6. Кто остановил шарманку

А как же трехсторонние августовские англо-франко-советские переговоры? По утвердившейся в советской историографии версии в середине августа они зашли в тупик. Как и в первый раз (в мае-июле 1939 года), это, мол, произошло по вине только представителей Англии и Франции. Более того, советские историографы всякий раз подчеркивали мысль (именно подчеркивали), что, дескать, партнеры СССР не имели надежных полномочий, не привезли с собой проекта серьезных соглашений и, вообще, их уровень и дипломатический опыт были предельно низки: военную миссию Англии возглавлял адъютант короля адмирал Драке, французскую – генерал Думенк.

В известной мере это было так. В тех «объективках», которые были подготовлены на каждого члена военной миссии «командой» Берии, дотошно характеризовались Дракс, Барнетт, Хейвуд, Думенк, Вален, Вийом и все остальные. В «объективках» говорилось о том, что Дракс недавно стал морским адъютантом короля, что он имеет царский орден Святого Станислава, что Думенк в ноябре должен стать членом высшего военного совета и является специалистом по модернизации армии, но политикой он никогда не занимался. Эти сведения Сталина интересовали меньше всего. Однако он сразу обратил внимание на то обстоятельство, что кроме нескольких генералов в делегации присутствуют и младшие офицеры, вроде капитанов Совиша, Бофра и других (вероятно, это были переводчики и другой вспомогательный персонал. – авт.). Сталин в сердцах бросил Молотову и Берии, находившимся в его кабинете: «Это несерьезно. Эти люди не могут обладать должными полномочиями, Лондон и Париж по-прежнему хотят играть в покер, а мы хотели бы узнать, могут ли они пойти на общеевропейские маневры…».

Советская делегация была по своему составу внушительнее. Ее возглавлял нарком обороны К.Е. Ворошилов, членами являлись главком воздушных сил А.Д. Локтионов, начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников и его заместитель И.В.Смородинов, нарком Военно-морского флота Н.Г.Кузнецов. Начались и проходили переговоры в условиях взаимного недоверия, которое в итоге сыграло роковую роль. К тому же английская и французская делегации имели директивы всячески затягивать время по подписанию военной конвенции, поскольку западные страны не верили в надежную боеспособность Красной Армии после «генеральных чисток» ее высшего командного состава. Советская сторона настаивала на их совершенно твердых обязательствах, что в такой-то день столько-то дивизий и на таком-то участке выставит та или другая сторона. Сотрудники наркоматов обороны и иностранных дел подсчитали, что в «зависимости от вариантов» и необходимости «блокады берегов главного агрессора» Советский Союз готов выставить 120 пехотных дивизий, а Англия и Франция – 86. Решительное их наступление должно осуществляться на 16-й день после нападения главного агрессора. При этом предусматривалось активное участие в войне Польши, гарантия беспрепятственного прохода красноармейских частей через Виленский коридор, Галицию и Румынию, предоставление им подвижного состава. Однако эти «соображения» (так именовался документ, одобренный 4 августа 1939 года советским политическим руководством накануне переговоров с Англией и Францией – авт.) наталкивались на противодействие ряда заинтересованных государств. Враждебную линию по отношению к СССР стала проводить хортистекая Венгрия. Практически неизменной оставалась позиция польского правительства. Министр иностранных дел Польши Ю.Бек неоднократно заявлял, что Польша «не придает никакого значения так называемым системам коллективной безопасности» и не пойдет ни на какие уступки «восточному тирану». Румынский король Карл II также уверял Германию, что его страна ни в коем случае «не допустит прохода русских войск», хотя не может это открыто заявить «из-за соседства с Россией». Такие позиции вышепоименованных государств как нельзя лучше устраивали Гитлера.

Переговоры начались 11 августа. По воспоминаниям бывшего переводчика с советской стороны А. Пономарева, велись они «с достаточной откровенностью, прежде всего, со стороны Б.М. Шапошникова, Н.Г. Кузнецова и Н.Г. Локтионова. Они докладывали истинную картину того, что будут представлять собой Советские Вооруженные ( илы в первый день начала конфликта… Адмирал Драке говорил, что английский военно-морской флот не будет действовать в Балтийском море, а лишь на океанских просторах, поскольку на Балтике ему развернуться негде» («Правда», 11 августа 1989 года). Ворошилов, в свою очередь, критиковал партнеров по переговорам за то, что у них нет надлежащих полномочий от своих правительств, на что Дракс пытался отшутиться тем, что «вот если бы мы оказались в Англии, то надлежащий документ был бы представлен хоть сегодня».

Переговоры длились фактически шесть дней. Сталин внимательно следил за их ходом, каждый день инструктируя Ворошилова на какие аспекты темы переговоров следует больше всего обращать внимание. Руководствуясь этими требованиями глава советской делегации делал все время акцент на два вопроса, к которым он постоянно с чрезвычайным упорством возвращался. Он нажимал на «планы» западных держав, касающиеся операций советских войск в случае вооруженного конфликта с Германией: вопрос о праве перехода Красной Армии через территорию Польши и такое же право ее перехода через территорию Румынии с целью соприкосновения с вероятным противником. И поскольку ни англичане, ни французы не имели на сей счет убедительных планов, советская делегация на заседании 14 августа поставила эти неясности в качестве «кардинального вопроса» дальнейшего своего участия в переговорах: «… пропуск советских войск на польскую территорию через Виленский коридор, Галицию и через румынскую территорию является предварительным условием советской стороны». Иными словами, этот вопрос должен был быть решен заранее. По мнению французской делегации «так возникла драматическая ситуация, за которой вскоре грянул гром».

Генерал же Хейвуд делал акцент на то, что Польша и Румыния, как самостоятельные государства, должны сами обсудить этот вопрос и дать разрешение на проход советских войск. Он заострял внимание партнеров на то, что это вопрос больше политический, нежели военный. Подобный ответ побудил Ворошилова еще раз проконсультироваться со Сталиным. После этого маршал сделал заявление о том, что ввиду сложности стоящих перед ними политических вопросов, особенно без положительного ответа на советский «кардинальный вопрос».

Перспектива идущих переговоров обречена «на неуспех». В сложившейся ситуации 17 августа Ворошилов предложил сделать паузу в переговорах до поступления из Лондона и Парижа ответа на «кардинальный вопрос». Возобновить их было решено 20 августа. На том и разошлись. Когда 20 августа военные делегации начали собираться в особняке на Спиридоновке (советский наркомат иностранных дел), чтобы в 10 часов возобновить переговоры, Молотову в это время срочно позвонил советник германского посольства Хильгер. После семиминутного общения Молотов связался со Сталиным и доложил содержание только что состоявшегося разговора с Хильгером. Сталин взвесил сообщение наркома и, оценив его достаточно высоко, отдал два распоряжения: одно Молотову (держать тесный контакт с германским посольством) и второе Ворошилову – в ультимативной форме потребовать от западных миссий ответа на «кардинальный вопрос». Оба распоряжения хозяина Кремля стали выполняться моментально.

Вооруженный дополнительными инструкциями Сталина, маршал Ворошилов в довольно резкой форме спросил партнеров о получении ими дополнительных полномочий от своих правительств и об их ответе на «кардинальный вопрос». Грубый тон наркома на западные делегации заметного воздействия не произвел, поскольку они все еще вожделенно ждали ответов из Лондона и Парижа. Внимательно следившие за ходом переговоров немецкие дипломаты и разведчики в этот момент срочно шифровали в Берлин: «Вопрос Ворошилова все еще остается без ответа. Теперь уже ничто не может убедить советскую делегацию в том, что можно рассчитывать на положительный ответ из Англии и Франции…». В 13 часов 43 минуты Ворошилов прервал переговоры, назначив следующие заседания на 21 августа.

А тем временем, как было показано выше, осуществлялся усиленный прессинг Берлина на Москву: 20 августа было подписано советско-германское торговое соглашение, отправлено личное послание Гитлера Сталину, шли интенсивные переговоры Молотова с Шуленбургом, в ночь с 20 на 21 августа в Берлин был отправлен проект советско-германского договора о ненападении и т. д. Германия делала все возможное и невозможное, чтобы помешать дальнейшему продолжению военных переговоров. И, как известно, немецкому руководству это удалось осуществить в полной мере.

Военные переговоры 21 августа возобновились в 11.00 часов, когда на столе у Сталина уже лежало личное послание Гитлера. В этот же день газеты «Правда» и «Известия» опубликовали сообщение ТАСС о заключении советско-германского торгового соглашения. В своих передовицах газеты подчеркивали важное значение подписанного документа, характеризуя его как пролог новой эры в отношениях Москвы с Берлином. Именно на этом кульминационном по своей значимости политическом фоне, Сталин принимает решение о повороте советского внешнеполитического курса на 180 градусов. Синхронность кульминационных событий отложила свой отпечаток на самом ходе и продолжительности военных переговоров 21 августа: начались они в 11 часов 03 минуты и продолжались до 17 часов 25 минут с тремя перерывами. В течение этих пауз Сталин принимал срочные доклады наркомов о ходе развития политических событий, стремясь на основе полученных данных окончательно определить свою позицию, чтобы избежать в последующем упреков в преждевременной переориентации на нового партнера. Когда, наконец, хозяином Кремля было принято окончательное решение, к главе советской делегации прибыл специальный посланец-адъютант маршала Ворошилова генерал Р.П. Хмельницкий. Фигура эта была выбрана не случайно, поскольку генерал-посланец имел самые дружеские отношения с Ворошиловым со времен гражданской войны и сохранял с ним приятельские контакты даже в период массовых чисток в Красной Армии. Генерал Хмельницкий позже вспоминал, что, прибыв в наркомат иностранных дел, он передал Ворошилову короткую записку следующего содержания: «Клим, Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку». Как говорят, комментарии в таких случаях излишни. Опешившему Драксу, который вел последнее заседание, Ворошилов пояснил, что переговоры необходимо прервать, поскольку часть членов советской делегации отбывает на осенние военные маневры…

Неделю спустя, в специально организованном интервью газете «Правда», нарком в оправдание поведения советской делегации заявит буквально следующее: «Не потому прервались переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а, наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик…» («Правда», 27 августа 1939 года). Вот оказывается, кто и когда дал долгую «жизнь» термину-оправданию «переговоры зашли в тупик». Но ведь на практике было иначе: лихорадочные приготовления к подписанию советско-германского пакта с неотвратимой необходимостью продиктовали именно советской стороне прервать трехсторонние переговоры. Теперь с уверенностью можно констатировать, что в те судьбоносные дни и часы у Сталина не хватило выдержки и дальновидения (к тому времени он уже уверовал в свою исключительность и непогрешимость), чтобы реально взвесить грядущую перспективу. Окончательно он поставил крест на трехсторонних переговорах утром 20 августа, когда Ворошилов положил перед ним записку адмирала Р. Дракса. Как и его французский коллега, он просил отсрочки на получение ответа на главное советское требование. В записке говорилось: «Дорогой маршал Ворошилов!

Я с сожалением должен поставить Вас в известность, что английская и французская делегации до сего времени еще не получили ответа в отношении политического вопроса, который Вы просили направить нашим правительствам.

В виду того, что я должен буду председательствовать на следующем заседании – я предлагаю собраться в 10 часов утра 23 августа или раньше, если к этому времени будет получен ответ.

Искренне Ваш Дракс, адмирал, Глава Британской делегации».

В момент знакомства с этой запиской «вождь всех времен и народов» уже знал, что встреча делегаций 23 августа все-таки состоится, но уже совсем в другом составе и по иному поводу…

А между тем, в процессе дебатов англо-французская миссия пошла на значительные уступки, в результате чего практически был сверстан проект политического договора о взаимопомощи. Стороны фактически вплотную подошли к тому, чтобы подписать договор о приемлемых военных обязательствах. Когда же проекты этих документов были согласованы, то вопрос застрял только на проблеме прохода советских войск через польскую и румынскую территории. «Нажим» англичан на польское правительство не приводил к успеху, поскольку поляки не без оснований боялись «красного присутствия». Ведь не далее как на XVIII съезде ВКП(б) начальник Политуправления РККА Л.З. Мехлис (в ту пору любимец Сталина), без обиняков утверждал, что задача Красной Армии в возможной войне будет состоять и в том, чтобы умножить число советских социалистических республик. Польшу это явно настораживало, поскольку она пуще огня боялась проникновения в страну «коммунистической заразы».

Пожалуй, не будет преувеличением утверждать, что в своей речи на этом съезде Сталин фактически ставил крест на концепцию коллективной безопасности, которая проводилась советской дипломатией в течение ряда лет после прихода фашизма к власти. Как ни парадоксально, но именно в докладе 10 марта из его уст прозвучала мысль о том, что главными поджигателями войны в Европе выступают сейчас английские и французские империалисты, а не Германия. Несомненно, что такие высказывания, к тому же с самой высокой партийной трибуны, да еще первым лицом партии и государства, не приближали, а отталкивали и отдаляли вероятных партнеров. Западу в то время не без оснований мерещился большевистский экспансионизм, в результате чего политические деятели в отношениях с СССР осторожничали, многое не договаривали, не доверяли. Синдром их опасений был вполне объясним и логика его была предельно проста; уж коли советский авторитарный деспот на протяжении многих лет методично истребляет лучших людей из среды собственного народа, то что ему до других стран и народов – непременно раздавит без тени сомнения «во имя торжества мировой пролетарской революции». К тому же логика подсказывала, что ни одно государство не станет рисковать, заключая договор о совместных действиях, а тем более, вступать в войну с заведомо ослабленным союзником. А ведь именно к этому состоянию были приведены советское государство и ее Вооруженные Силы в результате массовых необоснованных политических репрессий и всевозможных сталинских «чисток» в командном составе Красной Армии.

Разумеется, что кроме означенных выше причин, повлиявших на ход и исход трехсторонних переговоров, нельзя сбрасывать со счетов и тот «классовый» эгоцентризм, который царил в ходе переговоров. Он не позволял договаривающимся сторонам понять друг друга: Москва западные демократии воспринимала как неисправимых «империалистических хищников»; неприязнь Лондона, Парижа, Варшавы, Бухареста и иже с ними к социализму, боязнь «красной заразы», в свою очередь, затмевали политическое сознание западных политиков. Представляется, что именно это мешало обеим сторонам трезво осмыслить контуры реальной опасности. Тогдашние недальновидные политики прямо заявляли: пусть, мол, Гитлер совершит вожделенный антибольшевистский поход на восток, а там будет видно. Для них фашизм казался меньшей опасностью, чем жесткий сталинский режим в СССР. Единовластный самодержец, привыкший принимать решения, которые оказывали влияние на судьбы миллионов людей, тоже надеялся, что заключением союза с Гитлером он непременно направит фашистскую Германию на «империалистических хищников» и тем самым в их взаимном противоборстве ослабит своих потенциальных противников. История показала, что политические промахи, амбиции и корыстные расчеты каждой из сторон обернулись колоссальной мировой трагедией, стоившей десятки миллионов человеческих жизней, неисчислимых материальных затрат и потерь.