проводил «мягкотелую» внешнюю политику и «мало способствовал» мобилизации нации на войну за претворение в жизнь принципа «Восемь углов под одной крышей».
Кодама в путче не участвовал, и его не было среди подсудимых по делу об убийстве премьер-министра. Собственный «путч» Кодама пытался организовать позже, в ноябре. Он задумал разом покончить со всем правительственным кабинетом, но мина, подложенная под трибуну, с которой правительство наблюдало за военными манёврами, взорвалась не вовремя. Вердикт суда – четыре с половиной года заключения – никого не удивил своей мягкостью. Столь же снисходительным был приговор и тем, кто расправился с премьер-министром Инукаи. Судьи, продемонстрировав идейную общность с убийцами, превратили обвинительное заключение в оправдательный, по существу, документ.
«Подсудимые стремились к реформе государства, – записали судьи. – Они желали пробудить национальные чувства у народа. Подсудимые хотели чрезвычайными мерами подать огненный сигнал к переустройству страны».
Япония быстро двигалась к монархо-фашистской диктатуре. Разногласия между монополистами и военщиной представляли собой не более чем семейные свары: вскормленное родителями дитя проявляло строптивость и дерзило старшим. В главном ссорившиеся были едины: они всей душой стремились к агрессии. Она открывала перед ними обширные источники сырья, необъятные рынки, богатую добычу. Монополисты, окружавшие военщину отеческой заботой, пытались лишь сдерживать своё чадо в тех случаях, когда считали, что следует проявлять осмотрительность и действовать наверняка.
Каждая отсидка прибавляла Кодаме славы. Его авторитет среди правых рос. Начало войны на Тихом океане Кодама встретил в рядах одной из наиболее черносотенных организаций – «Кокурюкай» («Общество „Чёрного дракона“»), где занял весьма видный пост. В «Кокурюкай» состояли генералы и адмиралы, министры, заводчики – изготовители оружия. Отец Кодамы мог быть доволен: сын свято выполнял его завет и находился на верном пути к достижению силы и влияния.
Когда японской оккупационной армии в Китае понадобился человек, который смог бы возглавить разветвлённую разведывательно-карательную организацию, в военном министерстве сразу же вспомнили о члене «Кокурюкай» Ёсио Кодаме. Он удовлетворял всем требованиям: был слепо предан императору, полностью разделял взгляды военщины о необходимости расширить пределы Японии до индийских границ и Уральского хребта, имел опыт проведения террористических актов и конспирации.
Кодама оправдал надежды. «Кодама кикан» – «Организация Кодамы», действовавшая из Шанхая, располагала десятью тысячами шпионов, профессиональных убийц и мародёров. Организация занималась также изъятием у китайцев и доставкой в Японию стратегических материалов и ценностей, иными словами, грабежом.
Вряд ли Кодама был знаком с гитлеровскими циркулярами, в соответствии с которыми немецко-фашистская армия разбойничала на оккупированных землях. И тем не менее бандитский почерк мародёров из «Кодама кикан» до удивления совпадал с приёмами тотального грабежа гитлеровцев. В китайских городах и деревнях, где побывал Кодама, в домах не оставалось даже металлической посуды, с кладбищ исчезали железные надгробия и ограды. Сталь, медь, свинец, хром шли на переплавку, чтобы превратиться в оружие и военную амуницию. Кодама не жалел усердия для армии. Однако с гораздо большим рвением он старался набить собственные карманы, хотя в применении к этому разбою правомерны иные, чем карманы, мерки.
«С вами говорят из „Кодама кикан“…» Командиру авиатранспортного соединения, дислоцированного в Шанхае, этих слов оказывалось достаточно, чтобы сломя голову броситься готовить самолёты к экстренному вылету, – приказы Кодамы считались столь же обязательными для исполнения, как самого главнокомандующего оккупационных войск в Китае. В ящиках, которыми солдаты из «Кодама кикан» заполняли самолётные отсеки, находились не железные крестьянские сохи, не алюминиевые плошки и не медные дверные ручки. Эта добыча дожидалась судов в Шанхайском порту. Самолётами Кодама переправлял в Японию золото, платину, бриллианты.
Промышлял Кодама ценности способом, известным ещё средневековым японским пиратам, совершавшим набеги на китайское побережье. Явившись к китайскому градоначальнику – представителю так называемого «национального правительства», которое считалось союзником Японской империи, Кодама не размахивал пистолетом или саблей. Он сообщал, что «в городе действуют коммунистические партизаны и японская армия вынуждена провести карательную операцию». Такая операция означала полное разорение города. Как правило, догадливый городской управитель покорно спрашивал: «Сколько хотите?» И Кодама называл то количество золота и бриллиантов, которое рассчитывал получить с местных жителей. Самых сообразительных градоначальников Кодама освобождал от выплаты дани. В XVIII веке японские корсары обирали купцов провинции Фуцзянь точно так же – под угрозой вызвать флотилию морского разбойника, наводившего ужас на весь Дальний Восток и оставшегося в истории под именем Коксинга.
Многие ящики, доставленные из Шанхая на аэродром Ацуги, что в окрестностях Токио, загадочно и бесследно исчезали. Самолёты возвращались в Шанхай. Они везли груз, тоже принадлежавший «Кодама кикан», – наркотики. Их сбывали в Китае за золото, платину, бриллианты, которыми загружались новые самолёты. Кодама обогащался изо всех сил, чтобы достичь силы и влияния.
«Я помню отправку из Шанхая двух самолётов. На их борту находилось так много золота и драгоценностей, что лётчики беспокоились, выдержат ли шасси при посадке».
Офицер из «Кодама кикан» Юкио Ивата молчал 35 лет. Он заговорил, когда Кодаму привлекли к уголовной ответственности по «делу Локхида».
Бывший капитан первого ранга военно-морских сил, отказавшийся сообщить фамилию из опасения, как он сказал, за свою жизнь, дал такое свидетельство:
«По роду службы я имел отношение к медицинскому управлению военно-морского флота и располагаю сведениями, что Кодама за взятку добыл в управлении разрешение вывозить в Китай наркотические средства – якобы для полевых госпиталей. Но в госпиталях этих средств ни разу не получали».
Когда японские войска входили в китайский город, первыми мероприятиями оккупационных властей были введение комендантского часа и открытие «чёрного рынка». За соблюдением комендантского часа надзирала жандармерия. На «чёрном рынке» заправляла «Кодама кикан». Жандармам находилось, впрочем, занятие и тут – охранять подручных Кодамы. Ассортимент товаров, которые выставляла на продажу «Кодама кикан», отличался исключительным разнообразием: иностранная валюта, только что изъятая из городского банка, продовольствие с японских армейских складов, соль, конфискованная у здешних купцов, солдатское обмундирование. При этом на тюках с гимнастёрками и брюками красовались каллиграфически выписанные участницами «Японской ассоциации женщин – защитниц отечества» иероглифы:
«Доблестным воинам японской императорской армии. Пусть вам сопутствует ратное счастье».
Жандармский солдат Киётака Миядзаки в книжке-исповеди «Жандармы – военные преступники» рассказал:
«Мы имели предписание сдавать в „Кодама кикан“ всё, что могло считаться трофеями, захваченными в ходе боевых действий. Японские военные склады, даже самые охраняемые, были открыты для офицеров, служивших у Кодамы. Его организация бесконтрольно распоряжалась несметными богатствами».
В декабре 1945 года Кодама, узнав о приказе штаба американских оккупационных войск арестовать его как военного преступника, попытался оправдаться перед японской общественностью.
«За время войны, – заявил Кодама в газетном интервью, – „Кодама кикан“ предоставила сражавшейся стране стратегические материалы на сумму 3,5 миллиарда иен».
Кодама хотел дать понять, что мародёрствовал во имя высокой цели.
«Заводы, недвижимость, которыми располагала моя организация в Китае и которые оценивались в 3,2 миллиарда иен, – продолжал Кодама, – возвращены китайским властям перед эвакуацией японской армии».
Читатели интервью должны прийти к мысли, что справедливость восторжествовала и нечего ворошить прошлое.
«Из Китая я перевёл в Японию 100 миллионов иен, – сообщил далее Кодама. – 75 миллионов иен пошли на развитие горнодобывающей промышленности, а 25 миллионов – на помощь семьям погибших на фронте солдат».
Кодама лгал: семьи погибших солдат не увидели ни иены из этих денег.
«Личный капитал – 5,9 миллиона иен – я намерен употребить на строительство жилья для рабочих»,
– пообещал Кодама и снова солгал: жильё для рабочих никогда не было построено на средства Кодамы.
В интервью Кодама скрыл главное – сколько золота, платины, бриллиантов отправилось с аэродрома Ацуги не в подвалы Японского банка, а в тайник самого Кодамы. И ещё: перед бегством из Шанхая Кодама украл из тамошнего медицинского центра радий, оценённый три года спустя в миллион долларов.