6. «СЕМЬЯ», ПРЕЗИДЕНТ И Я

6. «СЕМЬЯ», ПРЕЗИДЕНТ И Я

«Ловушки», расставленные на пути

С какого момента меня стало «обкладывать» близкое окружение президента?

Не могу сказать, что сразу после вступления в руководство правительством я ловил «косые взгляды» из Кремля, хотя уже тогда насторожили разговоры управляемых извне СМИ о том, что нынешней экономической команде не удастся переломить тяжелейшую ситуацию, сложившуюся после 17 августа. Лично меня при этом – пока(!) – никто не трогал. Более того, некоторые полунамекали, а другие вполне прозрачно отмечали, что все войдет «в свое русло», если после небольшой паузы экономические позиции в правительстве займут «настоящие специалисты».

Расчет был вполне определенный: через некоторое время, скажем через пару-тройку месяцев, заменить «левую» часть команды, а меня – «невиновного» или даже «полезного для общества» (ведь я получил широкую поддержку – никуда от этого не денешься) – превратить в «карманного премьера», который не несет ответственности за экономику и согласен работать с совсем другими по своим взглядам людьми, «назначенными» в правительство. Не только не исключаю, но уверен, что такая схема вначале складывалась в головах у ряда кремлевских стратегов.

Приблизительно через месяц после моего назначения председателем правительства Б. Н. Ельцин неожиданно завел со мной, как он сказал, «стратегический» разговор.

– Я хотел бы обсудить ваши перспективы как моего преемника. Что нам следует делать в этом отношении.

Перебирая в памяти эпизоды разговоров с Ельциным, я позже подумал, не была ли эта «стратегическая» беседа проведена с целью прозондировать мою готовность «игратьв команде» даже ценой согласия на то, что из правительства уберут «левых», заменив их на привычных «либералов»? А может быть, это была элементарная проверка моих намерений – не больше? Однако, кто знает, возможно, тогда Ельцин и не лукавил.

Так или иначе, в момент состоявшегося разговора я воспринял сказанное Ельциным серьезно.

– У меня нет президентских амбиций, и вообще считаю, что не смог бы по-настоящему работать во главе правительства, если бы нацелился на президентскую гонку – таков был мой ответ. – Цель моей нынешней деятельности, – добавил я, – во многом не согласуется с интересами глав регионов, а успех в определенном плане зависит от давления на целый ряд руководителей субъектов Федерации. Я не думаю, что все они одобрительно относятся к идеям укрепления центральной власти, жесткого контроля за использованием трансфертов из федерального бюджета, к требованию отмены всех местных постановлений и решений, противоречащих Конституции Российской Федерации и ее законам, усилению борьбы с антиобщественными явлениями, особенно в экономике. А в случае прицела на участие в президентских выборах необходимо было бы мое «соглашательство» или хотя бы отказ от жесткости в постановке острых вопросов. Я на это пойти не могу, поскольку это не соответствует задачам правительства.

Тогда Ельцин разговор прервал. Позже он возвратился к нему, но совершенно в другом ключе…

Пожалуй, то была первая «ловушка» на моем пути как руководителя кабинета. Я ее обошел, не только отказавшись играть не по своим правилам, но заявив во всеуслышание, что уйду в отставку, если снимут Маслюкова или Кулика.

Не знаю, стало ли это основной причиной того, что ни Маслюкова, ни Кулика не тронули вплоть до моего собственного увольнения в мае 1999 года. Возможно, на первых порах окружение Ельцина не хотело осложнять отношения с левой частью Думы, которая в то время представляла собой большинство. А в последующем кремлевские стратеги пришли к выводу, что моя «инициативная» отставка в связи с увольнением представителей левых сил, которые к тому же хорошо зарекомендовали себя в качестве профессионалов, – не лучший вариант. Такая «смена караула» будет более болезненной и вызовет большее сопротивление в обществе, чем спокойная замена самого председателя правительства, пусть неплохо решившего тактические задачи, но теперь, дескать, уступающего место тому, кто больше подходит для достижения стратегических экономических целей. Так в общем позже публично и разъяснил президент решение, которое он принял в мае 1999 года.

Конечно, мне помогало при обходе первых «ловушек», что не был одиозной фигурой. Не был я связан с какими бы то ни было финансовыми или коммерческими структурами, имел «прозрачные» доходы и исправно платил налоги. Хотя и работал при разных, как говорится, режимах, но сохранял свое лицо. Все это было широко известно.

Тогда выбрали другой «ракурс» атаки. В некоторых СМИ излюбленной темой стала моя «экономическая несостоятельность»: дескать, никогда не занимал никаких хозяйственных должностей. Во время одной подобной дискуссии по радио мой внук (уже окончивший университет) – тоже Евгений Примаков – не выдержал и, воспользовавшись обращением к слушателям звонить по телефону в студию, выступил в прямом эфире и напомнил, что я закончил аспирантуру экономического факультета МГУ, стал кандидатом, а затем доктором экономических наук, в течение ряда лет руководил Институтом мировой экономики и международных отношений, в деятельности которого одно из главных мест занимало изучение экономического зарубежного опыта с выходом на его практическое применение в народном хозяйстве СССР. Был избран академиком АН СССР по отделению экономики.

Выступил он в мою защиту с «открытым забралом», представившись. Я был очень тронут не только поступком внука, но и тем, что узнал об этом не от него, а из заметки, опубликованной в газете.

Между тем мои оппоненты, которые постепенно «перерастали» в категорию противников, пошли еще дальше. Соглашаясь с тем – невозможно было отрицать очевидную истину, – что правительство стабилизировало политическую ситуацию, которая могла перерасти в «выяснение отношений» на улицах, они начали обвинять и меня, и кабинет в целом в бездействии в области экономики. Авторам таких оценок было невдомек, что если бы мы безучастно относились к параличу экономики, – а именно в таком состоянии она находилась, – более того, не принимали бы решительных и продуманных, взвешенных мер в экономической области, способных одновременно дать результат и в социальной сфере, то наше правительство попросту не смогло бы удержать политическую ситуацию в России.

Мои отношения с «левыми» не переставали занимать умы «семьи» и после того, как было решено пока не трогать тех, кто окрашен в их цвета в правительстве. Ельцину его окружение все время твердило, что коммунисты мною чуть ли не манипулируют и, возможно, я даже не сознаю этого.

Через пару месяцев после моего вступления в должность Ельцин сказал мне: «Вас обволакивают «левые», которые, находясь в правительстве, выполняют указание ЦК КПРФ».

– Вы меня неплохо знаете, – ответил я. – При всех своих недостатках я никогда не «ложился» ни под Горбачева, ни под вас. Что касается «левых» в правительстве, то они находятся в нем в личном качестве. Нужны примеры? Пожалуйста. Маслюков выступает против импичмента президенту, в то время как КПРФ занимает противоположную позицию. «Левые» в правительстве открыто предлагают незамедлительно ратифицировать в Государственной думе Договор по СНВ-2.

По-видимому, наибольшее впечатление на Бориса Николаевича произвели мои слова: «Позвольте, но Маслюков в моем и Черномырдина присутствии отказался от вашего предложения занять пост руководителя правительства. Если бы Маслюков выполнял, как вы говорите, волю своего ЦК, разве он не согласился бы возглавить кабинет и стать второй фигурой в государственной иерархии?»

– Неужели меня так неправильно информируют? – президент поднял на меня тяжелые глаза, в которых отсвечивали недоумение и гнев.

Может быть, в свете этого эпизода читатель поймет, почему я не единожды вынужден был повторять: в случае если без моего согласия произойдут «изъятия» из правительства, уйду в отставку. В немалой степени такие повторы были связаны и с постоянно появляющимися в СМИ сообщениями со ссылкой на информированные источники о предстоящих заменах в правительстве.Но в то время я надеялся, что президент играет самостоятельную роль и может противостоять таким козням.

Меня подозревали (и уж точно очень этого боялись) в «сращивании» с КПРФ, хотя стремления к такому стратегическому союзу не наблюдалось ни с одной стороны. Были контакты с руководителями КПРФ, во время которых происходил обмен мнениями главным образом о социальных и экономических проблемах. Со своей стороны коммунисты никогда не информировали меня – может быть, это и к лучшему, я абсолютно не упрекаю их в этом – о своих акциях, намерениях, планах, перспективах. Когда мною или моими коллегами высказывались пожелания «пропустить» или ускорить прохождение через Думу необходимых нам законопроектов, мы наперед знали: нам пойдут навстречу в том случае, если это не столкнется с узкопартийными интересами. Так было и тогда, когда мы просили отказаться от идеи импичмента президенту, так как затеянная кампания мешала правительству стабилизировать политическую ситуацию, что было крайне важно, ужесточала линию Кремля, что было крайне нежелательно.

Правда, и с моей стороны не проявлялась готовность положительно откликнуться на некоторые пожелания, высказываемые руководителями компартии, например о смещении с занимаемых постов А. Б. Чубайса – председателя правления РАО «ЕЭС» и Сергея Генералова – министра энергетики. У меня были другие соображения на сей счет. Поэтому, когда я пригласил Чубайса и попросил его отказаться от проведения политических совещаний его правых единомышленников в служебных помещениях РАО «ЕЭС», я действовал не по чьей-то указке, а стремился отдалить правительство и его структуры от политической борьбы. Хотел также, чтобы не «подставлялся» сам Чубайс – сильный и нужный менеджер. Такая оценка не означает, что разделяю идеи и политические подходы Чубайса или одобряю практику приватизации, проведенную под его руководством.

Был рад, что Чубайс согласился со мной и честно сдержал данное им слово.

Что касается Генералова, то, работая с ним в правительстве, убедился в том, что это способный человек, чувствующий сложную обстановку, понимающий суть стоящих перед министерством проблем и готовый решать их на профессиональном уровне.

Возглавляемый мною кабинет придерживался центристских или, точнее, левоцентристских взглядов, и это создавало почву для определенного сближения с левыми силами. Но оно могло произойти лишь в том случае, если бы компартия сделала упор на необходимость единства всех «государственников», патриотов, осознав и отразив в своих документах, что нет возврата к командно-административной модели общественного и экономического устройства, которая существовала, когда КПСС была у власти.

Страхи ложные

Вскоре после своего назначения я почувствовал, что окружение президента, с одной стороны, хотело, чтобы я находился на дистанции от Кремля, не участвовал в подготовке и принятии президентских решений, а с другой – опасалось моей самостоятельности. Это противоречило моим взглядам: я привык к «командной игре», но никогда не соглашался на роль «марионеточного деятеля».

С первых же дней в правительстве я подчеркивал (собственно, так же делал, будучи и директором СВР, и министром иностранных дел), что те или иные мероприятия кабинета либо обговорены с Ельциным, либо осуществляются после получения его санкции. Не всегда это соответствовало истине, часто потому, что президент оказывался малодоступен из-за своего физического состояния.

Такая линия вначале поддерживалась Ельциным. Он несколько раз звонил мне по телефону (часто подобные звонки приходились на ночное и раннее утреннее время) и говорил: «Больше берите ответственности на себя».

Я это делал, не переставая подчеркивать роль президента. Однако вскоре у Ельцина появились сомнения – его целенаправленно информировали о том, что я «веду свою партию».

Ничего у меня не получилось и со стремлением участвовать в обсуждениях, призванных найти оптимальные решения для президента, к сожалению все больше отходящего по состоянию здоровья от самостоятельного руководства страной. В октябре 1998 года я пригласил к себе Татьяну Дьяченко – дочь Бориса Николаевича, которая играла в «семье» роль скорее не идеолога-стратега, а исполнителя, так как больше, чем другие из окружения, имела к нему доступ и знала, когда можно у него подписать ту или иную бумагу или получить нужную резолюцию.

Мы встретились в моем кабинете в Доме правительства. У меня не было никакой предвзятости по отношению к ней. Я начал разговор со слов: «У нас с вами общая цель – сделать все, чтобы Борис Николаевич закончил свой конституционный срок в кресле президента. Досрочный его уход в нынешних условиях не соответствует интересам стабилизации обстановки в России. Давайте думать вместе, как этого достичь лучшим образом. Нужно думать и о тактике. Необходимо показать стране, миру, что президент работает бесперебойно и эффективно. Если вы разделяете сказанное мной и не сомневаетесь в моей искренности, то почему замкнулись в узком кругу? К тому же я не новичок в анализе ситуаций, прогнозных оценках, выработке вариантов».

– Да что вы, Евгений Максимович. Мы так вас уважаем.

К этому был сведен ответ на высказанные мною недоумение и предложение работать вместе. Так была захлопнута дверь, которую я пытался открыть. Мотивы могли быть только одни: окружение президента понимало, что не соглашусь играть в оркестре, дирижируемом олигархами.

Однако это было бы полбеды, если бы одновременно не стремились отдалить Ельцина от меня. Представляется, что «семья» делала так потому, что у нас с ней различные «группы крови», но еще и потому, что опасалась моих встреч с президентом, во время которых он мог получать реальную информацию, во многом не совпадавшую с оценками его окружения.

Помню, когда Бориса Николаевича в конце ноября положили в Центральную клиническую больницу (ЦКБ) с диагнозом «пневмония», я несколько раз ставил вопрос о том, чтобы навестить его и доложить об обстановке. Каждый раз мой визит откладывался. Наконец, когда я попал к Ельцину, он раздраженно (сказывалось нашептывание со стороны «семьи») спросил: «Почему вы в последнее время избегаете встреч со мной?»

– Побойтесь Бога, Борис Николаевич, я все время ставлю вопрос о встрече, но ее откладывают, ссылаясь на мнение врачей. Не рекомендуют даже звонить вам по телефону.

– Вызовите немедленно Анатолия Кузнецова, – отреагировал на мой ответ президент, – и, уже обращаясь к этому совершенно непричастному к составлению графика посещений Ельцина человеку, с металлом в голосе сказал: – Каждый раз соединять меня с Примаковым по телефону и, как только он об этом попросит, приглашать на встречу.

Мое замечание о том, что Кузнецов тут ни при чем, а все в этом плане определяется Татьяной Дьяченко, осталось без внимания.

– Ну как? – спросила она меня в коридоре, когда я вышел из палаты.

– Борис Николаевич недоволен тем, что редко с ним вижусь, – ответил я.

– Но часто после встреч с вами он чувствует себя хуже. Вы уж постарайтесь не огорчать его, – сказала Татьяна Борисовна.

На первые месяцы моего премьерства пришлась череда болезней президента, и мне по его поручениям пришлось заниматься многими высокими гостями – проводить с ними переговоры, устраивать в их честь приемы. Все это не оставалось незамеченным в обществе. Особенно много говорилось о том, что Председатель КНР Цзян Цзэминь посетил Ельцина в больнице и пробыл у него чуть больше получаса, а остальное время пребывания в Москву пришлось на встречи, в которых российскую сторону представлял я.

16 октября президент отменил свою поездку в Малайзию, где был запланирован саммит государств Азиатско- Тихоокеанского региона. Россия должна была быть представлена на этой встрече, первой после того, как нас наконец-то приняли в состав Азиатско-Тихоокеанского экономического сообщества (АТЭС). Вместо президента в Малайзию полетел я. Через 10 дней был отменен визит Ельцина в Австрию. Вместо него с однодневным визитом для встречи с руководством ЕС полетел председатель правительства. Несколько позже был отменен запланированный на 6-7 декабря визит президента в Индию. Туда также прибыл я. На мои плечи переложили основную тяжесть визитов в Москву Шрёдера, Нетаньяху и других.

Тема передачи некоторых функций президента председателю правительства стала распространяться. В средствах массовой информации промелькнуло сообщение о том, что во время беседы с редакторами ведущих органов печати и телевидения руководитель администрации президента В. Юмашев, сославшись на нездоровье Ельцина, говорил о возможности перехода части полномочий президента главе правительства. Думаю, не случайно Ельцин, несмотря на объявленные более поздние сроки возвращения из больницы, 20 октября неожиданно приехал в Кремль. Тут же пригласив меня, он задал вопрос, готов ли я подтвердить, что не буду выдвигаться на пост президента (?!).

– Я многократно говорил об этом.

– Ну, тогда скажите еще раз перед телевизионными камерами.

– Пожалуйста, еще раз заявлю.

Вошли телевизионщики. Мы с Борисом Николаевичем стояли бок о бок. Услышав мои слова о том, что не намерен участвовать в президентской гонке, Ельцин одобрительно кивнул головой, потом сказал, что полностью одобряет деятельность правительства.

Через некоторое время началось уже видимое обострение отношений с президентом. Расскажу все по порядку. В ноябре, во время одного из докладов Ельцину, сказал ему, что стабилизации обстановки в стране помогло бы принятие закона, в котором гарантируется безопасность и определяются условия жизнедеятельности российского президента, уходящего в отставку.

– Понимаете, мне неудобно вносить проект такого закона, – сказал Ельцин.

– Согласен с вами. Могу законопроект внести я.

После этого разговора развивались события, которые

свидетельствовали о необходимости посмотреть на проблему политической стабильности в обществе шире, не ограничиваясь гарантиями президенту после конституционного срока его нахождения во власти.

Широко распространялись предположения о настрое Ельцина на запрет КПРФ, введение чрезвычайного положения, срыв предстоящих президентских выборов. Позже в мемуарах Ельцина прямо сказано, что все это он намеревался предпринять.

22 января 1999 года я направил идентичные письма председателям двух палат российского парламента, в которых, в частности, говорилось:

«Сегодня чрезвычайно остро встал вопрос об обеспечении политической стабильности в стране в предвыборный период. Без этого невозможно преодолеть последствия социально-экономического кризиса, решать вопросы восстановления и развития экономики страны, вернуть доверие людей.

В такой сложный для страны период считаю очень важным принять все необходимые меры для укрепления институтов государства и обеспечения согласованных действий федеральных органов государственной власти. С этой целью предлагаю выработать согласованные правила поведения Президента, Федерального собрания и Правительства Российской Федерации и совместно принять пакетное решение».

В совместном заявлении предлагалось изложить систему добровольно взятых на себя обязательств, действующих до новых президентских выборов: президент не распускает Думу и не использует право отставки правительства, правительство не ставит в Государственной думе вопрос о доверии, что также может повлечь за собой роспуск Госдумы. Дума в свою очередь отказывается от импичмента (кампания набирала силу). Внесение поправок в Конституцию РФ может осуществляться лишь на основе согласованной позиции. К письмам я приложил и проект закона о гарантиях неприкосновенности лицам, занимавшим пост Президента Российской Федерации.

Председатель Госдумы Г. Селезнев сразу же разослал письмо всем депутатам. Естественно, это моментально стало достоянием окружения Ельцина, и «семья» должным образом отреагировала.

Но сначала о том, почему с этой очень важной, как считал и продолжаю считать, инициативой выступил я. Абсолютно искренне полагал, что Ельцину неловко быть автором проекта, который прекращает кампанию по импичменту и гарантирует его неприкосновенность после окончания конституционного срока. Думал, что ноябрьский разговор с ним дает мне право на инициативу. Но при этом за президентом оставалась возможность корректировки текста заявления – в письмах подчеркивалось, что после одобрения предлагаемого подхода проект будет согласован с Ельциным.

Не скрою, я не очень стремился и к предварительному согласованию текста, зная, что любой разговор на эту тему упрется в позицию «семьи», а просчитать эту позицию было совсем не трудно. Я не придал значения тому, что президент в это время находился в ЦКБ. Это и было активно использовано против меня.

На мою инициативу сразу же отреагировал Березовский. Отвечая на вопрос главного редактора газеты «Коммерсантъ», он сказал: «Предложение Примакова – не желание стабилизировать политическую ситуацию, а желание проявить себя. А это опасно… Я увидел в Примакове человека, желающего сначала стать президентом, а потом думать о России». Я воспринял это заявление не столько как сигнал, подаваемый Ельцину, сколько как отражение уже сформировавшейся точки зрения Кремля. И оказался прав.

До начала очередного доклада, когда телевизионщики снимают «картинку», Ельцин, угрюмо насупившись, сказал мне: «Что вы такое выделываете за моей спиной?» Встретив мой недоуменный взгляд, разъяснил: «Речь идет о вашем обращении в Госдуму».

– Борис Николаевич, я хотел бы разговор с вами вести не под прицелом телекамер.

– Хорошо, оставьте нас вдвоем, – сказал президент, обращаясь к тележурналистам.

– Разве вы не помните предысторию? Мы с вами обсуждали вопрос о гарантиях президенту после его отставки. Речь шла не именно о вас, а вообще о Президенте России. Я, естественно, считал и считаю, что нужно этот вопрос решить, но его следует рассматривать не самостоятельно, а в контексте других проблем, которые в совокупности будут служить стабилизации в обществе.

– Все равно, – сказал Ельцин, – вы должны были согласовать эту инициативу.

Из «источников Кремля» в СМИ тут же поступила информация, что разговор президента и главы правительства был «тяжелым». Но шар был запущен, и предложение получило широкий резонанс. В результате администрации пришлось в свою очередь проявить инициативу. Заместитель главы администрации О. Сысуев весьма добросовестно, со знанием дела возглавил подготовку альтернативного документа. Не думаю, что такой подход Сысуева был по душе всем в окружении Ельцина. Не всем им понравился – уверен в этом – и тот факт, что провести совещание членов Совета безопасности, посвященное подготовке этого документа, президент поручил мне. Это свидетельствовало о том, что чаша весов еще не склонилась в пользу тех, кто разрабатывал планы моей отставки. А может быть, такая комбинация предусматривалась с целью показать общественному мнению, что я «переориентировался»?

Совещание состоялось 5 февраля на Старой площади, в помещении, где когда-то заседало политбюро ЦК КПСС. Альтернативное заявление имело определенные недостатки – взаимные обязательства относились теперь к предвыборному периоду в Госдуму; президентские выборы вообще не упоминались; ни слова не говорилось о необходимости снять вопрос об импичменте, что наводило на мысль о стремлении использовать кампанию по импичменту для «контратаки», в том числе против правительства, обвиняемого в «косвенном пособничестве» отстранению президента. Однако заявление и в новом варианте содержало ряд полезных положений. Среди них отказ без предварительных консультаций ставить вопросы изменения Конституции и отставки правительства, меры по улучшению условий выборов в Госдуму, «недопущение криминализации органов законодательной и исполнительной власти». Исходя из этого, мы поддержали проект совместного заявления. В заключительном выступлении на совещании членов Совета безопасности я сказал:

«Сегодня надо всем осознать, что ценой политических амбиций может стать целостность России и ее демократические завоевания. Граждане России устали от конфронтации. Они справедливо требуют от власти найти компромиссы и создать нормальные социальные условия жизни. Необходимо протянуть руку всем, кто работает на консолидацию общества, и решительно пресекать любые действия тех, кто создает социальную напряженность, а тем более нарушает Конституцию страны. На пути оздоровления обстановки в стране важно проявить твердость, решительно отмежеваться от популизма, политиканства и сосредоточить усилия на ежедневной напряженной работе».

Идея совместного заявления и в моей редакции, и «альтернативного» так и не была реализована, ушла в песок…

Между тем рейтинг правительства и его руководителя продолжал расти. Но параллельно росло и количество публикаций и телепередач, в которых все более резкой и беспредметной критике подвергался кабинет, сгущались прогнозы по поводу его предстоящей замены.

Кульминацией, конечно, было заседание, посвященное подготовке к празднованию третьего тысячелетия, когда президент, оглядев всех сидевших за огромным круглым столом в Кремле, бросил свою «историческую» фразу: «Не так сидим». К этому моменту С. В. Степашин уже был назначен первым заместителем председателя правительства, и он-то «не так сидел». Вместо того чтобы рядом с президентом – через несколько стульев от него.

Со Степашиным меня связывали и связывают добрые, товарищеские отношения. Забегая вперед, подчеркну – в момент последнего разговора с президентом, 12 мая 1999 года, которым закончилась моя карьера руководителя правительства, я подтвердил, что не имею ничего против назначения Степашина на мое место.

Мне казалось, что фраза «не так сидим» еще не означала полное совпадение позиции Ельцина и «семьи» по вопросу о снятии меня с поста премьера. Впрочем, я думаю и сегодня, что на тот период такое неполное совпадение действительно имело место. Неужели я ошибался и тогда, и сейчас?

15 марта я посетил Бориса Николаевича в ЦКБ, и после наставлений, как нужно вести себя с журналистами, советов встретиться с главными редакторами, побывать на телеканалах (что я, кстати, исправно делал), Ельцин сказал присутствовавшим при этом разговоре корреспондентам телекомпаний: «В некоторых СМИ говорят, что кто-то хочет вбить клин между мной и премьер-министром. Природа еще не создала клина между Ельциным и Примаковым».

Через два года я прочел только что изданную в Москве великолепную книгу «Воспоминания» великого князя Александра Михайловича, который со слов С. Витте пересказал, как произошло снятие того с поста председателя кабинета министров России. «Государь – восточный человек, типичный византиец, – сказал про Николая II Витте после своей отставки в 1906 году. – Мы говорили с ним добрых два часа;

он пожал мне руку; он меня обнял. Желал мне много счастья. Я вернулся домой, не помня под собой ног, и в тот же день получил указ о моей отставке».

Конечно, по масштабам того, что смог и успел сделать, я никак не сравниваю себя с блестящим премьером Витте. Да и президента Ельцина трудно заподозрить в византийской утонченности. Но все-таки жапь, что книгу эту я прочел не в тот момент, когда часть прессы предрекала мой близкий уход из правительства, а я ориентировался или, точнее, был дезориентирован публичными президентскими заверениями в обратном.

9 апреля на встрече в Кремле с руководителями глав республик Ельцин снова заявил: «Не верьте слухам о том, что я хочу Примакова снять, правительство распустить и так далее. Все это домыслы и слухи. Такого нет и не предполагается…»

Казалось, на этом можно было бы поставить точку. Но президент добавил: «Я считаю, на сегодняшней стадии, на таком этапе Примаков полезен, а дальше будет видно. Другое дело, что надо укреплять правительство. Этот вопрос стоит».

Это уже можно было рассматривать как «звонок». Я решил ответить публично. И не для того, чтобы предотвратить развитие событий. Напротив, я понимал, что мой публичный ответ будет максимально использован «семьей» против меня – «видите, как осмелел (или обнаглел) премьер, бросая открытый вызов Кремлю; не мы ли говорили, что он все больше проявляет президентские амбиции?». Я отлично знал, что такие «оценки» наверняка западут в сознание президента, но все-таки не мог смолчать ни по своему характеру, ни по обуревавшим меня чувствам, хотя и слыл человеком сдержанным. Пренебрег советами многих окружавших меня людей.

Мое выступление записывали в Белом доме и транслировали по всем телевизионным каналам. В частности, я сказал: «Хочу повторить свою позицию, которую занимал с самого начала, и никому не надо ее извращать – попытки провести через Думу импичмент президенту несостоятельны и контрпродуктивны. Такая политическая игра безответственна и опасна. Она может раскачать общество и спровоцировать серьезнейший политический кризис. Я однозначно за то, чтобы президент Ельцин оставался на своем посту весь конституционный срок, категорически против досрочных выборов и президента, и Госдумы.

Считаю также, что серьезную опасность представляют призывы распустить партии, саму Госдуму, ввести чрезвычайное положение. Это – путь авантюрный, угрожающий взорвать внутреннюю ситуацию в стране, иными словами, путь в никуда.

Полагаю недостойной и противоречащей интересам страны, – продолжал я, – ту возню, которая ведется вокруг правительства, а в последнее время и кампанию против его председателя.

Пользуясь случаем, хочу еще раз заявить, особенно тем, кто занимается этой антиправительственной возней, успокойтесь, у меня нет никаких амбиций или желания участвовать в президентских выборах и я не вцепился и не держусь за кресло премьер-министра, тем более когда устанавливаются временные рамки моей работы: сегодня я полезен, а завтра посмотрим».

Коснулся и «подкидываемых обвинений» против отдельных членов кабинета. Призвал соответствующие органы разобраться в этом, подчеркнув, что в случае неподтверждения этих обвинений клеветники не должны оставаться безнаказанными.

Не знаю, стало ли это реакцией на мое телевыступление, но 19 апреля перед вручением премий и стипендий журналистам президент призвал их «не стравливать» его с Примаковым. «Когда сталкиваете, – сказал он, – то в обществе появляется неуверенность, в обществе начинают сомневаться: кто прав – президент или премьер. Мы уважительно относимся друг к другу. Советуемся друг с другом, регулярно встречаемся». Вместе с тем Ельцин добавил: «Премьер-министр еще не привык к критике. А правительство разве работает идеально? Нет. Зачем же обижаться».

В словах и интонациях Ельцина я чувствовал колебания. Обычно в таких случаях он «рубил сплеча». Или еще время не наступило для этого?

А «семья» продолжала свое давление на президента. Все больше в этом плане начали нажимать на самую болезненную для него «точку» – пожалуй, впервые явно пробуксовывало осуществление не просто его намерения, а приказа. Оказалось, очень нелегко снять с поста генерального прокурора Юрия Скуратова. С такой пробуксовкой «семья» решила связать мое имя.

Мои отношения со Скуратовым были хорошие. У нас дважды совпадал по времени отдых на берегу Черного моря, в Сочи, где мы общались семьями. Встречался с ним и по делам, будучи главой правительства. Переживал, когда началась грязная история с видеокассетой. Нынешний министр культуры, будучи руководителем государственной телевизионной компании, показал по телевидению видеозапись порнографического содержания, на которой было запечатлено «лицо, похожее на генерального прокурора».

Накануне беседы со Скуратовым в ЦКБ Ельцин позвонил мне и предложил поучаствовать в разговоре, который состоялся рано утром 18 марта. Кроме нас присутствовал В. Путин. Я был сторонником компромисса, который в конце концов состоялся. Скуратов написал повторное заявление в Совет Федерации об отставке. Этому предшествовало эмоциональное объяснение им своей позиции. Дату на заявлении он поставил 5 апреля – на следующий день должно было состояться очередное заседание Совета Федерации. Ельцин согласился с тем, что до этого времени Скуратов будет продолжать расследовать «швейцарские материалы» по «Мабетексу». Однако президент категорически не хотел с ним работать, а это, во всяком случае в условиях нынешней России, да, очевидно, и многих других стран, закрывало для генерального прокурора возможность полноценно осуществлять свою деятельность.

На улице произошел мой разговор со Скуратовым наедине. Я старался объяснить ему, что в данной ситуации – особенно с учетом отношения к нему Ельцина – состоявшееся решение выглядит оптимальным. Мне показалось, что Юрий Ильич поверил мне, так как понимал, что я отнюдь не принадлежу к лагерю его недругов. Знаю, что аналогичную моей позицию занимали и многие его друзья, и коллеги по «цеху», с мнением которых Скуратов считался.

В это время на авансцену вышел А. Волошин, назначенный Ельциным главой администрации президента. Несмотря на коллизии, имевшие место ранее, у меня поначалу установились с ним нормальные рабочие отношения. В кабинете председателя правительства стоит селектор прямой связи. Я пользовался достаточно часто этим прямым каналом и решал с Волошиным многие вопросы. Поэтому то, что произошло дальше и, главное, в какой форме это произошло, было для меня неожиданным.

Волошину «семьей» было поручено подготовить второе заседание Совета Федерации и провести решение об отставке Скуратова. Он поднялся на трибуну, что-то промямлил, что-то сказал невнятное. Думаю, что его выступление во многом способствовало результату голосования: Совет Федерации во второй раз отклонил отставку генерального прокурора. Это было крупным поражением противников Скуратова, которые уверяли президента, что на этот раз, дескать, Совет Федерации обязательно примет отставку.

Сразу же после голосования Волошин собрал на «тайную сходку» представителей ведущих СМИ и сказал им: «Не ссылайтесь на меня лично, а процитируйте «высокопоставленного сотрудника администрации», который вам заявил, что это Примаков привел к решению Совета Федерации по Скуратову. Примаков ведет свою собственную игру и не может быть союзником президента».

Убежден, что Волошин не осмелился бы самостоятельно, без согласованного решения, возможно с Березовским (его не без оснований считали человеком Березовского), открыто выйти на «тропу войны». Не исключаю и того, что он пытался защитить себя от обвинений в провале «операции» в Совете Федерации.

Содержание брифинга, который провел Волошин, стало известно мне не только по лентам информационных агентств, но и по записи на диктофон – пленку принес один из журналистов, участвовавших на встрече у главы администрации. Я был возмущен до глубины души. Прежде всего потому, что в отношении Скуратова с самого начала занимал однозначную позицию: относился к нему хорошо, тем более считал, что против генерального прокурора не могут быть использованы противозаконные и неконституционные меры, но в то же время говорил ему о необходимости уйти с этого поста. Выступая на том же заседании Совета Федерации, подчеркнул, что для меня как для прагматика имеет значение следующее: будет ли продолжение деятельности Скуратова в Генеральной прокуратуре способствовать работоспособности этой организации, улучшению политической обстановки в стране в целом, или, напротив, все это осложнит ситуацию. «С этой точки зрения, – сказал в своем выступлении, – сохранение Скуратова в должности генерального прокурора контрпродуктивно».

Но дело было не только в этом. Глава администрации президента в открытую, перед журналистами, выступил, как говорится, наотмашь против премьер-министра. Это был настоящий вызов.

Вскоре состоялось заседание членов Совета безопасности, на котором я председательствовал. После того как была «пройдена» вся повестка дня, я попросил задержаться членов СБ – там были и руководители двух палат Законодательного собрания, и министры иностранных дел, обороны, внутренних дел, другие. Волошин, сказав, что ему нужно уйти на «назначенную встречу», двинулся к двери. Я твердо попросил его остаться. В присутствии всех спросил Волошина: «Какое вы, глава администрации президента, имеете право делать провокационные заявления, направленные против меня? Не забывайте, что я все еще председатель правительства. Кто вам поручал раскачивать общество?»

Многие, правда в более мягких тонах, поддержали сказанное мною.

Решил этим не ограничиваться и пошел к Ельцину. Ознакомившись со стенограммой высказываний Волошина перед журналистами, он спросил, достоверна ли информация. Я ответил: «Вы можете узнать это у самого Волошина. У меня есть запись на пленку». Президент решительно нажал на кнопку: «Вызовите Волошина». Зашел руководитель администрации, которому президент даже не предложил сесть.

– Это сказано вами? – спросил Ельцин, показывая переданную мною стенограмму.

Волошин ответил утвердительно.

– Кто вы такой? Вы просто чиновник. Вы находитесь в моей тени. Вы сами еще ничего не сделали. Как вы смеете сталкивать меня с председателем правительства?

Обращаясь ко мне, Борис Николаевич спросил: «Могу я оставить этот документ у себя?»

Обращаясь к Волошину, он сказал: «Я положу это в сейф. Это все время будет висеть над вами. Идите».

Когда мы остались одни, Ельцин произнес: «Теперь убедились, что это идет не от меня?»

На следующий день я узнал, что Волошин приглашен на обед к президенту. А меньше чем через месяц я был снят с поста главы правительства.

Страхи истинные

А по-настоящему атака на меня началась и участь как премьера была предопределена, когда окружение президента узнало, что вскоре после вступления в должность премьера я обратился к руководителям различных министерств и ведомств, в том числе правоохранительных, с указанием лично изложить их видение обстановки, связанной с экономической преступностью и коррупцией. Да простит меня читатель за пространные выдержки из некоторых полученных ответов. Но они очень показательны. Это – свидетельства из первых рук о многочисленных сферах и глубине проникновения экономической преступности. Это – подтверждение несомненной осведомленности о тех каналах, через которые проникает зло. Одновременно это было показателем отсутствия политической воли Ельцина вести решительную борьбу с таким антиобщественным явлением, которое захлестнуло страну.

Из доклада председателя Государственного таможенного комитета (ГТК).

К настоящему времени в сфере внешнеторговой деятельности сложилась обстановка, в условиях которой государство несет значительный ущерб за счет правонарушений и преступлений.

ГТК России неоднократно докладывал в правительство о ситуации с «ложным экспортом» и «ложным транзитом». В противоправной деятельности принимают участие по сговору российские и иностранные фирмы – продавцы, покупатели, перевозчики, посредники. Они прикрываются фиктивными документами на перемещение товара по территории России, на оплату инофирмами закупленных товаров, которые в действительности реализуются в России. В документах, представленных предприятием-продавцом, имеется заверенный пограничной таможней штамп – «товар поступил». Однако средства таможенной идентификации зачастую оказываются поддельными. Таким образом, правонарушения при псевдоэкспорте носят ярко выраженный организованный характер.

Типичной является проведенная в период с октября 1997 по сентябрь 1998 года совместным российско-британским предприятием «Кворум» незаконная сделка с использованием льготы, предоставленной таможенным режимом «вывоз товара на переработку». СП «Кворум» заключило договор с двумя офшорными компаниями: «Тотал Интернешнл Лим.» (Бермудские острова) и «Кворум Энтерпрайзес» (Великобритания) – на переработку 3 млн тонн мазута стоимостью 300 млн американских долларов на двух заводах Франции и на одном заводе в Нидерландах. Под этот договор была выдана лицензия ГТК России. Продукты переработки должны были быть возвращены в Российскую Федерацию. Проведенная совместно с АО «Совфрахт» дополнительная проверка маршрутов судов через «Ллойд Шиппинг» показала, что танкеры во французские порты не заходили, а выгрузили мазут в Великобритании, Швеции и Гибралтаре. Под видом таможенного режима («вывоз товара на переработку») были проведены обычные коммерческие операции. При этом российский импортер уходит от уплаты и импортных таможенных пошлин. Вместо продуктов переработки им ввозится закупаемый за границей бензин.

Из справки, представленной руководителем Федеральной службы по валютно-экспортному контролю (ВЭК).

Остро назрела и требует скорейшего решения проблема деятельности офшорных компаний на нашем финансовом рынке. Деятельность компаний и банков, зарегистрированных в офшорных зонах, фактически сведена к вывозу валюты за рубеж, обналичиванию денежных средств, легализации («отмыванию») доходов, полученных преступным путем. Таким способом из страны вывозятся сотни миллионов долларов.

В последние годы гражданами и организациями России, СНГ и Прибалтики с целью получения дополнительной неконтролируемой прибыли, а также «отмывания» грязных денег регистрируется большое количество офшорных компаний за рубежом. Например, только в Республике Кипр зарегистрировано более 2000 подобных компаний, 14 филиалов и представительств российских банков. Поданным, полученным ВЭК, в период финансового кризиса августа 1998 года основная часть иностранной валюты приобреталась на внутреннем валютном рынке для банков, зарегистрированных в Прибалтийских республиках и Республике Науру. Выборочный анализ пяти уполномоченных банков показал, что в августе 1998 года ими было закуплено для банков, зарегистрированных в Республике Науру, свыше 227 млн долл. США.

Из доклада директора Федеральной службы безопасности (ФСБ).

Несовершенство уголовно-правового законодательства, криминализация кредитно-финансовой системы и внешнеэкономической деятельности, нецелевое использование и прямое хищение бюджетных средств, рост масштабов коррупции и активизация деятельности преступных сообществ способствуют углублению негативных процессов, происходящих в стране. Преступления, совершаемые на экономической почве, все чаще носят дерзкий, изобретательный характер и в своей совокупности несут серьезную угрозу экономической безопасности государства.

Так, в последнее время в стране участились случаи применения схем незаконного отчуждения пакетов акций, находящихся в федеральной собственности. Все чаще отмечаются попытки мошеннических действий организованных групп из числа российских и иностранных граждан в сфере инвестиционного сотрудничества. Заключая фиктивные договоры о привлечении долгосрочных инвестиций под залог государственных пакетов акций предприятий, объектов недвижимости, земли и минеральных ресурсов, мошенники получают долговые обязательства или векселя, авалированные правительствами республик, главами администраций. В дальнейшем эти долговые обязательства или векселя размещаются в зарубежных банках. Под них получают кредитные средства и присваивают их.

Создаются различного рода финансовые суррогаты, открывшие большие возможности для злоупотреблений как со стороны должностных лиц органов исполнительной власти, так и со стороны представителей коммерческих структур.

Рядом руководителей банков создаются компании и фирмы, учредителями которых являются они сами, их родственники или доверенные лица. Указанные структуры используются для получения неучтенной прибыли путем выделения им невозвратных кредитов под льготные проценты, которые потом переводятся за рубеж, что также позволяет банку уходить от налогообложения. Осуществляется выдача валютных кредитов банкам-нерезидентам, которые не погашаются и постоянно пролонгируются.

Такими действиями указанные лица нанесли ущерб только бюджетным организациям на сумму свыше 200 млн долл. США. По данному факту возбуждено уголовное дело.

Из записки Генерального прокурора Российской Федерации.

Среди факторов, обусловливающих повсеместно производственный спад и продолжительный социально-экономический кризис, значительное место занимают нецелевое использование и хищение бюджетных средств. Их результатом становятся отток государственных средств в предприятия негосударственной формы собственности, незаконное обогащение частных лиц за счет государства, прогрессирующая тенденция становления теневых финансово-экономических отношений, утрата возможности государственного контроля и управления перспективными с точки зрения ожидаемой прибыли предприятиями, ущемление интересов собственно государственного сектора экономики, огромный потенциал которого во многом из-за этого не реализуется.

В условиях острой нехватки финансов обеспечение строго целевого использования бюджетных средств становится одной из главных задач государства, однако реально действенный контроль за их расходованием не осуществляется. Так, наделенные контрольными функциями органы федерального казначейства сами допускают многочисленные нарушения. В 1997 году из 620 млрд руб. (в ценах 1997 года), подлежащих возмещению в доход федерального бюджета, органами федерального казначейства взыскано лишь 27,3 млрд руб., или 9,5 процента. В ряде субъектов Российской Федерации взыскание средств по материалам проверок органов казначейства в 1997 году не превышало 3 процентов. Весьма редко в Центральный банк Российской Федерации вносятся представления о лишении банков-нарушителей лицензий на совершение банковских операций.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.