4. Противостояние расколу в недрах Церкви
4. Противостояние расколу в недрах Церкви
В СВОЕМ БОЛЬШИНСТВЕ епископы и пресвитеры остались верными митр. Сергию. Правда, и среди них были архиереи и иереи, которые неодобрительно, а порой и осуждающе смотрели на некоторые действия Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, но тем не менее не считали этого достаточным для отделения. Они признавали, что полезнее снизойти к немощам своего первоепископа, нежели создавать раскол.
Мы остановим свое внимание на позиции тех епископов и пастырей, которые не только высказывали свое осуждение расколу, но и принимали то или иное участие в борьбе с ним. В этом отношении большое влияние на умиротворение паствы имел “соловецкий епископат”.
Внимательно наблюдая из неволи за церковной жизнью, “соловецкие” епископы живо реагировали на все более-менее значительные события. Твердо стояли на страже церковного единства архиеп. Иларион (Троицкий), архиеп. Прокопий (Титов), архиеп. Амвросий (Полянский), архиеп. Евгений (Зернов), еп. Глеб (Покровский) [93] еп. Мануил (Лемешевский), архиеп. Петр (Зверев) и другие. Их мнения разделяли некоторые лица духовного и светского звания: прот. Иоанн Шастов из Оренбурга и профессор Иван Васильевич Попов.
Мы располагаем письмом архиеп. Илариона (Троицкого) от 21 июля 1928 года, в котором он высказывается по поводу иосифлянского разделения. А поскольку мнение этого иерарха было доминирующим в среде “соловецкого епископата”, то мы не погрешим против истины, утверждая, что его письмо отражает взгляд и остальных “соловецких” архиереев.
“Что реку о всем, - писал архиеп. Иларион. — А то, что отделяющимся я до крайней степени не сочувствую. Считаю их дело совершенно неосновательным, вздорным и крайне вредным. Не напрасно каноны 13 — 15 Двукр. Собора определяют черту, после которой отделение даже похвально, а до этой черты отделение есть церковное преступление. А по условиям текущего момента преступление весьма тяжкое. То или другое административное распоряжение, хотя и явно ошибочное, вовсе не есть “казус белли”. [Повод] Точно так же и все касающееся внешнего права Церкви (т. е. касающееся отношения к государственной политике и под.) никогда не должно быть предметом раздора. Я ровно ничего не вижу в действиях митр. Сергия и Синода его, что бы превосходило меру снисхождения или терпения. Ну а возьмите деятельность хотя бы Синода с 1721 по 1917 г. Там, пожалуй, было больше сомнительного, и, однако, ведь не отделялись. А теперь будто смысл потеряли, удивительно, ничему не научились за последние годы, а пора, давно пора бы... Утверждаются часто на бабьих баснях... Что поделаешь. Ухищрения беса весьма разнообразны. Да, не имеем мы культуры и дисциплины. Это большая беда...”[157]
О самом митр. Иосифе архиеп. Иларион говорил, что тот, как допустивший грех отделения по злобе, останется при своих убеждениях до конца своих дней.
“Какую шутку выдумали, - писал он знакомым. — Он (митр. Сергий — авт.) мол отступник. И как пишут, будто без ума они. Сами в яму попадают и за собой других тащат. А Осиповы письма уж очень не понравились. Будто и не он пишет вовсе. У него будто злоба какая. И самый главный грех тот, что его на другую должность перевели. Значит и отступник... Что и других переводят, так что ж делать, поневоле делают, как им жить дома нельзя. А прежде по каким пустякам должность меняли и еще рады были, а теперь заскандалили. А теперь для пользы дела, не по интересу какому. Лучше дома жить, это что говорить, да от кого это зависит? С ним ничего не поделаешь, хоть об стенку лбом бейся, все то же будет. Значит, ругаются по пустякам и зря, вред себе и другим делают. Так-то, дорогой мой...” [158]
Вместе с “соловецким епископатом” болезненно переживали разделение и бывшие Ленинградские епископы: Сестрорецкий Николай (Клементьев), Кронштадский Венедикт (Плотников) и Ладожский Иннокентий (Тихонов). Они писали своим духовным чадам, что в действиях митр. Сергия нет нарушений ни догматов, ни канонов, ни уставов и разоблачали несостоятельность греховной идеологии митр. Иосифа и еп. Димитрия. Еп. Иннокентий даже написал еп. Димитрию увещевательное письмо, на которое тот ответил обширным посланием об “отступлении от истины” сергиевской Церкви. К сожалению, письма эти не сохранились. [151]
В отрывках дошло до нас частное письмо еп. Николая к некоему О. Ф. Б., написанное в начале 1928 года.
“Действия митр. Иосифа, - писал он, — мне кажутся непоследовательными и не чуждыми некоторой тонкой своекорыстности.
1. Непоследовательны: прерывая общение с митр. Сергием, Владыко Иосиф поддерживает свое общение с митр. Петром, поддерживающим и одобряющим митр. Сергия. Выходит против математического правила: две величины, равные порознь третьей...
2. Но пряди тонкого своекорыстия почему-то обнаружились не тотчас после обнародования сергиевского обращения, а спустя два месяца, когда митр. Иосифа задело организационно-административное колесо Синода и митр. Сергия. Получается впечатление при чтении Иосифовских документов такое, что они не появились бы на свет, если бы автор их не был затронут служебным передвижением к некоторому понижению. Не протестовал он в прошлом году при назначении с Ростовской кафедры на Ленинградскую; полагаю, что не протестовал бы и в том случае, если б обращению митр. Сергия сопутствовало какое-либо заявление с другой стороны, облегчающее положение Церкви.
Эти соображения ослабляют только силу протеста, но не уничтожают. Принципиальная сторона его — теряет ли Церковь вообще или священноначалие в частности свою чистоту и правду от своих заявлений покорности и содействия безрелигиозной власти — великий вопрос, который, независимо от осложнений личной борьбы действующих лиц, становится вопросом жизни и совести людей и, конечно, когда-нибудь найдет свое решение. Если обращение сделано, выражаясь словами Писания, “уповающе токмо в животе сем”, то оно и восприемлет здесь свое возмездие, если же автор его живет в надежде живота вечного — чего, я думаю, отрицать никак не следует, — то надо усматривать и мотивы издания обращения не шкурнические (простите грубое слово) и продажные, а попечительные о Церкви и преследующие ее спасительную пользу. В худшем случае, надо думать, митр. Сергий добросовестно заблуждается, а не сознательно предательствует. Лично я оцениваю его действия так: Понятие “общества” (Церковь в ее человеческой половине) и народа шире понятия государства и власти... Сколько сменялось видов государства, устройства и форм власти только, например, в нашей истории, а народ русский — все один и Церковь единая православная. Любовь к Церкви и народу (Рим. гл. XII и 1 Кор. гл. XIII) долготерпеливо побеждала злое государство и власти. Мы, архипастыри, как лица апостольского преемства, ответственны не за себя только и за свой исторический момент, но и за все его прошлое. Дерзаем ли мы, например, осудить Церковь Петровского периода за то, что она, выстрадав от шутейского и всепьянейшего церковного сообщества (собора), пошла на устроение свое в новых условиях тогдашней жизни и постепенно их изгладила? Если она ошиблась тогда, то мы, “зиждя грады пророческия”, тем самым виним себя и продолжаем их ошибку, — следовательно, неправославны. Но такого сознания в нас нет: несмотря на личные недостатки Феофана Прокоповича. Церковь не извергла его, хотя современники и сторонники Феодосия Яновского весьма зазирали его и хотя наша иерархия есть ведь и его преемница. Так и митр. Сергий верит в избранный им путь церковного устроения и поскольку до него наши архипастыри и пастыри не противились законодательству советской власти в церковных делах до обращения митр. Сергия, по совести стараясь исполнять инструкции, несоответствующие канонам, и за это их не осуждали (в числе исполнителей были особенно ревнивы и нынешние противники митр. Сергия), постольку не следовало бы спешить осуждать, а тем более прерывать с митр. Сергием сейчас, ибо, в сущности, пока он ничего не прибавил к тому, что фактически было...”[140]
Доводы еп. Николая были настолько обстоятельны, что находили благодарные отклики среди его адресатов и служили противодействием расколу.
Из числа епископов, находившихся на епархиях, боролись за церковное единство митр. Ленинградский Серафим (Чичагов), еп. Петергофский Николай (Ярушевич), викарий Ярославской епархии Вениамин (Воскресенский). В Серпухове живое участие в противлении раскольникам принимал еп. Серпуховской Сергий (Гришин), испытавший на себе всевозможные поношения и оскорбления со стороны иосифлян.
Неоценимый вклад в церковное умиротворение вносили рядовые пастыри, чьи труды благословенны в очах Божиих. Имена их перечесть невозможно. Назовем, к примеру, о. Всеволода. Он был своего рода духовным старцем, под чьим руководством спасались многие православные ленинградцы. Этот батюшка тоже не был согласен с мероприятиями митр. Сергия, однако считал, что несогласие не дает право кому бы то ни было прерывать молитвенно-каноническое общение с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и тем более объявлять его и всех находящихся с ним в общении безблагодатными. Высланный гражданскими властями из Ленинграда, он укреплял и утешал своих духовных чад письмами.
“Знаю, - писал он, — что у вас великие церковные недоумения и нестроения. У вас произошло разделение на две части. Одни стоят за митр. Сергия и за Синод, другие — против. Беспристрастно судя, и те и другие неправы. Митр. Сергий и его Синод выпустили воззвание, в котором смешивают церковное дело с политикой и совершают перемещение епископов помимо воли последних, издают распоряжения, которые по совести не могут исполнять многие православные, и превышают свои церковные права — права лишь Заместителя Патриаршего Местоблюстителя.
Все это вредные для Церкви мероприятия. Они составляют частное каноническое преступление митр. Сергия и иже с ним. Но не таковы еще эти преступления, чтобы можно было объявлять митр. Сергия безблагодатным и требовать немедленного разрыва молитвенного с ним общения. Правы те, которые выставляют против митр. Сергия обвинения: но глубокая, ничем не оправдываемая ошибка их заключается в том, что они порвали общение с ним и даже объявляют его еретиком, а всех, находящихся в общении с ним, безблагодатными. Думаю, что за это они будут отвечать перед Господом. Есть, следовательно, неправда у одних, есть она и у других. Взаимные прощения одной и другой стороны не имеют поэтому, никакой силы, потому что при этих прещениях ни та, ни другая сторона не опирается на истину Православия. Лишь то запрещение влечет за собой лишение благодати, которое согласно с волей Божией, выраженной во всей совокупности Православия. И лишь то благословение влечет за собой ниспослание благодати, которое согласно с волей Божией. Если же этого согласия нет, то не только благодать не отымается и не посылается, но сама церковная жизнь показывает, что все такие действия Церковью не принимаются, хотя бы их совершали Великие Вселенские Соборы и самые право-славнейшие патриархи и синоды.
Таковы действия той и другой власти у вас. Обе не имеют догматической и канонической основы в своих прещениях друг на друга. И вы можете свободно ходить в те и другие храмы, моля Господа, чтобы он дал каноническую правильность в отношениях между православными и умирил бы Церковь Свою.
Нельзя ходить только к явным раскольникам: обновленцам, григорианцам и украинцам. Этих последних бойтесь: они — безблагодатны”.[159]
Следует обратить внимание на субъективность и ошибочность взглядов о. Всеволода в отношении прощений. Он смешал простые суждения о деяниях митр. Сергия с осуждением, завершенным молитвенно-каноническим разрывом с первоиерархом, которое неминуемо влечет за собой церковное отлучение (14 правило Двукратного Собора).
Но даже при таких погрешностях письмо это умиротворяюще действовало на смущаемых “двоевластием” ленинградцев, переписывалось и передавалось из рук в руки, смиряло и утешало.
Необходимо упомянуть и о великом ленинградском старце о. Михаиле (Прудникове), который самой своей жизнью и беседами с приходящими к нему удерживал людей от разделения. Сам вождь раскола еп. Димитрий глубоко уважал о. Михаила и очень надеялся, что тот поддержит его дело. Однако пастырь ни на минуту не согласился с этой мыслью. “Ныне Церковь Божия в огне!” — говорил он о плодах разделения. А когда умирал, то последними его словами были: “Слава Богу, что я умираю в Православии. Великая беда тем, кто ушел в раскол”.
После его смерти, последовавшей 3 сентября 1929 года, его духовник, о. Петр Крестовоздвиженский, до этого времени избегавший посещать сергиевские храмы, поспешил в церковь Скоропослушницы, сказав, что молитвы о. Михаила спасли его от пропасти, к которой он не только приблизился сам, но и увлекал за собой других.
Особое значение в борьбе с иосифлянством имела деятельность еп. Серпуховского Мануила (Лемешевского). Его имя было хорошо известно и любимо ленинградцами. В сентябре 1923 года еп. Мануил был послан Патриархом Тихоном на борьбу с обновленческим расколом, и за 144 дня его пребывания в северной столице твердыня обновленчества поколебалась; одна за другой раскольнические церкви начали возвращаться к правой вере, приносили покаяние маститые протоиереи и священники, народ плакал, радуясь о победе Православия... Эта борьба сроднила еп. Мануила с ленинградской паствой и снискала ему имя стойкого борца за чистоту веры. Даже еп. Димитрий, тогда еще протоиерей, сравнивал его с каменным столпом, высоко возвышающимся над городом.
В феврале 1924 года еп. Мануил был арестован и сослан на Соловки. Но ленинградцы не забыли его. И когда, измученные и истерзанные смутами и нестроениями, они спрашивали: “За кем идти?”, — то даже вожди раскола отвечали: “Подождите, вот вернется еп. Мануил, он и скажет, за кем вам идти”. И люди с надеждой ожидали возвращения поборника Православия, который верно укажет им путь.
10(23) февраля 1928 года, отбыв срок ссылки, еп. Мануил прибыл в Москву. Уже спустя два дня митр. Иосиф послал к нему с особым поручением иеромонаха Моденского монастыря, будучи уверен, что еп. Мануил присоединится к сторонникам разделения и своим авторитетом поможет одержать скорую победу над сергианами. “От вас требуется только согласие, — заявил посланец. — Если Вы согласны, то митр. Иосиф приглашает вас к себе в Моденский монастырь, где в тот же день возведет вас в митрополиты... За Вами пойдет не только простой народ, но и весь российский епископат...”
“Нет, дорогой батюшка, — отвечал еп. Мануил, — согласиться с тем, что предлагает мне митр. Иосиф, я не могу. Это претит моему внутреннему убеждению. Я — представитель “соловецкого” епископата. Все мы, 17 человек, единодушно и единогласно клятвой скрепили решение не отделяться от митр. Сергия, хранить церковное единство и не присоединяться ни к какой группе раздорников. “Соловецкий епископат” поручил мне доложить об этом митр. Сергию. Я давал клятву и нарушать ее не собираюсь. К тому же, я считаю дело митр. Иосифа вздорным, не отвечающим ни церковным, ни монашеским идеалам. Передай ему, что ни за ним, ни за еп. Димитрием я не пойду. Я — монах и потому оказываю послушание своей законной церковной власти в лице митр. Сергия”.
Такую печальную для иосифлян весть иеромонах сообщил своим вождям. Те никак не могли смириться с мыслью, что еп. Мануил отказался принять участие в их деле. “Я не могу поверить, чтобы он был не с нами, — восклицал еп. Димитрий, — неужели и этот высокий столп Православия пал?!”
Отмежевание еп. Мануила заставило иосифлян обеспокоиться за судьбу своего дела. Ведь они сами уверяли паству, что еп. Мануил укажет людям правильный путь. А теперь получалось, что он призывал держаться митр. Сергия.
Опасаясь влияния еп. Мануила на верующих, раскольники стали распространять слухи, будто и этот иерарх изменил Православию. Однако большая часть ленинградцев не верила подобным утверждениям и с нетерпением ожидала его приезда в Ленинград.
Но в те дни права и возможности еп. Мануила были еще сильно ограничены. Проживая в московском Даниловом монастыре, он фактически оставался на покое и имел право только вести переписку. Глубоко встревоженный судьбой ленинградской паствы, которую он считал своим детищем, еп. Мануил, естественно, не замедлил воспользоваться и этой малой возможностью. Мы приведем текст одного из его писем:
“К почитателям моим Петроградской стороны сие мое краткое слово. Многие мне пишут и лично говорят, что они меня не забыли, что они мне продолжают верить, иные говорят, что они по-прежнему меня любят, уважают, что я был их, хотя как будто не с ними теперь, что не забудут меня и всегда будут помнить и в таком же духе... Вы, пользуясь случаем, прислали мне свою лепту. Спасибо вам всем сердечное за нее. Но знайте, что я предпочел бы, в конце концов, быть всеми оставленным в материальной поддержке, впасть в нужду, терпеть невзгоды вещественные и т. п., чем получать деньги от тех, кто уже не со мной. Мне не нужно ваших денег. Дайте мне ваши опустошенные сердца. Если вы верите мне сколько-нибудь, то знайте, что на вас всех лежит священная обязанность умолять своих архипастырей (Димитрия, Сергия) и пастырей подчиниться законному (как это и ни тяжело было бы в сознании вашем) постановлению Синода о запрещении в священнослужении всех тех из них, кто отпал в иосифлянский раскол. Со дня получения им этого постановления оно вступит в законную силу. Вспомните историю с запрещением б. прот. А. Введенского. Вы должны умолять, слезно умолять их не служить. Если они на этот раз послушают голос народа своего и объявят, что как запрещенные служить не могут, они совершат воистину великое дело для умиротворения Церкви.
Собор епископов слушал и разбирал их дела. Они вправе требовать суда епископов, но до суда служить не должны. Если же раскаются, то и запрещение будет снято.
Хотелось бы много написать, но на душе тяжело. Многие из вас ослеплены правотой занятой вами позиции и спокойно не могут разобраться. Просите у Бога смирения себе и разумения мудрости. Когда же настанет такой радостный день, что мы будем все вместе (а не будет более “их” и “наших”)?! Молитесь за всех и за вся. Да благословит вас Господь на правый и спасительный путь.”[160]
Однако волна церковных нестроений в Ленинграде не успокаивалась. Более того, синодальное постановление о запрещении в священнослужении митр. Иосифа еще более обострило ситуацию. Как мы уже говорили, митр. Серафим (Чичагов) даже счел необходимым совершать во всех храмах молебствия об умиротворении Церкви, но и это не помогло. Народ (и не только иосифляне, но и православные “сергиане”) не хотел признавать своим архиереем митр. Серафима и настойчиво требовал еп. Мануила. Правящий архиерей не мог спокойно не только молиться, но и просто пребывать в митрополичьих покоях. И тогда в конце апреля он отправился к митр. Сергию просить у него благословения на то, чтобы еп. Мануил приехал в Ленинград и успокоил паству.
К этому времени произошли изменения и в судьбе самого еп. Мануила — 12(25) апреля он был назначен в Серпухов викарием Московской епархии. Что же касается хлопот митр. Серафима, то они достигли цели: еп. Мануилу была выдана виза на въезд в Ленинград и Лугу, и вечером 14(27) апреля он сел в поезд.
Основная задача поездки еп. Мануила заключалась в том, чтобы проститься с паствой и по мере сил успокоить волнения, указав людям верный путь. Именно этого и ждал от него истомленный народ, нуждавшийся не в обличениях и полемике, а в авторитетном слове человека, которому он верил и который ничем не погрешил против Православия. Уже одно это обстоятельство предвозвещало успех скромной, но ответственной миссии еп. Мануила.
В первый же день, после всенощной в Зверинском подворье, владыка выступил перед молящимися, доказывая, что у иосифлян не было никаких оснований создавать опасный для Церкви раскол, что причина разделения кроется не столько в распоряжениях высшей церковной власти, сколько в гордости и отсутствии любви у раскольников, и если бы иосифлянские вожди действительно любили свою паству, они бы не толкнули ее на гибельный путь. Желая утвердить собравшихся в правых мыслях, еп. Мануил заверил, что он никогда не изменит делу Православия.[161]
На следующий день, 16(29) апреля владыка Мануил вместе с митр. Серафимом (Чичаговым) совершил литургию в Троицком соборе на Измайловском проспекте. После службы он вновь обратился к молившимся, изложив свой взгляд на церковные события.[152] Многое из того, о чем говорил преосвященный, люди прежде расценивали совсем по-другому. Им, к примеру, казалось, что запрещения митр. Сергия и Синода не имеют канонической силы. Владыка же поставил это запрещение в тесную взаимосвязь с запрещением, незаконно снятым еп. Алексием с прот. А. Введенского, и такая трактовка событий прояснила неправоту действий запрещенных пастырей и архипастырей.
В ином свете увидели собравшиеся и каноническое достоинство самого митр. Сергия. Указав, что именно он, митр. Сергий, находится в каноническом общении с Восточными Патриархами, еп. Мануил уверил паству, что Заместитель Патриаршего Местоблюстителя вовсе не зазнавшийся архиерей, как его представляли иосифляне, а первоиерарх, заботящийся о церковном благе, причем, иерарх, который гораздо смиреннее митр. Иосифа, поставившего себя слишком высоко. Впервые ленинградцы услышали и об истинном отношении “соловецкого епископата” к митр. Сергию и разделению. Информация была для них совершенно неожиданна и нова. Тем не менее люди выходили из храма умиротворенными, начиная понимать, где правый путь.
Вечером того же дня владыка был приглашен на квартиру к проф. В. Верюжскому, где собралось немало иосифлянских священников и светских лиц, желавших доказать правоту своего дела. Беседа между ними и митр. Мануилом носила мирный характер, никаких резких выпадов не было. Вопросы решались канонические. Нового ничего фактически сказано не было, но каждая сторона стремилась осветить тот или иной факт со своей точки зрения. На некоторые действия митр. Сергия их взгляды даже сходились, но это касалось малозначимых аспектов, в принципиальных же вопросах никто уступать не хотел.
Когда владыка спросил, почему иосифляне так поторопились с отделением, — те ответили, что боялись запрещения. “А что, батюшка, — уточнил тогда владыка у о. Феодора Андреева, — если бы вы не отошли, то подчинились бы запрещению или продолжали бы служить?” О. Феодор отвечал, что вынужден бы был подчиниться. “Но так как я наперед знал, что запрещение будет неизбежно, — добавил он, — то мы и поспешили отойти от митр. Сергия, чтобы избавить себя от всех последствий, связанных с запрещением!”
При таком искаженном толковании церковных правил прийти к какому-то согласию было невозможно, и неудивительно, что к концу беседы каждая сторона осталась при своих убеждениях.
Тем временем еп. Мануил узнал, что иосифляне неправильно истолковывают некоторые места из его бесед и объясняют его неучастие в расколе боязнью запрещения. Такая трактовка сильно огорчала владыку, и, чтобы развеять неправые толки и преградить путь всякой двусмысленности, он решил еще раз изложить свои взгляды на разделение. Поэтому утром, после литургии в Зверинском подворье, он в третий раз обратился к народу, разъяснив, что не страх человеческий, а страх Божий препятствует ему отступить от правого пути и что раскольники грешат против послушания Церкви, считая наложенное на них запрещение недействительным.[126]
Одно за другим поучения еп. Мануила и его авторитет борца за чистоту Православия выбивали почву из-под ног иосифлянских вождей. Взволнованные его выступлениями, они решили еще раз пригласить владыку к себе, и в тот же вечер в бывших митрополичьих покоях собрались около 200 видных представителей иосифлянства. Еп. Мануилу предлагались вопросы общего и частного характера, но уже в более острой форме, чем предыдущим вечером. Беседа продолжалась более двух часов, но по-прежнему ни одна из сторон не желала поступиться своими воззрениями. Иосифляне настаивали на том, что политика митр. Сергия ведет к порабощению церковной свободы, епископ же доказывал обратное и призывал смириться перед церковной властью, подчиниться запрещению и принести покаяние. На вопрос еп. Мануила, признают ли они митр. Петра главой Русской Церкви, если он одобрит действия митр. Сергия, они заявили, что если таковое случится — они порвут с Патриаршим Заместителем всякое общение.
Со скорбью в сердце покинул еп. Мануил митрополичьи покои, убедившись, что его бывшие друзья и сомолитвенники отстаивают неправое дело, коснея в своем заблуждении. Иосифляне также покидали собрание, печалясь о том, что еп. Мануил якобы уже не тот, каким они его знали прежде, и изменил Православию. Это убеждение они активно распространяли среди народа.
Наступил четвертый день пребывания владыки в Ленинграде. И вновь еп. Мануил обратился к верующим после вечерней службы в Очаковском подворье. Стараясь рассеять недоумения, посеянные в народе относительно его верности Православию, он разъяснял свою позицию и предупреждал о тех горьких плодах, которые порождает иосифлянский раскол. При этом еп. Мануил не только защищался от нападок, но и наступал. Он говорил о скороспелом решении об отделении, об озоблении иосифлянских вождей и их вражде к православным священникам и пастве, об их лукавстве (когда они с помощью лжи пропагандировали свои убеждения), о насильственном удерживании людей в расколе... Как самую большую опасность еп. Мануил назвал самообольщение иосифлян, которые не только отрицали всякий авторитет “сергиевской” иерархии, но и духовно опустошали свою паству.[136] Все это, говорил владыка, свидетельствует не о наличии православного духа у отошедших в разделение, а напротив, о его отсутствии.
После таких речей наиболее упорствующие иосифляне начали заявлять, что еп. Мануил — проводник политики митр. Сергия, что он “агитирует идти за предателем церковной свободы”... Но эта клевета уже не имела особого влияния на простой народ, который глубоко верил в архипастыря-исповедника.
В последний, пятый день своего пребывания в Ленинграде владыка с утра до вечера принимал посетителей. Уже готовый к отъезду, в назначенный час он прибыл в Преображенский собор, чтобы проститься с паствой и еще раз засвидетельствовать ей об истине. Народу собралось так много, что он не вмещался в стенах храма.
Когда окончилось богослужение, еп. Мануил вышел из алтаря и в последний раз обратился к ленинградцам. Он подтвердил, что между ним и вождями раскола лежит непроходимая пропасть - наложенное высшей церковной властью запрещение в священно-служении. Что он не занимается агитацией, а выражает скорбь об уклонившихся в раскол. Что он зовет верующих последовать его примеру в несении подвига поста и молитвы за тех, кто откололся от церковного единства.[162] После этого преосвященный преподал общее благословение и направился к выходу. Люди заплакали и, взяв архипастыря на руки, бережно понесли его к приготовленной карете. Такие теплые, сердечные проводы красноречивее всяких слов свидетельствовали о выборе народа.
Всего лишь за пять дней еп. Мануил сумел внести в сердца верующих умиротворение. Своим авторитетом, отеческой любовью и состраданием он не только приостановил дальнейшее распространение раскола в Ленинграде, но и возвратил в лоно Православной Церкви многих находившихся на перепутье.
Спустя несколько дней после его отъезда еп. Серафим уже мог сказать: “Ну вот, теперь я имею возможность спокойно трудиться и совершать архипастырское служение”.
22 апреля (5 мая) еп. Мануил прибыл в Серпухов. В храме св. пророка Илии он совершил свое первое служение, а на следующий день вечером в Никольской церкви принял новую паству от еп. Сергия (Гришина).
Как нам известно, в этом городе почти половина приходов ушла в иосифлянский раскол. При этом последователи разделения отличались непримиримостью и злобой по отношению к “сергианам”. Их фанатизм вполне испытал на себе б. еп. Сергий, эта же участь ожидала и еп. Мануила. Не успел он приступить к своим обязанностям, как на него посыпались анонимные угрожающие письма, а всякое его возвращение из храма в архиерейский дом сопровождалось градом ругательств, насмешек, а порой и камней. “Дождется ваш архиерей, — грозили они православным прихожанам, — мы его когда-нибудь с горы сбросим!”
Владыка терпеливо переносил незаслуженные оскорбления и прилагал все усилия к умиротворению.
Дело осложнялось тем, что раскольники действовали в Серпухове не только открыто, но и тайно. С первых дней вступления митр. Сергия в должность Заместителя Патриаршего Местоблюстителя против него начали настраивать народ два епископа: Арсений (Жадановский) и Алексий (Готовцев). При этом они не отделялись от митр. Сергия, а действовали тайком. Когда еп. Алексия перевели в другой город, еп. Арсений, проживавший в те дни в одном из подмосковных женских монастырей, негласно поддерживал в своих почитателях оппозиционерство. А вскоре в Серпухов явились и открытые иосифляне, так что образовался раскол как бы с двойными стенами: видимыми и невидимыми. Сокрушить такую крепость мог только человек, имевший неоспоримый авторитет среди верующих. Но если для ленинградцев авторитет еп. Мануила был несомненен, то для серпуховчан владыка был человеком новым, неизвестным, и потому прежде, чем организовать решительную борьбу с иосифлянами, ему предстояло завоевать сердца своей паствы.
Прежде всего в каждый праздничный и воскресный день еп. Мануил разъяснял народу сущность возникшего раскола. При этом проповеди его носили оттенок мирной отеческой беседы, без каких-либо выпадов или обличений в отношении раскольников. Сам относясь к отделившимся с любовью и состраданием, он и паству призывал к тому же.
Не раз и не два посещал владыка местных руководителей разделения, обсуждая с ними церковное положение и призывая к миру и общей молитве. Но ни убеждения, ни теплое отеческое отношение к ним, ни подвижническая жизнь самого архиерея — ничто не могло вразумить отделившихся. Особенно упорствовал в заблуждении о. Александр Кремышенский, настоятель главного храма иосифлян. Убедить его вернуться в лоно Православной Церкви еп. Мануил так и не смог.
Гораздо большего успеха он достиг среди простого народа. Почти ежедневно в православных храмах можно было увидеть новые и новые лица — это были раскаявшиеся прихожане иосифлянских церквей. В Православие они переходили молча, тихо, незаметно. Ряды иосифлянской паствы редели, а вместе с этим уменьшалась и ненависть раскольников и к еп. Мануилу, и к митр. Сергию, и к православному епископату вообще.
Уже через два месяца усердного и терпеливого архипастырского труда иосифлянство в Серпухове было если не совсем ликвидировано, то во всяком случае сведено до минимума. Почти три четверти мирян, пребывавших в расколе, вернулись в Православие. Оставшиеся уже не представляли серьезной опасности для серпуховской паствы, хотя по-прежнему отличались фанатизмом.
Уже с лета 1928 года в Серпухов спокойно могли приезжать на праздники православные архиереи. Здесь служили митр. Сергий, архиеп. Рязанский Ювеналий (Масловский), архиеп. Вятский Павел (Борисовский), еп. Подольский Иннокентий (Летяев), еп. Сергиевский Петр (Руднев)...
Так стараниями еп. Мануила, его исповедническим трудом было приостановлено иосифлянское движение и, более того, наметился крутой поворот к ликвидации раскола.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.