НЕМНОГО О ЧЕХЕ

НЕМНОГО О ЧЕХЕ

Сейчас я проехал. Польшей, Чехословакией, Германией, Францией. Богатые этих стран чрезвычайно различны: поляк – худ, щеголеват, старается притвориться парижанином; немец – толст и безвкусен; чех – смахивает на нашего спеца; француз – скромен и прост, ни по костюму, ни по объему его живота не узнаешь о количестве его франков.

Вид работающего пролетария одинаков: одни и те же синие блузы и на чешском металлисте, и на железнодорожнике Бельгии, и на водниках Эльбы. В Льеже отправлялся куда-то вагон дорожных рабочих, и они с энтузиазмом свистели нашему курьерскому поезду. На одном из маленьких канальчиков я видел даже совсем репинскую картину: две бабы тащили лямками небольшую баржу – своеобразные бурлачки. Крестьянку Польши под микроскопом не отличишь от белорусских баб. Я видел их работающими и на польской части Белоруссии и на советской. Только проволочные заграждения границы отделяют их.

В Праге я пошел на один из огромнейших заводов в Средней Европе – акционерное общество чешско-моравска – "Кольбен". Это две группы заводов – электрические и механические. Строят паровозы, автомобили ("Прага"), прожекторы для румынской армии и т. д.

Хожу по механическим. Рабочих человек восемьсот. Нагрузка слабая,- им пока не надо паровозов. Ремонтируются мелкие военные тракторы, перевозившие пушки, теперь продаваемые крестьянам. Бока тракторов еще пестрят военной маскировкой. В полную нагрузку работают только автомобильные мастерские. Вырабатывают тысячи три машин. Это, конечно, не Форд. Работают с прохладцей. Места – хоть завались.

– Вот этот рабочий,- указывает с гордостью инженер на старика,- только что у меня автомобиль купил. Дочке в Румынию в приданое посылает.

– Сколько же у вас зарабатывают?

– О, до 70 крон в день,- говорит инженер – (рубля 4).

Переспрашиваю другого, незаинтересованного, спутника.

– Ну, крон до сорока. Большая разница.

Из-за этого автомобильчика старик служил на заводе 37 лет!

Часовой обеденный перерыв.

Подвозят на низких площадках "горки парки" – "горячие пары" (сосиски) и пиво.

– А столовой у них нет?

– Есть. Только они сами туда ходить не любят.

Когда я вышел – напротив на заборчике обедали двое рабочих: помоложе и постарше, отец и сын, должно быть. Девочка, лет 8-9, принесла им обед в чистых двухэтажных судках. Странная столовая.

– Всегда у вас такая идиллия?

– Да, у нас тихо,- коммунистов на завод не принимаем.

– А если окажется?

– Надолго не окажется. Здесь выходного пособия не платят.

– А если машиной искалечат, если станет инвалидом?

– Судиться будет – ничего не получит. Без суда выдаем уменьшенное пособие.

Иногда выдаем до двух лет.

– А потом?

– Потом его дело.

Шедший с нами врач рассказывает:

– К нам в больницу привезли рабочего. Рана. Спрашиваю: кто ранил? Что вы!

Товарищ ранил. В драке? Из ревности? Нет,- по просьбе. Как по просьбе? Я – безработный. Я хотел пожить в больнице и подкормиться.

Чехословакия одна из самых демократических, свободных политически стран. Здесь легальная компартия. Одна из сильнейших в Европе. Коммунистическая газета "Рудэ право" имеет около 15 000 тиража. Правда, здесь полная свобода и белым. Недаром – это центр российской эмиграции. В славянском кабачке сиживает и сам Чернов.

К вечеру рабочий наряжается в чистое платье. Он сберегает 10 крон, чтобы пойти на свой бал. Там представление, там и фокстрот. На последнем коммунистическом балу в марте, в огромном помещении "Люцерна", было около 4000 человек.

На сцене синеблузники. Вот, например, сцена "Слезы Крамаржа". Чешский "твердолобый" Крамарж плачет над дачей, отнятой большевиками у него в Крыму.

Впрочем, синеблузник – это название. Синие блузы носить запрещают. Подвели под какой-то старый закон о запрещении носить "форму" и однажды задержали на улице синеблузников, отвели их в участок, сняли рубашки и домой отпустили голыми.

С Крамаржем такого не случалось. Ему в Чехословакии значительно свободнее.

Прага

[1927]