ОСКАЛ «ДЕМОКРАТИИ»

ОСКАЛ «ДЕМОКРАТИИ»

Право – есть воля господствующего класса, возведенная в закон. Всякий раз, когда в обществе начинается «война законов», когда происходит взрыв насилия, когда льется кровь и гибнут люди, - не спрашивайте: «По какому праву?!» Лучше вспомните чеканную формулировку Маркса и ищите ответ на вопрос, какой класс рвется к власти или укрепляет вое господствующее положение в обществе, и вам станет ясно, в чьих интересах осуществляется насилие. Не верьте интеллектуальным уродам, имеющим ученые степени докторов наук и академиков, и толкующих нам о том, что право – вне политики, вне классовой борьбы. Вздор все это!

Еще на Лейпцигском процессе, устроенном дорвавшимися к власти германскими нацистами, «подсудимый» антифашист Георгий Димитров бросил в лицо всей мировой буржуазии знаменитое: «Наша борьба – это не вопрос права, а вопрос соотношения сил». Будь тогда на стороне Димитрова сила – на скамье подсудимых сидели бы нацисты, и вполне возможно, человечеству удалось бы избежать неисчислимых жертв и страданий по вине «судей» Димитрова.

Право – есть воля господствующего класса, возведенная в закон, а воля господствующего класса всегда шире права, всегда выше закона. Только в бесклассовом коммунистическом обществе вместе с государством исчезнет и право одного класса подавлять или эксплуатировать другой класс. И какие бы красивые законы не принимались в буржуазном обществе, сколько бы их не принималось, - их всегда будет мало для оправдания эксплуатации человека человеком. И какие бы судебные реформы не проводились, все судьи, включая суд присяжных, все адвокаты, прокуроры, - будут судить не по закону а с оглядкой на волю господствующего класса. В России сразу после убийства Пушкина это подметил Михаил Лермонтов. Зная, что убийцы Пушкина останутся безнаказанными, поэт плюет желчью презрения в сторону мерзавцев:

«Вы, жадною толпою стоящие у трона!

Свободы, гения и славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами – суд и правда, - все молчи!

Но есть Божий суд, наперсники разврата,

Есть Божий судия! Он ждет,

Он недоступен звону злата.

И мысли, и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегните к злословью,

Оно вам не поможет вновь.

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!»

Бог его знает, насчет суда небесного, а здесь, на земле, даже священнослужители от имени «Божьего судии» творят беззаконие. Однажды в шахтерском крае Италии, юг страны, товарищи показали мне мраморную мемориальную плиту, укрепленную на стене главного собора города Иглесиас и освященную верховным Римским попом. Оказывается, в 1928 году шахтеры пришли на главную площадь своего города с требованием повышения заработной платы и восьмичасового рабочего дня. Власти устроили шахтерам бойню. От пуль жандармов погибли десятки человек. Что же говорит мемориальная плита, освященная Римским папой в городе Иглесиас? Вчитайтесь! Вот дословный перевод надписи: «Самым дорогим детям города Иглесиас, павшим по воле Провидения на этом месте 15 марта 1928 года». Здесь что ни слово, то грязная ложь! Шахтеров расстреляли, а написано «павшим по воле Провидения». Причем здесь «божественное провидение», лучше напишите, кто отдал приказ стрелять в безоружных шахтеров? И если это были «самые дорогие дети», то как назвать отца, убивающего своих детей?!!

Попы, как и судьи, готовы оправдать любое преступление класса. господствующего в обществе. А когда соотношение сил между борющимися классами колеблется, тогда буржуазия отбрасывает за ненадобностью всякое право и полагается только на насилие и более того, жаждет пролить народную кровь. Вся новейшая история России после 1991 года – тому доказательство.

ФЕВРАЛЬ –92

День Советской Армии и военно-морского флота в 1992 году «Трудовая Россия» призвала отметить в Москве массовым шествием от Белорусского вокзала столицы к центру столицы. Из скромных гвоздик и еловых веток на всю ширину улицы Горького Совет рабочих Москвы изготовил гирлянду для возложения к Могиле Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Для общего руководства манифестацией, согласования маршрута шествия с властями в Москву прибыл генерал-полковник Альберт Михайлович Макашов.

В нарушение Указа президента СССР о временном порядке проведения шествий и манифестаций (другого законодательного акта, регулировавших вопросы проведения массовых акций в стране пока не было) мэр Москвы Гавриил Попов не дал нам официальный ответ о проведении манифестации за пять дней до ее начала, как того требовал закон. Аркадий Мурашов, неудавшийся научный сотрудник какого-то института, за собачью преданность Ельцину назначенный начальником Главного управления внутренних дел Москвы в ранге первого заместителя министра МВД, за день до проведения манифестации обрушился с угрозами в адрес ее организаторов и заявил: «Ни один красный» 23 февраля от Белорусского вокзала дальше Садового кольца не пройдет». Фактически это был наглый выпад недоучки-выскочки против всех ветеранов Вооруженных Сил и Великой Отечественной войны.

Новая власть не только объявила войну своему народу, она к ней готовилась самым серьезным образом. На рассвете 23 февраля доступ всех видов транспорта к центру Москвы был прекращен, и по всему периметру Бульварного кольца все проезды к Кремлю были перекрыты тяжелыми самосвалами, гружеными щебнем.

Всякий, кто видел в тот день улицу Горького от площади Маяковского до Пушкинской, мог подумать, что город опять готовится защищаться от танковых дивизий Гудериана. Поперек улицы Горького поставлена баррикада их зарешеченных милицейских автомобилей для перевозки арестованных – «автозэков». За ними – плотные ряды ОМОНовцев на глубину 20-30 метров. Затем, видимо на случай, когда ОМОН побежит, опять заградительная баррикада из «автозэков». За второй линией баррикад – весь наличный состав районных отделений милиции города Москвы. Отсюда наши люди сообщили, что личный состав московской милиции был поднят по тревоге, доставлен в район площади Маяковского, но конкретной задачи личному составу никто не поставил.

Вот почему боевые порядки милиции были расстроены уже к 9 часам утра. Участники манифестации, молодежь, и особенно женщины, бесстрашно проникали в пространства между автобаррикадами, завязывали споры с милицией, убеждали их не препятствовать свободе шествий и манифестаций, признаваемой во всем цивилизованном мире. Особенно успешно действовали агитаторы «Трудовой России», которые начинали разговор с вопросов: «А кому пришло в голову назначить недоучку и дилетанта Мурашова начальником Московской милиции? У вас, что профессионалов нет? Уж не Мурашов ли отдал приказ вывести милицию на улицы 23 февраля?!» ОМОНовцы, милиционеры районных отделений ГУВД Москвы крутили головами в касках, не зная, куда деться от бьющих не в бровь, а в глаз вопросов.

Ближе к десяти часам утра, видимо, получив приказ из мэрии Москвы, поезда метрополитена начали проезжать станцию метро «Белорусская радиальная» без остановок. Люди проезжали до станции метро «Динамо» И возвращались назад до станции «Маяковская». Управлять людьми в такой ситуации невозможно. То тут, то там начались потасовки. В одной из них получил удар дубинкой по голове и тут же скончался на глазах у товарищей генерал пограничных войск Песков. Весть об этом разнеслась мгновенно среди митингующих, и многотысячная масса людей стихийно пошла на таран милицейских заслонов. Застучали полицейские дубинки, вначале о собственные щиты ОМОНовцев, а затем и по головам людей... Стоны раненых, матерные команды офицеров милиции, крики женщин, виснувших на руках милиционеров... Первый ряд «автозэков» взят. 18-летний парнишка, комсомолец Герман Лопатин взбирается на крышу «автозэка» с Красным Знаменем в руках, он приветствует москвичей, штурмующих полицейские заслоны, и вдруг на глазах у тысяч людей, у «автозэка» откидывается верхний люк, несколько рук щупальцами жуткого монстра хватают парня за ноги и втягивают в утробу зарешеченной бронированной машины. Люди бросились на выручку, но в машине, что проглотила комсомольца, нет ни щели. Изнутри слышался душераздирающий крик... Толпа я ярости начинает раскачивать зарешеченного монстра, Вот- вот он перевернется!.. В последний момент дверь машины открывается, и из нее прямо в толпу выбрасывают корчащееся от боли и спазм тело. За две минуты Герман Лопатин был жестоко избит, и перед тем как выбросить его из машины, какой-то изверг впрыснул ему в легкие газ «черемуха». Полицейские дубинки засвистели свирепее. Получив страшный удар дубиной по лицу, упала на мостовую ветеран Великой Отечественной войны Клавдия Звездочника... Бегом наши выносят на тротуар еще одного раненого в голову... На мостовую капает кровь... Неизвестно откуда появилась икона, и за ней, распевая псалмы, пошли какие-то бледные бабы.

Генерал Макашов предлагает отойти на несколько шагов, привлечь внимание людей, чтобы ими можно было хоть как-то управлять. А как это сделать? Слева – от побоища строительные леса ремонтируемого дома. Чем не трибуна митинга?! Вместе с Владимиром Гусевы залезаем на уровень третьего этажа и, «строив» все наличные мегафоны, начинаю митинг. Объявляем минуту молчания в память только что погибшего генерала пограничных войск Пескова, информируем людей о том, что жизнь комсомольца Германа Лопатина – вне опасности. Магия конкретной информации отрезвляет разгоряченные головы, люди понимают, что лбом стенку не прошибешь, нужны осознанные действия, а потому подтягиваются на голос оратора, сплачиваются вокруг него... А тем временем на строительные леса стихийного митинга уже поднимались депутаты Верховного Совета России, офицеры и генералы Вооруженных Сил. Генерал Макашов предложил обойти милицейские кордоны справа, и люди пошли за нами по бульварному кольцу к проспекту Калинина. Но здесь, у Военторга, в дополнение к тяжелым самосвалам спешно поставили еще три ряда баррикад из обычных грузовых автомобилей. К этому моменту наши «бабульки» отстали от головы колонны. Наши сильные, ловкие мужчины с офицерской выправкой в мгновение ока раскрыли борта грузовиков и масса людей, не то что задержалась, а буквально перекатила валом через ставший низким порог. Но дальше, у библиотеки Ленина, – опять преграда, теперь уже из большегрузных автомобилей со щебнем. Общий вес каждого превышал тонн сорок. И здесь, сколько мы ни старалась, раскачать их было невозможно. К тому же, наши уже просочились сквозь заслоны по улице Горького и Герцена и возложили гирлянду к Могиле Неизвестного солдата...

И зачем властям понадобилось проливать кровь на улицах Москвы в день государственного праздника – 23 февраля? Только для того, чтобы мы забыли, что это День рождения легендарной, прославленной в боях Рабоче-Крестьянской Красной Армии? Зря старались, господа! Историю не переделаешь заново, не изменишь в угоду временщикам у власти, а тем более, историю не зальешь кровью народа.

ВСЕГДА ПОД ПРИЦЕЛОМ

«Марш голодных очередей», «Осада империи лжи в Останкино». «Вече советских народов»... Эти и многие другие уличные акции подготавливала и организовывала на них людей «Трудовая Россия». Начиная с ноября 91-го и вплоть до расстрела Верховного Совета в октябре 93-го «улица» в политическом смысле слова принадлежала нам. Наша активность раздражала власть, и она с нами не церемонилась, открыто угрожала насилием.

С начала марта 1992 года «Трудовая Россия» практически возглавила уличную борьбу за освобождение из-под стражи членов КГЧП, брошенных в застенки тюрьмы «Матросская тишина». На 9 мая мы наметили провести «Антифашистский марш свободы» с требованиями: «СВОБОДУ ПАТРИОТАМ РОДИНЫ! ЗА РЕШЕТКУ – ПРЕДАТЕЛЕЙ СССР», Забегая вперед, скажу, что перед этим мы провели подряд несколько крупнейших массовых акций, что резко повысило наш авторитет в глазах трудящихся, заставило власть считаться с нами. Перед 9 мая в мэрии состоялось совещание с участием руководителей служб общественного порядка в городе и «Трудовой России». Вел совещание начальник правого управления правительства Москвы, некто Донцов. Не скрывая своей злобы, этот «правовед» в присутствии свидетелей начал угрожать мне: «Будете митинговать у «Матросской тишины» - получите пулю в лоб. И вы, господин Анпилов, первый кандидат в покойники. Ваш портрет вручен всем снайперам. Так что подумайте хорошенько прежде чем призовете штурмовать тюрьму».

Призвать к штурму «Матросской тишины» без оружия мог только умалишенный. Хотя, и теперь я в этом могу признаться без последствий для бывших членов ГКЧП, была другая задумка. Когда за день до проведения антифашистского марша свободы на «Матросскую тишину» мы провели рекогносцировку на местности, то обнаружили, что трамвайные пути рядом с тюрьмой ремонтируется. Брусчатка мостовой на протяжении двух-трех километров была разобрана, и булыжник аккуратно, как будто по заказу пролетариата, был сложен в кучи. Если бы каждый участник манифестации взял в руки по тому булыжнику, этого было бы достаточно, чтобы завалить все входы и выходы тюрьмы. От идеи пришлось отказаться: ибо к решеткам, ограничивающим свободу товарищей, добавились бы еще и наши камни...

9 мая принять участие в антифашистском марше свободы пришли десятки тысяч людей. Пришел даже Владимир Жириновский со своей командой голубых знамен ЛДПР. Кстати, к тому моменту «время Зюганова» так и не пришло: его с нами не было. Пока собирались, в толпе был замечен одетый в гражданский светлый костюм начальник Московской милиции Мурашов, тот самый который устроил первую кровавую бойню на улицах Москвы 23 февраля. Женщины, старики, народ в буквальном смысле заплевал «демократа», на его светлый с иголочки костюм было тошно смотреть.

А выступать на митинге пришлось действительно под прицелами снайперов. Все заключенные из камер тюремных камер со стороны улицы Матросская тишина были переведены в камеры внутреннего двора, а их место заняли спецназовцы, в том числе снайперы. Впоследствии и Валентин Иванович Варенников, и Василий Александрович Стародубцев неоднократно подчеркивали роль «Трудовой России» в освобождении их лично и других товарищей, арестованных по делу так называемого ГКЧП. Но из самой тюрьмы после того митинга мы получили любопытный совет на будущее: «Если уж вы пришли к стенам тюрьмы, надо было требовать свободы не только для «избранных», а для всех заключенных. В таком случае, тюрьма поддержала бы ваши требования бунтом изнутри. Учтите на будущее».

ПЕРВОМАЙ НА БАРРИКАДАХ

«Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская страна» ... Слова и мелодия этой песни, как и многих других советских песен, навсегда останутся в сердце народа, и не только как напоминание о том, какими мы были, а как призыв к тому, какими мы должны быть всегда.

Утром 1 мая 1993 года Москва в районе Октябрьской площади, Крымского вала и Парка Культуры имени Горького напоминала фашистский концлагерь. У выхода из метро «Октябрьская» служебные собаки милиции бешено лают на участников первомайской манифестации, собирающихся у величественного памятника Ленину в центре площади. Начало улицы Большая Якиманка закупорено отрядами ОМОНа в полном боевом снаряжении. Позади ОМОНовцев – тяжелые самосвалы с гравием. Крымский мост перекрыт сплошной стеной из титановых щитов ОМОНа в два этажам. Впереди титанового динозавра – конная милиция. Под мостом и по обе стороны Крымского вала, насколько хватает глаз – войска и зловеще серые «автозэки» с зарешеченными окнами... Международная Конвенция по правам человека запрещает использование вооруженных сил и особых вооруженных отрядов полиции для устрашения мирных манифестаций. И чтобы понять, почему московские власти сознательно попирали международные договоренности, почему шли на насилие, а «радетели прав человека» на Западе, и в первую очередь в США, молчали при этом в тряпочку, не будем забывать ряд серьезнейших обстоятельств, как внутреннего, так и международного, глобального, как нынче модно говорить, характера.

К маю 1993 года «демократы первой волны» отыграли свое. Ушел в небытие «автор перестройки и нового политического мышления для СССР и всего мира» Горбачев. Пещерный антикоммунизм Волкогонова, и даже дурацкие призывы Гавриила Попова «узаконить взятки чиновников», уже никого не удивляли. Уже полтора года Ельцин безраздельно правит Россией, а улучшений в жизни народа – никаких. Напротив, спад производства, инфляция, преступность и обнищание основной массы народа на фоне роскоши новых богачей, - стали еще заметнее, еще ужаснее. Ельцин без конца меняет состав правительства России, отстраняет от власти в московского мэра Гавриила Попова и начальника московской милиции, своего же выкормыша Аркадия Мурашова. На место первого приходит Юрий Лужков, место второго переходит к бесцветному генералу Панкратову. Однако, без финансовой подпитки крупного западного капитала никакие кадровые перестановки не могли спасти предателя СССР от неминуемого краха. За несколько дней до Первомая Ельцин в очередной раз вылетел в Вашингтон, чтобы доложить хозяину Белого дома: «С коммунизмом в России покончено!»

После таких заявлений московский мэр Лужков обязан был умереть, но не допустить массовой манифестации под Красным Знаменем в Москве. Вот почему мэрия дала официальный ответ организаторам первомайского шествия не за пять дней до ее начала, как это требует закон, а менее, чем за сутки. Причем, власти сделали «обрезание» заявленного нами маршрута стотысячной манифестации. Вместо традиционного шествия от Октябрьской площади до центра города, нам разрешили пройти от площади до Крымского вала – не более 300 метров дистанции. Из мэрии мы бросились искать защиту у депутатов Верховного Совета России. Шла сессия, и хотя в зал заседаний нас, естественно, не пустили, с балкона зала заседаний, куда допускалась пресса и депутаты субъектов Федерации, мы сбросили записку для депутата Шашвиашвили с просьбой огласить наш протест-предупреждение в связи готовящейся в Москве кровавой провокацией. Иван Шашвиашвили сумел прорваться к микрофону и изложить суть нашего протеста, но председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов загнусавил в своей обычной манере: «Ну, что вы драматизируете?! Провокации! Провокации!.. Ну, подумаешь, первое мая! Во всем мире ходят на манифестации в этот день, пойдут и в Москве»...

Утром первого мая 1993 года одного взгляда на полчища полицейских и скопление спецтехники у Крымского моста было достаточно, чтобы понять власть готова к провокации, а наша задача – избежать ее. Организаторы шествия решили посовещаться, как это сделать, у подножия величественного памятника Ленину. Помимо руководства «Трудовой России» в той тревожной политической «оперативке» принимали участие лидеры других общественно-политических организаций: Сажи Умалатова и Олег Шенин от постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР, Станислав Терехов от Союза офицеров, Илья Константинов – от Фронта национального спасения, Валерий Скурлатов – от движения «Возрождение», Анатолий Лукьянов и Геннадий Зюганов от КПРФ. Если мне не изменяет память, в том совещании участвовал и Сергей Бабурин.

Мнение всех участников совещания было единодушным: идти на прорыв боевых порядков ОМОНа – значит не избежать крови, а власти только этого и нужно. Одобрили предложение «Трудовой России» - от шествия не отказываться, но повести колонны людей не в центр, а из центра города, на Ленинские горы, к Московскому государственному университету. Лучшего места для маевки трудно найти, к тому же, как мне виделось, студенты обязательно присоединятся к нам, и Университет вновь станет красным.

Коллективное решение было принято, и люди поняли нас. Колонны двинулись по Ленинскому проспекту в сторону площади Гагарина. Наш враг оторопел, и в течение первых десяти минут не знал, что делать. Офицеры ОМОНа надрывно кричали в свои рации: «Они уходят из центра». К сожалению, несколько десятков человек откололось от основной массы людей и пошли в сторону Крымского моста. Чтобы не допустить провокации мне пришлось вернуться из головы основной колонны и убедить товарищей не делать глупостей. Рядом со мной работает затвором фотокамеры Майя Скурихина. Бегом возвращаемся на Октябрьскую площадь, где нас пытается обогнать колонна машин с ОМОНовцами. Сомнений не было: враг опомнился и бросает свои основные силы вдогон нашего шествия. На площади еще оставалось немало людей, и я через мегафон прошу их задержать движение колонны машин. Вместе со всеми бросаемся под колеса автомобилей. Колонну остановили, но слева по Садовому кольцу в подземный переезд молчаливым удавом вползала другая. Задыхаясь от волнения, опять бежим по Ленинскому проспекту. Догнали колонну, а с ее головы уже доносился характерный шум полицейских дубинок, там шел бой. Противник перебросил на площадь Гагарина тысячи единиц личного состава и перекрыл проспект случайно попавшимися под руку грузовыми автомобилями. Презрев удары полицейских дубинок по пальцам, наши откинули борта грузовиков и легко овладели первым рядом баррикад. Однако в промежутки между наспех поставленными машинами в бой бросались все новые и новые подразделения полиции. ОМОН лютовал, не щадил ни стариков, ни женщин. Но и наши советские женщины не упали на колени перед извергами, сдирая в кровь пальцы, они голыми руками разбирали асфальтовые дорожки Нескучного сада и передавали асфальтовые камни на нашу сторону баррикад. Кстати, именно в этот момент женщины заметили, как по дорожкам Нескучного сада к Парку культуры имени Горького убегал с поля боя Зюганов...

На моих глазах здоровенный детина сбил с ног ветерана с боевыми наградами участника Великой Отечественной войны на груди. Старик уже был обездвижен, из его головы на мостовую лилась кровь, а подонок добил его тренированным ударом кованого армейского ботинка в живот. Наши отбивались древками знамен, трофейными титановыми щитами и касками, содранными с голов противника. Станислав Терехов поражал в рукопашной одного за другим, но и на его руки, ноги и спину сыпались десятки ударов полицейских дубинок. В этой мешанине нашел комсомольца Игоря Малярова. У него разорвана и почему-то слабо кровоточит левая щека, но он держится молодцом: комсомольцы где-то раздобыли старые подшипники и они со свистом летят в сторону вражеских баррикад. «Надо завести грузовики без ключей зажигания, – даю совет Игорю, - и закрыть ими бреши в баррикадах». Пока разговаривал с комсомольцем, у меня самого над головой засвистела дубина и мой единственный телохранитель Саня Захаров буквально выхватил меня за руку из-под удара, кончик полицейской дубинки всего лишь «чиркнул» мне по позвонку, хотя и этого оказалось достаточно, чтобы в дождливую погоду поврежденный позвонок напоминал мне о том Первомае.

Машины удалось завести. И когда один грузовик сдавал назад, чтобы закрыть брешь в баррикаде, под него попал один из ОМОНовцев. Бой закипел с новой силой. Водомет окатил нас какой-то вонючей жидкостью. Мы не отступили. Затем в воздухе поплыл тошнотворно кислый запах отравляющего газа. «Черемуха! – догадался осетин Юрий Цховребов. – Обожди командир!» И с этими словами он растворился в драке. Через несколько минут машина с баллонами, заполненными отравляющим газом «Черемуха» была объята пламенем. Затем из прогоревших баллонов со свистом начал вырываться сжатый газ. Перед угрозой взрыва баллонов со сжатым отравляющим газом все участники боя отпрянули на безопасное расстояние и бой начал затихать...

«О, наконец-то, наши баррикады!» - Это голос Бориса Гунько. Он написал эти стихи за час с небольшим, что длился бой, закончившийся вничью на Ленинском проспекте. Через час с небольшим по телевидению к москвичам обратился мэр Юрий Лужков, устроивший кровавую провокацию на Ленинском проспекте в день Первого мая. Оправдываясь перед Ельциным, мэр обзывал нас коммунистами, экстремистами, террористами, повторяя избитый прием буржуазной пропаганды: вали с больной головы на здоровую, ври, ври и ври – авось, что-нибудь в головах людей и останется.

ПОХИЩЕНИЕ

Еще во время первой командировки на Кубу в 1973 году мои чилийские друзья познакомили меня с семьей революционеров из Гватемалы: глава семейства ни один год провел в застенках диктатуры, его две дочери стали также профессиональными революционерами, а старшая – Анна Мария - командующей одной из партизанских колонн в этой небольшой стране Центральной Америки. Слушая тогда их рассказы о подпольных тюрьмах, о похищениях профсоюзных лидеров и молодежных активистов, о том, как во время футбольного матча для устрашения населения на переполненный стадион с вертолета могут сбросить труп замученного коммуниста, - я им верил не до конца. Но и в кошмарном сне я тогда не мог представить, что нечто подобное будет происходить в моей собственной стране, что я сам, на своей шкуре испытаю все прелести буржуазной демократии.

8 мая 1993 года меня похитили и увезли на мучения в подпольную тюрьму наймиты министра внутренних дел Ерина. Вот как об этом рассказал заместитель министра МВД России Андрей Дунаев автору книги «МВД в лицах», генералу милиции Владимиру Некрасову:

«В 1998 году, через 5лет, мы с Дунаевым продолжаем беседу о событиях 1993 года:

- Значит, в мае 1993 года Ельцин вас поздравлял, а в июле уволил. Что же за это время произошло? Дело только в поездке ваших с Баранниковым жен в Швейцарию или есть и другие обстоятельства?

- Ерунда все это. Хотя Ельцин и пишет об этом в своей книге, но фактически все выглядело не так. Первое мая 1993 года была демонстрация. Я активно участвовал в том, чтобы там не пролилась кровь. Погиб милиционер. Готовилась провокация на 9 мая. Встал вопрос о том, чтобы изолировать на эти дни людей, которые способны пойти на такие провокационные действия. Первым среди таких значился Анпилов. Ко мне позвонил Ерин (Министр внутренних дел - В.А.) и говорит: «Подумай, как изолировать Анпилова, чтобы его на 9 мая не было». Поразмыслив, я пришел к выводу, что это не милицейское дело. Анпилов не преступник. Он депутат и имеет право на неприкосновенность. А потом и Баранников мне сказал, что ты сейчас получишь задание, но выполнять его не спеши. На оперативное совещание собрал начальников подчиненных мне главков МВД. Они высказались за то, что изолировать Анпилова по обстановке надо бы, тем более, что проводится расследование трагических обстоятельств, связанных с 1 Мая. Но в то же время и нельзя идти на нарушение его депутатской неприкосновенности.

Когда я доложил наши мнения Ерину, то он ответил: «Это меня не удовлетворяет. Я же тебе сказал, чтобы его не было 9 Мая». Отвечаю ему: «Ты запомни, Виктор Федорович, что Ежов, Берия, Абакумов, после того как начали делать подобное, прожили лишь по два года. И ты хочешь со мной вместе уйти? Я лично этого не хочу». Ерин: «Тогда у нас с тобой разговора не было».

Я снова пригласил к себе начальника управления разведки генерала Николаева. Поставил ему задачу, чтобы он создал две бригады разведки в усиленном варианте и отвечал бы за каждый шаг Анпилова, чтобы с ним ничего не случилось. Периодически бы докладывал мне. Николаев – молодой генерал, 45 лет, очень дисциплинирован. 8 мая 1993 года я еду на работу в 8 часов утра и вдруг слышу по радио, что Анпилова украли. Значит, с ним все сделано по сценарию Ерина, но другими руками. А мои подчиненные не сработали, не сумели этого упредить. Срочно вызываю к себе Николаева и, не здороваясь с ним, резко спрашиваю: «Где Анпилов?» Генерал весь белый, трясется и отвечает: «Не знаю». Говорю ему: «Иди, пиши рапорт». Уходит, ложится в госпиталь и через три дня умирает».

Скорее всего генерал не умер, а его убрали «коллеги» по МВД, потому что он знал, кто отдал приказ о моем похищении. Вот как это было на самом деле. Утром 8 мая я был вызван на допрос в качестве свидетеля по делу о массовых беспорядках в Москве, связанных со смертью и насилием над людьми. Допрос вел следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ Чуглазов. На мой взгляд, это был высококвалифицированный специалист советской школы, за что его в конце-концов и уволят из прокуратуры. В целях экономии времени на составлении протокола допроса я сам предложил Чуглазову провести допрос с записью на видеомагннитофон. Мне нечего было скрывать, и я подробно рассказал следователю о тех вопиющих нарушениях закона, которые допустили власти Москвы во время подготовки и проведения манифестации 1 мая, ответил на вопросы. Допрос окончился примерно к полудню. Выйдя из кабинета следователя, на улице я повстречал моего сопровождающего Юрия Цховребова. Не успели мы обменяться приветствиями, как во дворе следственного управления странной тенью мелькнул человек в спортивном костюме. Возможно мне показалось, но «спортсмен» как будто что-то хотел сказать мне: он оглядывался и явно замедлял шаг. Как всякий кавказец, Юра сразу учуял недоброе и показал незнакомцу средний палец руки. Тень растворилась в московских кварталах. В тот день в Парке культуры и отдыха имени Горького проходил праздник газеты «Правда», а рядом с ее стендами наши сторонники устроили нечто ретроспективной выставки всех номеров газеты «Молния». Если мне не изменяет память, тогда Главным редактором «Правды» был Геннадий Селезнев, он любезно предоставил мне слово для выступления. После со мной подошли познакомиться гости праздника «Правды» коммунисты Италии. Разговорились, и вдруг Мауро Казадиньо, глава итальянской делегации, говорит: «Виктор, мне кажется, за тобой слежка!» Мы распрощались, и вместе с Юрой быстром шагом направились к метро. После 1 Мая я не приходил ночевать домой, а спали на квартире нашего товарища в районе Бутово. На метро несколько раз сменили направление, и только после этого сели в автобус до Бутово. Вышли на нашей остановке, у старого кладбища. И вдруг за кладбищенской оградой я вижу иномарку БМВ битком набитую крупными, спортивного вида мужиками. Все они пристально смотрели в нашу сторону.

Сейчас, спустя десять лет, после тех событий, я думаю, что только Советская власть давала человеку такую уверенность в собственной безопасности, даже после первого избиения, даже после массового насилия над людьми 1 Мая, мы никак не могли поверить, что живем уже в другой системе, что нужно быть осторожным. А ведь меня вели не две «усиленные бригады разведки», а, наверное, целый полк подчиненных министра Ерина, а возможно то был уже «эскадрон смерти», «тон-тон макуте», тайная полиция самого Ельцина?.. Не могли же «свои» убрать затем свидетеля генерала МВД Николаева?!..

Пошли вниз к кварталам у кольцевой автомобильной дороги. И вдруг я вижу, как наперерез мне бегут вооруженные пистолетами люди. Я оборачиваюсь, ищу взглядом Юру, а у меня за спиной визжат тормоза желтого микроавтобуса РАФ. Дверь машины распахнулась, и в горло мне впилась тонкая веревка. Перед глазами поплыли красные круги. Пытаюсь схватиться левой рукой за дверь машины, но подбежавший первым крепыш бьет рукояткой пистолета по кисти моей левой руки. Последнее, что я успеваю увидеть: светлые чуть вьющиеся волосы нападавшего и раздробленную косточку, выскочившую из моего пальца. Рука обмякла. Удавка рванула меня кверху, внутрь машины. Руки заломили за спину. Щелкнули наручники. Одновременно мне вязали ноги тонким шнуром и бинтовали глаза тяжелой марлевой повязкой. Как только в рот забили кляп, на грудь, в пах и живот посыпались тяжелые тренированные удары кулаком. Машина набирала скорость и, скорее всего, уже выехала на кольцевую дорогу. Били молча еще минут пять, затем чей-то хриплый голос прорычал: «Хватит! Отойди! Сейчас мозги полетят!» С губ сорвали пластырь и металл пистолета ударил мне по зубам: «Отойди, говорю! - рычал все тот же голос. - Сейчас мозги выскочат!»

Нет, то была не акция «изоляции», то была симуляция расстрела захваченного в плен депутата-коммуниста. Минут через тридцать после начала экзекуции, я почувствовал, что машина сбросила скорость и свернула на проселочную дорогу. Остановились, Дверь РАФика распахнулась и дохнуло свежестью подмосковного леса: ель и сосна вперемежку с березой и осиной. Чьи то руки начали снимать с меня верхнюю одежду. Нижнее белье оставили. Приглушенные голоса отдалились. Видимо, совещаются. Ныла перебитая кисть руки, кровоточили расшатанные дулом пистолета зубы. В голову полезли мрачные мысли: «Сейчас убьют здесь в лесу, а труп бросят в яму с водой. Будет потом Вера сходить с ума, разыскивая тебя по глухим местам... Только не жалей себя, слышишь! Только не вздумай просить этих ублюдков оставить тебе жизнь. Они ждут этого. Ты же знаешь, почему кубинцы кричали вдове Сальвадора Альенде: «Не плачь!» Генерал Карбышев не плакал и не умолял оставить ему жизнь...» Захватчики опять сели в машину и мы тронулись. Вскоре вновь остановились. Скрипнули ворота. Машина медленно въехала во двор. Раздетого, с завязанными глазами и в наручниках меня вынесли из машины. «В своем дворе убивать не станут», - подумалось мне. Меня понесли вверх по лестнице. «Влад, посмотри, куда положим», - зашептал голос. «Без имен!»- оборвал знакомый рык. Меня положили на кровать. Часа два ко мне никто не подходил. С интервалом в минут пятнадцать работала рация. После очередного сеанса связи меня подняли, чтобы сводить помочиться в туалет. Еще часа через три, приехал доктор, не снимая повязки с глаз, выслушал мне сердце, осмотрел раненую руку и перебинтовал ее. Поднес к губам таблетки: «Не бойся! Это таблетки от сердечной боли». Доктор ушел и все стихло. Рация стала работать с интервалом в полчаса. Я все пытался высвободить здоровую правую руку из наручников, но они сжимались все сильнее, и я только ранил себе другую кисть руки. Повязка с глаз чуть сползла и я увидел краешек окна. Светало. За окном слышался веселый птичий щебет. Кто-то подсел на койку, снял пластырь с губ, приподнял мне голову и поднес чашку к губам. Водка! «Давай выпьем за наших отцов, - предложил все тот же хриплый голос, - Ведь сегодня День Победы. Пей, не бойся». «Я не боюсь и за нашу Победу выпью», -процедил я в ответ. В чашке было граммов 150. Закусить не предложили. «А я ведь тоже коммунист»,- явно рассчитывая на исповедь, продолжал хрипун. «Ваш партбилет лежит в сейфе, - подсказал я ему уже знакомую мне песню. - Пожалуйста, оставьте меня в покое, а исповедоваться будете у священника». После этого ко мне никто не подходил еще часа три. Затем меня подняли, спустили вниз, одели и погрузили в машину. Часа через полтора немыслимых виражей и поворотов остановились. Все еще связанного меня вынесли на улицу. «Да я и один справлюсь, он легкий» прохрипел мой ночной собеседник, взвалил мня на плечо и побежал в сторону от дороги, остановился и, тяжело дыша, опустил меня на землю: «Сейчас я сниму наручники, а ноги сам развяжешь. Шоссе найдешь по шуму машин. Ближайший поселок налево в пяти минутах ходьбы». Это были его последние слова... Я еще не знал, что от смерти меня спасла стотысячная манифестация москвичей, выдвинувшая в День Победы лозунг «Руки прочь от коммуниста Анпилова!»