III.

III.

И дело не только в том, что водка для русского человека будто бы сакральна, символична, мифологична и до последнего градуса набита квазикультурными смыслами. И даже не в водочных сверхприбылях, пусть об этом думают производители. Все гораздо хуже: образ алкоголизма как смертельно опасной болезни, как ситуации отчаяния, вытесняется из общественного сознания. Алкоголизм - это не очень страшно; вот наркотики, вот армия - это да. Часть общества, обладающая ресурсами влияния (медийным, экономическим, финансовым), предпочитает считать алкоголизм люмпенским пороком. На одном полюсе - социальная Хиросима, «слезы жен и матерей», мертвые, сломанные судьбы целых династий (алкоголик почти всегда ломает жизнь ближнему кругу), на другом - уже сформировавшаяся традиция «культурного потребления», то здоровое питие, от которого исходит на Руси настоящее веселие, и жертвовать воскресными радостями - ради кого, чего? Слишком много хороших ресторанов в Москве, слишком вкусна водка под шашлыки на свежеотстроенной даче. Слишком холодно зимой, в конце концов.

Социальное расслоение чувствуется и в отношении к порокам. К алкоголикам относятся еще брезгливо, но уже, в общем-то, толерантно. Родители боятся героина - уж лучше, конечно, водка (наркологи рассказывали про одну мамашу, которая ежедневно осматривала локтевые сгибы у ребенка и не замечала, что от инфанты попахивает пивом). Кроме того, коммерческая наркология не допустит потери клиентуры - вакансии персональных, домашних наркологов не должны пустовать.

И, конечно, репрессии против водки должны вызвать настоящую гуманитарную истерику у российской пишущей и говорящей интеллигенции. За вонючее «Киндзмараули», помнится, как рвали грудь, - нешто за водку не поднимутся? Оруэлл, прайвеси, свобода выбора, частная жизнь, регресс, мое здоровье принадлежит мне, нас возвращают в совок, - риторика, знакомая до боли. Конечно, риторики бояться - в лес не ходить, но можно почти не сомневаться: пьющие и непьющие сольются в едином водочном строю.