V

V

Вся эта, по возможности кратко рассказанная нами, история допущения женщин в медицинскую академию и потом изгнания их оттуда за нетерпимое русским правительством поведение, вероятно, ничуть не хуже нас известна почтенному профессору Сеченову, проживающему в Петербурге и состоящему на службе при той самой академии, о которой только что шла наша речь. Сколько бы мы ни заставляли себя думать, что уважаемый профессор, сидя за своими физиологическими работами, давшими ему солидное имя в ряду европейских ученых, мог не знать того, что касается его бывших слушательниц, но мы все-таки никак этого допустить не можем. Один последний факт: та восторженная радость, с которою ученый профессор возвестил России чрез посредство академической газеты о получении медицинской степени девицею Сусловою; та сдержанная сила пеней, произнесенных им обществу, виновному, по его мнению, в создании необходимости нашим женщинам уезжать за изучением медицины в чужие края, — все это очень ясно говорит, как небезучастно относится достойный профессор к вопросу о дозволении женщинам специализировать себя в медицинских науках у себя дома, в России. Имея перед собою только один факт этого заявления и сопровождающих его пеней, мы уже не смеем думать, чтобы внимание ученого профессора было столь сильно поглощено наукою, что все происходившее с лицами столь интересовавшей его среды не доходило до его ведома. Это невозможно! Почтенный профессор, всеконечно, знает всю историю допущения женщин в Военно-медицинскую академию и изгнания их из этого заведения — по меньшей мере не хуже большинства столичных жителей.

Зачем же этот медицинский ученый так криво толкует это дело? Отчего он не хочет видеть столь известной всем и каждому в Петербурге несоответственности поведения бывших медицинских студенток их учебному и общественному положению? Отчего ему хочется обвинить за них общество, а не их самих? Отчего, наконец, если уж они в его глазах во всем правы, — отчего он не хочет считаться за них с академическим начальством или с военным министерством, а считается с простыми, неофициальными людьми — с обществом?

Что весь сей сон должен обозначать?

Должны ли мы думать (и вправе ли это думать), что ученый профессор, видя совершавшиеся факты, не хотел и не хочет признавать их, в противность всякой логике? Или нам следует предположить, что г. Сеченову известны другие факты, до сих пор никому, кроме его и посвященных в тайны академии, неизвестные — факты такие, на основании которых можно сказать, что не правительство, а общество удалило из академии протежируемых почтенным профессором ученых женщин? Или же наконец, и это всего вернее, мы должны все пени г. Сеченова обществу принять, как некоторую политическую ловкость, и объяснить тем, что почтенный профессор по обществу и не метил, а метил в правительство, но что, состоя на правительственной службе и благоразумно оберегая свою служебную карьеру, он нашел почему-нибудь неудобным простирать свои пени к правительству, а кинул их не столь опасному обвиняему — обществу? Жаль только одного, что общество в России не столь обидчиво, чтобы потребовать г. Сеченова за взводимую им клевету к ответу перед судом, и даже не столько серьезно, чтобы надолго запомнить, что такая вылазка г. Сеченова против общества весьма дурно рекомендует серьезность самого этого почтенного ученого.