ПРЕДИСЛОВИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Уважаемый читатель, перед Вами книга, можно сказать, необыкновенная. Эту необычность недавно выразил представитель одного Петербургского издательства, куда была направлена рукопись книги Савелия Дудакова. «Ощущение после ее прочтения двоякое, – писал редактор издательства. С одной стороны – проделана гигантская работа, собран огромный материал… С другой стороны, и в этом вся проблема – Вы, как мне кажется, не справились с этим объемом, не сумели систематизировать материал. Да, в рукописи много находок, много интересных фактов, но нет сюжета, нет композиции, нет начала, нет предисловия, в котором бы Вы обосновали сущность и необходимость своей работы, нет заключения, в котором подводились итоги размышлений».

На первый взгляд негативная часть этого заключения производит почти убийственное впечатление. Но при ближайшем ознакомлении мы приходим к совершенно иным выводам.

Что значит – нет сюжета? Это означает, что книга написана ни о чем. Но ведь этого никак сказать нельзя, даже при самом пылком воображении. Совершенно ясно, что разговор идет, скажем, не об устройстве трактора, а о Владимире Ленине, о его взглядах, деяниях, о значимости этой фигуры и т. п. В выводе издательства правомерно было ожидать качественной оценки содержания приведенного материала, признанием или непризнанием объективности и достоверности, созданный автором картины, ее научного и публицистического уровня и т.д. Ничего подобного в отзыве издания нет. Вместо этого автору предъявлены упреки, скорее относящиеся к форме и структуре изложения. А самое главное – поставлены требования нормативного характера. Редакция видимо забыла, что она имеет дело ни со школьным сочинением, и даже ни с диссертацией, в которых те или иные нормативные каноны приходится как-то соблюдать. Перед нами нечто иное – научное исследование высоко квалифицированного опытного автора, который имеет собственное право выбора структуры и формы своего изложения.

Чем несомненно все-таки привлекает рассматриваемая книга, если говорить о Сущностных категориях? Скажем кратко: она ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ИНТЕРЕСНА – и именно в этом ее отличительная особенность. Интересна новизной многих фактов, ярким, порой увлекательным изложением, богатством и нередко парадоксальностью мысли автора, смелостью творческих подходов, смелостью пловца, устремляющегося наперекор волнам и т.п.

Скажем прямо, все это не всегда убеждает идейных противников автора, но мне доподлинно известно, что и они взахлеб прочли рассматриваемую книгу. Необычность труда С. Дудакова заинтересовала и автора настоящего предисловия.

О В. Ленине и его семье мне приходилось много читать, изучать архивные материалы.

Мне принадлежат две книги об А. И. Ульянове (в соавторстве с Б. С. Итенбвргом), ряд статей. В 1988 г., в период начавшейся перестройки, вышла моя книга «В. И.

Ленин и научно-техническая книга» – с предисловием всемирно известного ученого-геолога, вице-президента Академии наук СССР А. Я. Яншина, председателя знаменитой академической серии «Научно-биографическая литература». Однако и мне пришлось встретить в книге ряд фактов неизвестных. В их числе мемуары последнего министра земледелия царской России А. Н. Наумова, который в течение шести лет сидел за одной школьной партой с Володей Ульяновым. Особое значение имеет следующее высказывание Наумова: «Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно-сложное и тяжкое, что разобраться в нем в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь недюжинный ум и талант, каким обладал отошедший ныне в историю гениальный разрушитель Ленин». Звучит великолепно! Но блестящая фраза эта вовсе не означает, что всякая попытка «разобраться» в замыслах и деяниях Ленина, их историческом значении, обречена на провал. Напротив, современный исследователь проблемы обладает известным преимуществом перед Лениным, который ушел от мира сего более 80 лет назад. Речь идет, конечно, о факторе времени как исторической категории, которая обладает значительным преимуществом перед современниками героя данной книги (и им самим) во взвешенной, проверенной грядущими после них событиями оценками.

Возвращаясь с «небес на землю», выскажем свое мнение: С Дудаков, автор ряда исторических монографий, по своему таланту исследователя, по научной эрудиции вполне может претендовать на новаторский труд о В. Ленине. Как известно, в советской историографии В. Ленина безраздельно царило безмерное восхваление и идеализация, доходящие до обожествления. Примерно, с конца 80-х годов XX века появляются многочисленные работы, в которых наряду с правильным критическим анализом приводятся характеристики Ленина полные различных негативных преувеличений, передержек, бездоказательных наслоений, деформирующих оценок и пр.

Объективный, не декларируемый смысл книги Савелия Дудакова – дать справедливый, всесторонний портрет В. Ленина, очистив его от наслоений как периода эйфории, так и особенно времени последних двадцати лет.

Конечно, это задача не простая, она требует глубины проникновения во внутренний мир Ленина, большого такта, определенной осторожности и пр. Средством служит широкая источниковая база, привлечение многих редких, запрещенных ранее произведений печати, которые содержат ценные сведения о Ленине. Впечатляет, например, отзыв А. Эйнштейна о Ленине, который можно несколько дополнить. Один из виднейших биографов Эйнштейна отмечал, что «не раз он выражал мысль, что Ленин принадлежит к великим людям… он взвешивал хорошее против плохого и, именно с вполне поразительной способностью к решениям». (Кларк Р. Альберт Эйнштейн. Жизнь и работа. Биография, М., 1974, с.332) Весной 1931 году известная деятельница российского театра Наталия Сац посетила Эйнштейна в его доме в Берлине. Она была поражена конкретными сведениями Эйнштейна о музыкальных вкусах Ленина, о соответствующих эпизодах из его жизни.

Родственник Эйнштейна Д. Марьянов (муж его падчерицы) тут же отметил, что Эйнштейн «обожает Ленина, называя его совестью человечества». (Сац И. Новеллы моей жизни, М., 2001, с.258-259).

Значительное внимание уделяет С. Дудаков взаимоотношениям Ленина с великим русским химиком В. Н. Ипатьевым (1867-1952). Ученый проявил глубокое понимание сущности Гражданской войны, заявил, что ни один участник белого движения не смог претендовать на звание государственного деятеля, который мог бы дать лозунги, объединявшие массы. Таких деятелей Ипатьев видел в Ленине и Троцком. Ленин высоко уважал Ипатьева, доверял ему, сделал своим научным консультантом, называл «главой нашей химической промышленности», нередко встречался с ним; Ипатьев был назначен членом коллегии Научно-технического отдела ВСНХ, директором института высоких давлений и прочее. Ленин не только был знаком с трудами Ипатьева, но и снабдил его брошюру «Необходимость постановки электродного производства из туруханского гранита» (М., 1920) пометками. Одиннадцать из двенадцати страниц этой брошюры буквально испещрены пометками Ленина. Он выделил пять основных групп текстов: тексты технического содержания, геолого-географического, производственно-экономического, оборонного, внешнеторгового. Подобное внимание Ленина объяснялось народнохозяйственной важностью проблемы, широтой и смелостью постановки вопроса Ипатьевым.

По указанию Ленина были проведены мероприятия по осуществлению предложений Ипатьева. (Черняк А. В. И. Ленин и научно-техническая книга, М., 1988, с.82-85,115 ).

В начале 30-х годов, находясь в командировке за рубежом и опасаясь ареста, Ипатьев отказался вернуться в СССР. В США он возглавил научный переворот в химической промышленности.

С. Дудаков подчеркнул, что в 1937 году Ипатьев был провозглашен «Человеком года».

Р. Вильштеттер, Нобелевский лауреат, химик (еврей по национальности) заявил: «Никогда за всю историю химии в ней не появлялся более великий человек, чем Ипатьев». Так Россия при сталинском режиме потеряла великого ученого – никогда этого не произошло бы при жизни Ленина.

Отметим также любовное, трепетное отношение В. Ленина к Д. Менделееву. В известной мере это было связано с памятью об Александре Ульянове. Менделеев был его любимым учителем; сам же ученый сожалел, что революция отняла у него двух выдающихся учеников: Кибальчича и Ульянова. Хорошо зная труды Менделеева, Ленин указывал, что «необходимо издать совершенно полное собрание сочинений Д. И.

Менделеева, включая в них решительно все, что написано его рукой». Он предложил дочери великого химика написать воспоминания об отце, что и было сделано. (Черняк А. Указ. соч., с.221) Известны многочисленные пометки Ленина по нефтяному делу, по электрофикации страны и других материалах технико-экономического содержания. Они характеризуют конкретный интерес Ленина к вопросам науки и техники, стремление максимально привлечь деятелей науки и техники к созданию научно организованного общества и государства. К этому мы еще вернемся.

Несомненной заслугой труда автора служат его обширная мобилизация и введение в публицистический оборот материалов, содержащих характеристики Ленина, данные крупными общественными деятелями, писателями, учеными и другими, всех, без исключения, политических лагерей. Значительная часть их была практически недоступной для читателей. Здесь и первое издание известной статьи Горького о Ленине, тут же подвергшейся цензурной кастрации, в которой, в частности, говорится о высоком интеллектуальном уровне евреев, о полукровках, к которым Ленин, видимо, причислял и себя и пр. Известна роль Горького в налаживании связей Ленина с учеными; гораздо менее известна программа издания научной и научно-технической книги, которую можно назвать программой Ленина-Горького. (Черняк А. Указ. соч., с.144) В книге Савелия Дудакова собраны и проанализированы отзывы о Ленине, принадлежащие Ф. Шаляпину, А. Куприну, И.Бунину, Л. Андрееву, И. Бунину, Г.

Уэллсу, Р. Роллану, Д. Далину, публицисту В. Поссе и других.

Интересны тексты Дудакова, посвященные таким острым, ставшим в последнее время «модными» вопросам, как обвинения Ленина в качестве немецкого агента, дело Парвуса, спекуляции о причинах болезни и смерти Ленина и прочее. Доводы автора исследования представляются довольно обоснованными и убедительными.

Вполне вероятно, что многие места книги С. Дудакова могут рассматриваться как определенная апология Ленина. В этом есть доля истины, она объясняется психологически – не как наступление, а как оборона против различного рода перехлестов, как уже было отмечено, кстати, весьма характерных для публицистики.

В то же время Дудаков отмечает и негативные стороны и вопросы деятельности Ленина, в частности, в «деле» проф. Таганцева.

В связи с этим мне хотелось бы привести историческую параллель: Робеспьер – Ленин. Конечно, оба деятеля отдалены друг от друга более чем столетним промежутком времени, но между ними существуют различные формы связи: человеческая, психологическая, нравственная и др. Не вдаваясь в подробности, отметим, что со времен Робеспьера прошло более 200 лет, но во французской, а также и в других историографиях, продолжаются жестокие «споры о Робеспьере. В России они развивались выдающимся историком А. 3. Манфредом (1906-1976), защитником Робеспьера. Полагаю, что и «споры о Ленине» имеют ту же природу и потому также будут продолжаться. Здесь важны здравый смысл, глубокая историчность, обязательный принцип исторической достоверности и справедливости.

Полагаю, что в грядущих дискуссиях важное место займет вопрос и о последних годах сознательной жизни В. Ленина. Речь идет о судьбах НЭПа при условии продолжения жизни Ленина, скажем, в течение еще 10-15 лет, о судьбах страны, о судьбах так называемого ленинизма.

В какой-то мере эти вопросы навеяны книгой Савелия Дудакова. Конечно, нам скажут, что история чужда сослагательного наклонения. Однако мы против абсолютизации этого принципа, хотя понятно, что, нарушая его, мы вступаем в царство знания относительного, точно недоказуемого. И все же история не должна уходить от такого знания, покидать поле научных рассуждений, предположений и вероятностных заключений и выводов.

Нам кажется уместным ввести высказывание Ф. Энгельса. «Люди, – писал он, – хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что сделали, что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, которой избежали немногие исторические деятели». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т.36, с.263) Конечно, не следуют принимать это высказывание буквально: все дело не в букве, а в мысли. А она достаточно глубока и несомненно реальна. Политические деятели могут прийти к подобному убеждению вовсе не обязательно «завтра», необходимо другое временное восприятие. Представляется, что в последние годы жизни Ленин стал подпадать под действие ситуации, которую обрисовал Ф. Энгельс; во всяком случае, имеется в виду самый дух этой ситуации.

Естественно, проблема эта не изучалась и не могла изучаться в советское время. С.

Дудаков в своей книге не рассматривает ее специально. В письме ко мне от 16 мая 2005 года он все же писал: «Этот человек был способен признаваться в своих ошибках и заблуждениях (однако это стоило ему довольно дорого – А.Ч.) Думаю, что НЭП был рассчитан не на одно десятилетие. Отменить продразверстку еще в 1919 году предлагал Троцкий. Ленин был категорически против. Поворот к НЭПу был произведен через год под грохот кронштадтского восстания и в «атмосфере угрожающих настроений армии» (см. Л. Д. Троцкий. Моя жизнь. Опыт биографии, т.2, Берлин, 1930, с.168).

Это правда, но не вся правда. В 1921 году вышла в свет книга экономиста П. И. Попова «Производство хлеба в РСФСР и федерирующихся с ней республиках (Хлебная продукция)». Большая часть книги посвящена многостороннему и глубокому анализу хлебной продукции 1920 года. Общие итоги были неутешительны: посевные площади сократились на 25% по сравнению с 1916 годом, снизилась урожайность, общая продукция хлеба РСФСР и федерируемых с ней республик составила 52% довоенной продукции. Автор с цифрами в руках показывает целесообразность и неизбежность перехода от продразверстки к продналогу. Ленин сам продвинул эту книгу в печать срочным образом. «Сделайте, пожалуйста, – указал он, – maximum возможного и верните мне это с пометкой, что сделали» (Черняк А. В. И. Ленин и техническая книга, М., 1988, с. 197-198).

Нэп набирал силу, несмотря на трудности и недовольство многих членов партии. Это был решительный и смелый поворот в политике, осуществленный по воле Ленина.

Говоря современным языком это, по существу, был определенный акт конвергенции капитализма и социализма, пока еще робкий. Уже в 1926 году был достигнут довоенный уровень развития хозяйства России. И это все же было пятое место в мире – после США, Германии, Англии, Франции. При этом темпы развития экономики России превышали темпы развития указанных стран. Ленин умер в переломный момент истории новой России – и Сталин послал НЭП к черту, со всеми вытекающими последствиями.

Правильно заявил С. Дудаков, что продолжение НЭПа двинуло бы «промышленный и социальный потенциал далеко вперед. Это были бы не кровавые пятилетки Уса» (Письмо А. Черняку) Хочется рассказать об одном, практически неизвестном эпизоде. После XX съезда КПСС в числе других вернулась из заключения Елизавета Яковлевна Драбкина – дочь старейшего революционера С. И. Гусева (Я. Д. Драбкин), бывшая секретарем Н.

Крупской. В журнале «Новый мир» было опубликовано ее произведение «Зимний перевал». Она вспоминает, как, видимо, в 1921 году Ленин, Крупская, Мария Ульянова и молодая девушка Лиза гуляли по территории Кремля. Зашел разговор о межпланетных путешествиях, теме тогда модной. Кто-то спросил Ленина, как бы он отнесся к факту свершившихся в будущем таких полетов. Ответ Ленина прозвучал весьма неожиданно: «Мы бы пересмотрели тогда наши концепции». Сразу отмечу; во всех последующих книжных изданиях воспоминаний приведенный эпизод отсутствует – об этом позаботилась бдительная цензура. Как понимать эти слова Ленина? Думается, что дело не в самом факте свершения такого полета, а в том, что человечеству удалось достигнуть такого высочайшего уровня развития науки и техники, при котором прежняя острота социально-экономических противоречий значительно снизится. Значит, Ленин в конечном итоге верил в прогресс человечества.

В завершении – коротко о мессианстве Ленина. Подчеркнем, что Савелий Дудаков нигде не утверждает, что Ленин есть мессия. Автор применяет более осторожную формулировку: «Ленин как мессия». Это некий лексический «эрзац» – в качестве мессии: то ли мессия, то ли нет. Тем не менее, этой проблеме посвящена заключительная глава книги, в которой рассматривается ряд позиций мессианства Ленина. Первая позиция повествует о катаклизме России как следствии и проявлении Первой Мировой войны. Действительно, в России сложились тогда предпосылки появления мессии, спасителя гибнущей страны. Затем речь идет об исторической приверженности русского народа к мессианству. В системе Ленин – Мессия Маркс выступает как теоретик, Ленин – как практик.

Сразу после смерти Ленина появилась адекватная редакция «Нового Евангелия» для детей – «Детям о Ленине» с иллюстрациями Б. Кустодиева. Вышли в свет и другие подобные издания. Важнейшая позиция этой главы – характеристика Ленина как нетипичного русского интеллигента. Ленин – «крайний максималист революции, обладающий тоталитарным революционным мировоззрением, соединенным с гибкостью и оппортунизмом в практической борьбе и политике».

Полагаем, что в основном схвачено верно. Ленин был также аскетичен, чужд позерству, революционной богеме, любил порядок и дисциплину, в личной жизни благодушен. Он проповедовал жестокость, но сам не был жестоким – этот парадокс тоже можно принять.

Конечно, мессианство Ленина выглядит лишь как символ, некая расплывчатая схема.

Возникает вопрос: каково соотношение между Лениным и Сталиным? Этого С. Дудаков не касается. Но роняет фразу: «Сталин, обокравший «истинную ленинскую идею о добре», а истинное завещание Ленина – письмо Н. Крупской».

Это верно, но недостаточно, нависает грозный вопрос: «БЫЛ ЛИ СТАЛИН ФАТАЛЬНОЙ НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ ЛЕНИНИЗМА?» Именно ныне это главное обвинение в адрес Ленина.

Полагаем, что С. Дудаков практически ответил на него ОТРИЦАТЕЛЬНО – и очевидно, это главное в его книге.

Весьма остроумно ответил Дудаков на вопрос о его отношении к Ленину. Как ИСТОРИК он убежден: Истина всегда находится ближе к одной из сторон, но никак не в золотой середине. Как ШАХМАТИСТ он оценил: семь против трех в пользу Ильича. Тут мне хочется несколько поправить автора: я не силен в шахматах, но думаю, что следует остаться в сфере четных цифр, а потому: шесть против четырех в пользу Ленина.

Арон Черняк кандидат исторических наук, доктор филологических наук, профессор, действительный член Международной Академии информатизации. 9 июля 2007 г.

Ульянов. Знакомый незнакомец

Поэма будущего После долгого перерыва с наслаждением пишу книгу о шахматах и в процессе работы наткнулся на редкие воспоминания о Ленине. Естественно, писать нечто положительное о поверженном кумире считается, в лучшем случае, курьезом. Речь идет о «неизвестном Ленине». В какой-то момент я ощутил себя героем поэмы Б.

Пастернака. Громадное количество материала, в подавляющим случае – апологетика, все это затрудняло знакомство с оригиналом и отделяла меня от искомого:

«Задача состояла в ловле фраз

О Ленине. Вниманье не дремало.

Вылавливая их как водолаз,

Я по журналам понырял немало»1.

Мы имеем свидетельства о детстве и юности Владимира Ульянова «с того берега».

Надо же быть такому обстоятельству, что он сидел за одной партой с будущим последним министром земледелия царской России Александром Николаевичем Наумовым (1868-1950), который, как видим, был старше Володи. «Центральной фигурой во всей товарищеской среде моих одноклассников был, несомненно, Владимир Ульянов, с которым мы учились бок о бок, сидя рядом на парте в продолжение всех шести лет, и в 1887 году окончили вместе курс. В течение всего периода совместного нашего с ним учения мы шли с Ульяновым в первой паре: он – первым, я – вторым учеником, а при получении аттестатов зрелости он был награжден золотой, я же – серебряной медалью.

Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдавленной с боков головой, Владимир Ульянов имел неправильные – я бы сказал – некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, немного приплюснутый нос и вдобавок большой рот с желтыми, редко расставленными, зубами.

Совершенно безбровый, покрытый веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачесанными назад длинными, жидкими, мягкими, немного вьющимися волосами. По все указанные выше «неправильности» невольно скрашивались его высоким лбом, под которым горели два карих круглых уголька. При беседах с ним невзрачная внешность как бы стушевывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкавших недюжинным умом и энергией. Родители его жили в Симбирске. Отец Ульянов долгое время служил директором Народных училищ. Как сейчас помню старичка елейного типа, небольшого роста, худенького, с небольшой, седенькой, жиденькой бородкой, в вицмундире Министерства Просвещения с Владимиром на шее…

Ульянов в гимназическом быту довольно резко отличался от всех нас, товарищей.

Начать с того, что он ни в младших, ни тем более в старших классах, никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого, и будучи беспрерывно занят или учением или какой-либо письменной работой. Гуляя даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, уткнувшись в чтение.

Единственное, что он признавал и любил, как развлечение, – это игру в шахматы, в которой обычно оставался победителем даже при единовременной борьбе с несколькими противниками. Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычайной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок о бок, и я не знаю случая, когда «Володя Ульянов» не смог найти точного и исчерпывающего ответа на какой-либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопедия, полезно-справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью для его учителей. Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его обычно окружали со всех сторон товарищи, прося то перевести, то решить задачку. Ульянов охотно помогал всем, но насколько мне тогда казалось, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой труд и ум.

По характеру своему Ульянов был ровного и скорее веселого нрава, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на «вы», и я не помню, чтоб когда-нибудь он хоть немного позволил себе со мной быть интимно-откровенным. Его «душа» воистину была «чужая», и как таковая, для всех нас, знавших его, оставалась, согласно известному изречению, всегда лишь «потемки».

В общем, в классе он пользовался среди всех большим уважением и деловым авторитетом, но вместе с тем, нельзя сказать, чтоб его любили, скорее его ценили.

Помимо этого, в классе ощущалось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость – сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчеркивал.

Еще в отдаленные времена Ульянов казался всем окружавшим его каким-то особенным…

Предчувствия… нас не обманули. Прошло много лет и судьба в самом деле исключительным образом отметила моего тихого и скромного школьного товарища, превративши его в мировую известность, в знаменитую отныне историческую личность – Владимира «Ильича» Ульянова-Ленина, сумевшего в 1917 году выхватить из рук безвольного Временного правительства власть, в несколько лет путем беспрерывного кровавого террора стереть старую Россию, превратить ее в СССР-ию, и произвести над ней небывалый в истории человечества опыт – насаждения коммунистического строя на началах Ш-го Интернационала. Ныне положен он в своем нелепом надгробном Московском мавзолее на Красной площади для вечного отдыха от всего им содеянного…

Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно-сложное и тяжкое, что разобраться в нем в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь такой недюжинный ум и талант, каким обладал, отошедший ныне в историю, гениальный разрушитель Ленин».

Недавно мне принесли номер газеты «За свободу» от 2 июня 1924 года, небезынтересный для характеристики Ульянова в описываемое мною время.

В статье озаглавленной: «Аттестат зрелости Ленина» (подлинный документ, хранящийся в Институте Ленина в Москве), – помещен текст протокола о допущении к экзаменам Владимира Ульянова и его аттестат зрелости, а в особом примечании к упомянутому протоколу имеется приписка: «Ульянов и Наумов подают наибольшие надежды на дальнейшие успехи. Оба заявили, что желают поступать на юридический факультет. Ульянов – в Казанский и Наумов – в Московский». Кроме того, директор Симбирской гимназии Ф. Керенский (отец А. Ф. Керенского. – С. Д.) написал Ульянову обширную рекомендацию, в которой, между прочим, говорится, что после смерти мужа, мать Ленина сосредоточила все свое внимание на воспитании сына.

Основой воспитания была религия и разумная дисциплина. Рекомендация Керенского кончается следующей фразой: «Мать Ульянова предполагает не оставлять сына без своего надзора и во время университетских занятий». Эта рекомендация была нужна для того, чтобы Ульянов после казни брата Александра был принят без подозрений в Казанский Университет. Воистину – «пути Господни неисповедимы!». Когда Наумов пришел в 3 класс, в нем было 30 учеников, из которых менее половины дошли до выпускных экзаменов. При таком незначительном количестве учащихся неудивительно, что этот класс дал несколько выдающихся личностей. (Я вообще считаю, что таланты идут кустом. Самый известный «куст» – царскосельский; много дала гимназия Мая – Дягилев, Философов, Бенуа, Н. Рерих, Д. Нувель и др.). К Ульянову и Наумову следует добавить поэта Апполона Апполоновича Коринфского. (1868-1937) («Коринфский» – не псевдоним поэта. Эту фамилию получил его дед, арзамасский мордвин М. П.

Варенцов, окончивший Петербургскую Академию художеств, и получивший золотую медаль, звание академика и фамилию за архитектурный проект в «Коринфском стиле»).

Коринфский попал в 1879 году в Симбирскую гимназию, где «семь лет, волею судеб и в силу землячества учился в одном классе с В. И. Ульяновым». В 5-м классе он издавал рукописный журнал, а в выпускном был исключен из гимназии за чтение «недозволенных» книг и за связь с политическими ссыльными.

Факт необыкновенно интересный. В биографиях Ленина об этом журнале нет никакой информации, о нем не пишет даже Наумов в своих мемуарах. Это действительно говорит о том, что Володя Ульянов был несколько в стороне от своих однокашников.

Либо этот факт мешал авторам работ о Ленине, показывая, что и до него в его классе кто-то занимался антиправительственной деятельностью! Коринфский прожил бурную литературную жизнь, а Октябрь не принял по понятной причине. Вот только одна фраза из его письма поэту Дрожжину в 1921 году: «… не пишу почти ничего, совершенно подавленный и растерзанный в клочки проклинаемой всеми жизнью при современном архинасильническом режиме». Изредка переводил с украинского и белорусского языков (Шевченко, Янка Купала), издавал из рук вон плохие циклы стихов на современные темы: «Моя страна», «Рабоче-крестьянская республика», «В советской деревне», приспосабливаясь к новой жизни. Жил под Ленинградом, на станции Лигово, работая конторщиком, библиотекарем в школе, а с 1929 года до самой смерти в Твери (Калинине), работая корректором в типографии. Умер в неизвестности 3.

Наумов рассказывает историю, происшедшую в их гимназии накануне выпускных экзаменов. Рассказывает он об этом, испытывая угрызения совести. Все темы на экзаменационной сессии (по словесности, математике – алгебраические, геометрические и тригонометрические задачи, переводы на древние и новые языки) присылались из особого отдела Учебного Округа. Содержание – естественно сохранялось в глубочайшей тайне. Факт, что за неделю до открытия сессии, были получены копии тем. Со всех товарищей выпуска была взята соответствующая мзда. А перед самым экзаменом пронесся слух, что темы заменены, что вызвало переполох и ужас всех,…кроме Володи Ульянова: «Спокойней всех был Владимир Ульянов, не без усмешки поглядывавший на своих встревоженных товарищей: очевидно, ему с его поразительной памятью и всесторонней осведомленностью, было совершенно безразлично». К счастью, тревога была ложной и «ворованные» темы не были заменены. Экзамены прошли успешно, и Ульянов и Наумов получили медали с изображением Афины Паллады по древним языкам…4.

Работоспособность Ульянова была поразительная. Товарищ по Минусинской ссылке вспоминал, что Владимир Ильич, работал с огромным, поражающим всех упорством. «Он работал с методичностью немца… Про каждого гения можно сказать, что он складывается их трех десятых прирожденных способностей и семи десятых упорства и настойчивости. Эта методичность в соединении с огромной силой воли и с большими способностями помогли ему совершить титаническую работу, свидетелями которой мы были»5.

Другой, заинтересовавшей меня книгой о Ленине, были воспоминания П. Валентинова (Вольского) «Встречи с Лениным»6. С этой книгой я ознакомился сразу после переезда в Израиль, в 1971 году. Тогда меня интересовал «волчий оскал ленинизма», а ныне я смотрю на все несколько иными глазами. Например, одна из глав книги Валентинова носит название «Ленин – спортсмен…». Я, конечно, тогда почти не обратил на неё внимание, хотя в главе присутствовали детали, которые по словам автора вытравливались из официальных гроссбухов, а мелочи чрезвычайно интересны.

Теперь, перечитав Наумова, я удостоверился в том, что вся история Ленина – спортсмена, вписывается в эпоху: восхищение борцами, цирком, увлечение борьбой, гимнастическими упражнениями, гирями и т.п. Вольский, сам изрядный любитель спорта, был в восхищении ленинской хваткой, мгновенно схватывающий новые для него элементы поднятия тяжестей. И теперь для него было ясно, откуда у вождя большевиков, «такая крепкая сложенная фигура», сразу бросающаяся в глаза. «Он был настоящий спортсмен с большим вкусом ко всей гамме спорта. Оказалось, что он умел хорошо грести, плавать, ездить на велосипеде, кататься на коньках, проделывать разные упражнения на трапеции и на кольцах, стрелять, охотиться и, как я мог убедиться, ловко играть на бильярде. Он мне поведал, что каждое утро, полуголый, он проделывает не менее 10 минут разные гимнастические упражнения, среди них на первом месте, разведение и вращение рук, приседание, сгибание корпуса с таким расчетом, чтобы, не сгибая колен, коснуться пола пальцами вытянутых рук». Причем эту систему он установил для себя.

В воспоминаниях Наумова, довольно подробно говорится о собственном юношеском увлечении спортом, вызванное тем, что в классе надо было отстоять свое место: в одной драке «приставала» повалил 14-летнего Наумова на пол. Тренировался Наумов упорно и через четыре года(!) отомстил обидчику. Думаю, что Ульянов отстоял бы себя значительно раньше…

После смерти Ленина вышло множество книг, посвященных его биографии. Естественно, они носили приглаженный характер, но все же это была середина 20-х годов и можно было писать нетрафаретно. Один из таких сборников, изданных в то время имеется у меня. Книга издана в Харькове в 1924 году ЦК КСМУ, что переводится на современный язык: Центральный Комитет Коммунистического Союза Молодежи Украины.

Введение написано неким Д. Лебедем. Оно бесхитростно, но позже писать такие вещи стало невозможно. В первом разделе – Карл Радек, затем Н. Бухарин. Третья статья И. Сталина; она убого выглядит в окружении профессиональных писаний, особенно по сравнению с гениальной статьей Льва Давидовича Троцкого. Одно название чего стоит: «Ленин, как национальный тип!»

Основная идея Троцкого-Ленина – есть производное российских условий, Ленин-русак, хотя вопросы, разрешаемые им, конечно, не замыкаются в национальные рамки. Ленин в оценке международных факторов и сил «свободнее, чем кто-либо, от национальных пристрастий». Смелость Троцкого поразительна: он сравнивает Ленина с Марксом, и это – блистательное разоблачение того и другого. Сделано ли это сознательно или писательский талант увлек Героя Октября и Гражданской войны – нам неизвестно. Но судите сами: «Ленин отражает собой русский рабочий класс не только в его пролетарском настоящем, но и в его столь еще свежем крестьянском прошлом. У этого самого бесспорного из вождей пролетариата не только мужицкая внешность, но и крепкая мужицкая подоплека.

Перед Смольным стоит памятник другому большому деятелю мирового пролетариата.

Маркс на камне, в черном сюртуке. Конечно, это мелочь, но Ленина даже мысленно никак не оденешь в черный сюртук.

На некоторых портретах Маркс изображен с широкой крахмальной манишкой, на которой болтается нечто вроде монокля. То, что Маркс не был склонен к кокетливости несомненно ясно для тех, кто имеет понятие о духе Маркса. Но Маркс родился и вырос на иной национально-культурной почве, и дышал иной атмосферой, как и верхи немецкого рабочего класса, своими корнями уходящие не в мужицкую деревню, а в цеховое ремесло и в сложную городскую культуру средних веков.

Самый стиль Маркса, богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности, несет в себе литературные и эстетические накопления всей предшествующей социально-политической немецкой культуры, начиная с реформации и ранее. Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уже, конечно, не рисовка: это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. (Текст выделен Л. Д. Троцким – С.Д.) Это хозяйская, мужицкая деловитость только в грандиозном масштабе»8.

По словам Троцкого, вождь обладал интуицией действия, что в переводе «по-русски зовется сметкой». Тут же и пример, взятый чуть ли не у Лескова, но понятно, с модернизацией: «Когда Ленин, прищурив левый глаз, слушает радиотелеграмму, заключающую в себе парламентскую речь одного из империалистических вершителей судеб, или очередную дипломатическую ноту, сплетенье кровожадного коварства с полированным лицемерием, – он похож на крепко умного мужика, которого словами не проймешь и фразами не обманешь: это мужицкая сметка, только с высоким потенциалом, развернувшаяся до гениальности, вооруженная последним словом научной мысли»9. Интересно, знал ли Троцкий о наличии еврейских корней у Вождя?

Тогда политически понятно подчеркиванье мужицкой сущности Ленина, а, следовательно, русского характера течения революции. Так я думаю. И, конечно, в прицеле статья Ленина «Лев Толстой – как зеркало русской революции», где сделан упор на то, что великий писатель – носитель крестьянской идеи…

В свете статьи Троцкого, интересны чуть ли не первые стихи о Ленине, подтверждающие мысли «Героя Октября». Речь идет о цикле под названием «Ленин» и написанные в 1918 году Николаем Алексеевич Клюевым (1884-1937). Ни о каком-либо государственным или партийным «заказе» не могло идти и речи. Так утверждается русский мужицкий характер деятельности революции и Вождя:

«Есть в Ленине керженский дух,

Игуменский окрик в декретах,

Как будто истоки разрух

Он ищет в «Поморских ответах»10.

Для меня интересны стихи сектанта Клюева. (В литературоведенъе бытует мнение, что поэт Николай Клюев был сектантом, возможно хлыстом.) Его восприятие Ленина – это признание Нового Учения, создатель которого своей биографией дублирует иудейского Иисуса – Мессию. Во-первых, рождение в прекрасной семье: отец – сеятель народного просвещения, а мать – великомученица; во-вторых – гибель старшего брата, мученика Идеи. Александр Ульянов – ипостась Иоанна Предтечи, кузена Иисуса. Блестящие знания, поражающие учителей – это ли не параллель с Иешуа, удивлявшего раввинов своей осведомленностью? Предательство и смерть Христа перекликается с выстрелом Фанни Каплан:

«Есть в истории рана всех слав величавей, Миллионами губ зацелованный плат, Это было в Москве, в человечьей дубраве, Где идей буреломы и слов листопад».

«Зацелованный плат» должен вызвать ассоциации с платом св. Вероники, отершей кровавый пот Спасителя. Даже приход восточных волхвов и поклонение животных обыгрывает Клюев:

«Стада носорогов в глухом Заонежье,

Бизоний телок в ярославском хлеву.

Я вижу деревни седые, медвежьи,

Где Скрябин расставил силки на молву …

С Пустозерска пригонят стада бедуины,

Караванный привал узрят Кемь и Валдай,

И с железным Верхарном сказатель Рябинин Воспоет пламенеющий Ленинский рай. …

От Великого Сфинкса к тундре

Докатилась волна лучей,

И на полюсе сосны Умбрий

Приютили красных грачей»11.

Вероятно, имелся в виду приезд какой-то делегации с Востока, посетившей в это время Москву. Рябинины – семья сказателей былин в четырех поколениях, уроженцы Олонецкой губернии села Гарницы, Речь идет о Иване Герасимовиче Рябинине-Ан-дрееве (1873-1924). Несколько озадачивает появление Скрябина. Какого? Может композитора, пытавшегося заглянуть в иной мир, что духовно должно (по вероятной идее Клюева) быть родственным исканиям Ленина. (Александр Николаевич Скрябин (1871-1915), по словам Клюева «Изумительный русский звукописец»).

Клюев послал оттиск своих стихов лично Ленину с дарственной надписью в своем обычном витиеватом стиле: «Ленину от моржовой поморской зари, от ковриги-матери из русского рая красный гостинец посылаю я – Николай Клюев, а посланник мой – сопостник и сомысленник Николай Архипов. Декабря тысяча девятьсот двадцать первого года»12. Если Ленин просматривал лично почту, в чем я очень сомневаюсь – не то было время, то представляю себе выражение лица «Ильича»… В 1924 году вышло третье издание(!) стихов Клюева о Ленине. Одно из стихотворений озаглавлено: «Ленин на эшафоте,..». Далее игра стихий – суть жизни вождя:

«Волга с Ладогой – Ленина жилы

И чело – грозовой небосклон… ….

Ленин – птичья октябрьская тяга,

Щедрость гумен, янтарность плодов…

Словно вереск дымится бумага От шаманских волхвующих слов» (1918 г.)13 К этому следует добавить, что в искренность «футуристов», «ничевоков», «имажинистов», и иных «леваков» – никто не верил.

Футуристы и прочие «с радостным ржанием устремились в конюшни имени товарища Луначарского, где им была приготовлена обильная кормушка». (М. Арцыбашев)14. Тот же писатель: «Велика и обильна литературная проституция»15.

Другая поэтическая крайность – Игорь Северянин. В 1918 году он публикует стихотворное приветствие Ленину. К сожалению, в моем распоряжении всего четыре строчки:

«Его бесспорная заслуга

Есть окончания войны.

Его приветствовать, как друга Людей, вы искренне должны…» (1918 г.)16.

Возможно близостью к своей троюродной сестре «Шурочке» Домонтович – Александре Коллонтай объясняются некоторые псевдополитические поэзы «непревзойденного Северянина». Так, у него есть стихи унижающие А. Ф. Керенского:

«Да, он поэт!

Да, он фанатик,

Идеалист stille decadance,

Паяц трагичный на канате,

Но идеальность – не баланс…» (май 1918 – «Александр 1V»)17.

Также он резко относился к эмигрантам. Сам же Северянин, застрявший на своей мызе в Эстонии, как, скажем, Леонид Андреев и Илья Репин в Финляндии – в частях бывшей Российской империи писал:

«Они живут политикой, раздорами и войнами, Нарядами и картами, обжорством и питьем, Интригами и сплетнями, заразными и гнойными, Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем» («Чем они живут», 1923 г.)18.

Но будет справедливо сказать, что вся эта филиппика дает характеристику любой эмиграции… Во всяком случае, в большевистский рай его приманила лишь II Мировая война, хотя он пел в 20-е годы близкое нам по теме:

«И может быть, когда-нибудь

В твою страну, товарищ Ленин,

Вернемся мы…»19.

И одновременно вещи названы своими именами:

«Ты потерял свою Россию.

Противопоставил ли стихию

Добра стихии мрачной зла?».

Ответить на кардинальный вопрос: что было противопоставлено «стихии мрачного зла» – невозможно. Поражение белых закономерно:

«Нет? Так умолкни: увела

Тебя судьба не без причины

В края неласковой чужбины.

Что толку охать и тужить -

Россию нужно заслужить!» – так Северянин заканчивает стихотворение и можно только диву даваться, как это стихотворение проникло в советский сборник: кажется, в советской печати никогда нельзя было прочитать о «стихии мрачного зла».

Интересен и поэтический портрет Ленина, исполненный Пастернаком. И в данном случае – не может идти речь о государственном заказе. Цитата длинная, но выбросить из нее что-либо нельзя, ибо теряется смысл шедевра:

«Чем мне закончить мой отрывок

Я помню, говорок его

Пронзил мне искрами загривок

Как шорох молньи шаровой.

Все стали с мест, глазами втуне

Обшаривая крайний стол,

Как вдруг он вырос на трибуне,

И вырос раньше, чем вошел.

Он проскользнул неуследимо

Сквозь строй препятствий и подмог,

Как этот, в комнату без дыма

Грозы влетающий комок.

Тогда раздался гул оваций,

Как облегченья, как разряд

Ядра, не властного не рваться

В кольце поддержек и преград.

И он заговорил. Мы помним

И памятники павшим чтим.

Но я о мимолетном. Что в нем

В тот миг связалось с ним одним?

Он был – как выпад на рапире,

Гонясь за высказанным вслед,

Он гнул свое, пиджак топыря

И пяля передки штиблет.

Слова могли быть о мазуте,

Но корпуса его изгиб

Дышал полетом голой сути,

Прорвавший глупый слой лузги.

И это голая картавость

Отчитывалась вслух во всем,

Что кровью былей начерталось:

Он был их звуковым лицом.

Столетий завистью завистлив,

Ревнив их ревностью одной,

Он управлял теченьем мыслей

И только потому – страной.

Тогда его увидев вьяве,

Я думал, думал без конца

Об авторстве его и праве

Дерзать от первого лица.

Из ряда многих поколений

Выхолит кто-нибудь вперед.

Предвестьем льгот приходит гений

И гнетом мстит за свой уход». (1923, 1928) Жирным шрифтом я хотел подчеркнуть главную идею Пастернака: ранняя смерть Ленина в конечном итоге привела к тирании. Это моя расшифровка, ибо никаких цензурных изъятий это место не претерпело, В верстке 1957 года, которую он лишь немного изменил, мы читаем приблизительно то же самое, пожалуй, словесный сгусток еще более жесток, но и только:

«Когда он обращался к фактам,

То знал, что полоща им рот

Его голосовым экстрактом,

Сквозь них история орет.

И вот, хоть и без панибратства,

Но и вольней, чем перед кем,

Всегда готовый к ней придраться,

Лишь с ней он был накоротке.

Столетий завистью завистлив,

Ревнив их ревностью одной,

Он управлял теченьем мыслей

И только потому – страной.

Я только думал о происхожденьи

Века связующих тягот.

Предвестьем льгот приходит гений

И гнетом мстит за свой уход» 22 Другая мысль: Ленин – это голос масс, плоть от плоти ее, и в этом близость к рассуждениям Льва Троцкого. Например, в описании костюма вождя… Впрочем, в поэме Сергея Есенина «Анна Снегина» разговор поэта, которого крестьяне обзывают «беззаботнйком», с земляками летом 17 года носит тяжелый характер: речь идет о разрухе, земле, войне и раздорах. Поэт не знает ответы на эти вопросы. Поэт и чернь. Знакомо? Угрюмые и опасные лица- все чревато взрывом:

«И каждый с улыбкой угрюмой

Смотрел мне в лицо и в глаза,

А я, отягченной думой,

Не мог ничего сказать.

Дрожали, качались ступени,

Но помню

Под звоном головы:

«Скажи,

Кто такое Ленин?»

Я тихо ответил: «Он – вы».

Сергей Есенин «Анна Снегина» (1925 г.) (Черновой вариант страшнее: «С улыбкой кривой и угрюмой / Мне каждый глядит в лицо») 23.

Интересен образ Ленина в одноименной поэме, задуманной еще в 1921-22 годах, но законченный летом 1924-го, уже после смерти вождя. Безусловное влияние Клюева. И вновь задается вопрос: откуда появился Ленин, как он мог стать символом эпохи?

Вот эти строки:

«Россия -

Страшный, чудный звон.

В деревьях березь, в цветь – подснежник.

Откуда закатился он

Тебя встревоживший мятежник?

Суровый гений! Он меня

Влечет не по своей фигуре.

Он не садился на коня

И не летел навстречу буре.

Сплеча голов он не рубил,

Не обращал в побег пехоту. ….

Для нас условлен стал герой

Мы любим тех, кто в черных масках,

А он с сопливой детворой

Зимой катался на салазках.

И не носил он тех волос,

Что льют успех на женщин томных, -

Он с лысиною, как поднос

Глядел скромней из самых скромных.

Застенчивый, простой и милый,

Он вроде сфинкса предо мной.

Я не пойму, какою силой

Сумел потрясть он шар земной?

Но он потряс…

Шуми и вей!

Крути свирепей, непогода,

Смывай с несчастного народа

Позор острогов и церквей»24.

Ленин – сфинкс. Образ заимствован у Клюева. И, действительно, можно ли понять, какой силой вождь потряс земной шар?

Ответа нет. Любопытно, что у Есенина две России: первая -чудный церковный звон и дивный пейзаж Родины; вторая – Россия – позор острогов и церквей. Поэт мечется между прошлым и настоящим. Он пересматривает историю России;

«Была пора жестоких лет,

Нас пестовали злые лапы,

На поприще крестьянских бед

Цвели имперские сатрапы».

Далее политэкономия в духе школы Покровского и не то, что это неправда, но, что называется: правда, да не вся:

«Монархия! Зловещий смрад!

Веками шли пиры за пиром,

И продал власть аристократ

Промышленникам и банкирам.

Народ стонал, и в эту жуть

Страна ждала кого-нибудь…

И Он пришел…

Он мощным словом

Повел нас всех к истокам новым… …

И мы пошли под визг метели,

Куда глаза Его глядели:

Пошли туда, где видел Он

Освобожденье всех племен… …

И вот Он умер… …