Человек деятельного добра

Человек деятельного добра

Искусство

Человек деятельного добра

СОРОКОВИНЫ

Памяти А.И. Морозова

5 августа, в разгар московской жары и дыма, умер Александр Ильич Морозов – замечательный искусствовед, автор книг о русском и советском искусстве, в разное время работавший в самых заметных «гнёздах» отечественной культуры – в ГТГ, МГУ, издательстве «Галарт» (бывшем «Советском художнике»)…

Но, честно говоря, мне не хочется писать о его званиях и должностях. Он был крупной творческой личностью, к которой всё это «прилагалось», но не определяло ни его отношения к миру и людям, ни отношения к нему друзей и коллег.

Меня всегда поражали его редкостные (в особенности почему-то для России) открытость и доброжелательность. И вот тут мне хочется вспомнить несколько эпизодов личного характера. Профессия искусствоведа «штучная», работаешь в одиночку и страшно не хватает среды, творческого общения. Вот почему в середине 80-х годов передо мной встала дилемма: в какой союз вступать – писателей или художников. Публикации были и в той, и в другой сфере. Но после того как я увидела (и услышала!) людей, возглавляющих Союз художников, – я поняла: только туда!

Это была эпоха засилья чиновничьей бюрократии (она продолжается и по сей день). Но в Союзе художников был какой-то странный и удивительный островок либерализма. Эту весьма вольную атмосферу определяли люди, его возглавлявшие и входившие в бюро, – блистательные критики Александр Каменский и Анатолий Кантор, человек возрожденческой всеохватности (и стати!) Юрий Овсянников, тогда ещё совсем молодой, но поражающий зрелостью суждений Александр Якимович… Ну и, конечно, Александр Морозов, привносивший в атмосферу союза живое тепло, заинтересованность в человеческих судьбах, доброжелательное участие.

Все они были вовсе не «номенклатурные единицы» (как часто, да почти всегда, бывает!), а талантливейшие критики и искусствоведы. И это всё определяло.

Александр Морозов, тогда и сам вовсе не старый, с большим интересом и вниманием относился и к молодым художникам, и к молодым критикам. О входящих в искусство художниках он написал целую монографию («Поколение молодых. Живопись советских художников 1960–1980 годов»). Помню, с каким жадным интересом я её читала – это было ново, свежо, талантливо. Это писалось свободным человеком.

Да и новых членов секции критики и искусствоведения он привечал, относился к ним как к своим, помогал и покровительствовал. Вспоминаю, как на круглом столе об эстонском искусстве Александр Ильич, ведущий этот круглый стол, прислал мне, только-только вступившей в Союз художников, записку – не хочу ли я выступить. Я оставила это на его усмотрение. Он, нарушая все табели о рангах, дал мне слово одной из первых… (Я и в самом деле тогда много писала об эстонцах – и прозаиках, и художниках.)

С Александром Каменским и Александром Морозовым всегда можно было посоветоваться, оба были на редкость доброжелательны, готовы восхититься чужими книгами и статьями, помочь в сложной ситуации.

Опять вспоминаю реальную поддержку Саши Морозова, который на мою робкую просьбу дать мне рекомендацию для получения научного гранта (дело было в тяжёлые 90-е, когда все наши искусствоведческие издания рухнули) воскликнул: «Я тебе дам любую рекомендацию!» И как это красиво, рыцарственно, легко у него прозвучало! Как это доброжелательное восклицание украсило жизнь! (Грант я так и не получила – всё те же чиновничьи игры, а вот Морозов дал замечательную рекомендацию!)

Ему всегда можно было позвонить и попросить поучаствовать в судьбе художников, помочь с выставкой. Его отклик был незамедлителен, горяч и деятелен. Так, он деятельно участвовал в творческой судьбе Ильи и Льва Табенкиных, Марии Элькониной, Юрия Бурджеляна… Это из того, что я знаю. А сколько было всего другого, потому что Морозов был человеком не только искусства, но и деятельного добра. И эти два начала у него нераздельны…

Он горячо отстаивал свои взгляды, но готов был прислушаться и к доводам оппонента, – что у нас большая редкость. Вспоминаю, что после моей довольно резкой статьи в «ЛГ» о выставке ГТГ, посвящённой русскому импрессионизму, он, теоретик выставки, позвонив мне, начал разговор на повышенных тонах, но потом вслушался в мои доводы и со многими согласился.

В начале 90-х я помню его несколько растерянным, удивлённым, словно бы потерявшим опору в своих суждениях об искусстве под натиском «актуальщиков». Но постепенно его голос снова окреп. Он стал одним из самых серьёзных и последовательных оппонентов теории и практики «актуального искусства», не боясь, что его зачислят в консерваторы и архаисты. Его можно было увидеть на экране телевизора, в одиночестве вступающим в схватку с теми, кто шагал «в ногу».

Трудно представить его мёртвым – сколько я его помню, он всегда был живым, деятельным, горячо откликающимся на события жизни и искусства. Он был одним из столпов современного искусствознания и той, очень тонкой, практически исчезающей среды, которая это искусствознание питает.

В дни жары и задымления я порой думала, что в нашей Москве, вероятно, просто не хватает праведников, из-за которых бы высшие силы нас пожалели.

Не знаю, был ли Александр Морозов, Саша Морозов, праведником в библейском смысле. Но человеком крупным, невероятно талантливым, убеждённым и добросердечным он, безусловно, был. Утрата такой личности невосполнима.

Вера ЧАЙКОВСКАЯ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: