Андреас Баадер

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Андреас Баадер

Яркая личность Андреаса Баадера остается полной противоречий. Для одних — это беспринципный бандит-налетчик, не только сделавший террор смыслом существования, но извлекавший из этого немалую личную выгоду, для других — создатель и лидер мошной террористической организации, бросившей вызов буржуазному обществу и системе его ценностей, воплотивший в себе заманчивый для подражания особый тип городского партизана.

Андреас Баадер родился в Мюнхене 6 мая 1943 года. Его отец Филипп Баадер был доктором исторических наук и занимал должность главного архивариуса земли Бавария. Во время Второй мировой войны он был призван в вермахт и отправлен на Восточный фронт. В 1943 году доктор Филипп Баадер попал в русский плен, из которого не вернулся. Долгие годы семья ничего не знала о его судьбе. Только спустя много лет пришло известие о том, что доктор Баадер умер зимой 1945 года в сибирском лагере для военнопленных. Мать Андреаса Баадера Анна-Лиза осталась с двухлетним ребенком на руках почти без средств к существованию, только благодаря помощи родственников они смогли выжить в разоренной послевоенной Германии.

Андреас Баадер воспитывался в окружении многочисленных теток, которые не чаяли в нем души и всячески баловали. Красивый, белокурый мальчик ни в чем не знал отказа, что отрицательно сказывалось на формировании его характера. Учился Андреас плохо и несколько раз менял школу. Мать и тетки объясняли трудности воспитания тяжелым детством и недостаточным вниманием со стороны учителей. Однако сами учителя были иного мнения. Они считали, что Андреас избалован, ленив, эгоистичен и агрессивен. При этом он обладал выраженными свойствами лидера, легко объединял вокруг себя хулиганствующих подростков. Желание повелевать проявлялось у Баадера с раннего детства. Другим отличительным свойством (вполне сочетающимся со свойствами лидера) была тяга к вандализму и насилию. Формирование отрицательных черт характера было налицо, но родственники продолжали обвинять во всем школьное воспитание. Попытки развить единственную проявившуюся склонность к журналистике потерпели фиаско. Уверовав в безнаказанность, Андреас скатывался к примитивному потребительству. Праздный образ жизни требовал затрат, однако к 20 годам он не имел ни специальности, ни образования, ни постоянного дохода, позволявшего содержать себя без посторонней помощи. Единственно, чем он располагал, это красивой внешностью и умением нравиться женщинам. Ни на одной работе он подолгу не задерживался. Основной интерес был связан с ночными пивными барами, женщинами и наркотиками. Время от времени он промышлял мелкими взломами и угонами мотоциклов, за что попадал в полицейский участок. Когда родственники хватились, Андреас уже был законченным молодым преступником. Надежда, что армия поможет ему избежать тюрьмы, не оправдалась. Армейская служба никак не входила в планы Баадера. В1963 году он перебирается в Западный Берлин, где молодежь была освобождена от несения воинской повинности.

Здесь он быстро нашел работу в иллюстрированном журнале «Билдцейтунг», принадлежавшему крупному газетному концерну «Шпрингер-Пресс». Но здесь он не задержался и очень скоро оказался на улицах Западного Берлина без средств к существованию. Бесцельно бродя по ночным улицам и наблюдая жизнь более обеспеченных ровесников, он пришел к выводу, что общество относится к нему «слишком жестоко и предвзято». Жалея себя, Андреас начинал ненавидеть весь мир, видя в нем причину своего бедственного положения.

Как раз тогда он познакомился с модной художницей Элинор Мишель. Она была очарована молодым человеком выброшенным на обочину жизни. После нескольких встреч Элинор предложила Андреасу переехать на ее квартиру в дорогом районе Западного Берлина.

Мишель была не только талантливой художницей, большой поклонницей левого философа Маркузс и очень добрым человеком. Двери ее дома-студии были круглые сутки открыты. Десятки молодых людей, преимущественно студентов, проводили целые дни в социально-политических диспутах и спорах о современном искусстве. Гостеприимство Элинор не имело границ. Она разбрасывалась «бессрочными ссудами», подкармливая своих «любимчиков и любимиц». Наконец терпению мужа пришел конец. Он покинул дом, а место рядом с Элинор занял Андреас. Так он провел около года, ведя беззаботный образ жизни, целыми днями слушая английскую поп-музыку и бессчетно тратя деньги Мишель на выпивку и женщин. В 1965 году у Андреаса Баадера и Элинор родилась дочь, которой дали имя Сюзан.

Промарксистская риторика, которая в основном звучала в доме Элинор, пока мало волновала Андреаса, как и судьбы «насквозь прогнившего» западногерманского общества. Его привлекало общение с молодыми интеллектуалами, но не настолько, чтобы он стал читать и совершенствовать свое образование. Андреас Баадер, как он сам любил себя называть, был «человеком действия». Однажды попав на студенческую демонстрацию, он понял, что нашел свою стихию. Среди людей, зараженных общей энергией нетерпимости, он чувствовал себя как рыба в воде. Здесь, на уличных демонстрациях и маршах протеста, он был своим. Ему было все равно, против чего протестовать — войны во Вьетнаме или ядерного оружия. Вряд ли он смог бы быстро отыскать на карте место, где находится Вьетнам. Ему нравилось вести себя агрессивно, вызывающе, стоя перед рядами полицейского оцепления, прорывать их ряды, забрасывать административные здания яйцами, вести за собой возбужденных людей. Он чувствовал себя исполнителем главной роли на театральной сцене, любимцем публики, дарящей восторг герою и бунтарю.

Андреас пользовался популярностью у женщин. Его романы и любовные похождения были темой разговоров среди студенческой богемы Западного Берлина. То, что в глазах другой женщины считалось бы изменой, для Элинор Мишель, придерживающейся «прогрессивных взглядов», было лишь простительным приключением. Она боготворила красавчика Баадера и потакала его выходкам. Так тянулось до тех пор, пока в доме Мишель не появилась молодая, но уже известная студенческая активистка Гудрун Энсслин. Ее бурный роман с Андреасом перешел все границы приличий. Любовные отношения развивались на глазах Элинор и в ее спальне. Терпению «слишком либеральной» хозяйки дома, к тому же полностью содержавшей обнаглевшего Андреаса, пришел конец, и она в решительной форме потребовала от любовников убираться.

Энсслин и Баадер решили переехать из Западного Берлина во Франкфурт-на-Майне, который в 1968 году являлся центром студенческих выступлений Западной Германии. Инициатором переезда стала Гудрун, которая рассчитывала продолжить учебу в университете Франкфурта, совмещая учебу с активной политической деятельностью. Гудрун была одаренной студенткой и смогла без особых затруднений добиться годовой стипендии, которая обеспечивала ей и Андреасу сносное существование.

Западную Германию лихорадило от постоянных студенческих беспорядков и ответного беспредела полиции. 2 июня 1967 года, во время многотысячной студенческой демонстрации протеста по поводу прибытия в Западный Берлин персидского шаха, переросшей в массовые беспорядки, выстрелом полицейского был убит 23-летний студент-теолог из Ганновера Бенно Онезорг (Benno Ohnesorg). Его похороны, прошедшие 9 июня 1967 года, вылились в самый крупный за всю историю Западной Германии студенческий марш протеста. Это было время быстрой радикализации студенческой среды и благодатная почва для различных провокаций. Казалось, стоит только начать, подтолкнуть возбужденные массы к активным действиям, и обрушится лавина, которая сметет буржуазный миропорядок.

Взгляды и энтузиазм Энсслин, разделяемые Баадером, быстро сделали молодых людей популярными. Не без успеха они пытались радикализировать студенческие выступления, придать им дополнительный динамизм. Но усилий молодых агитаторов оказалось недостаточно, довести своих сторонников до «точки кипения» не удавалось. На то были свои причины. Большая часть членов «Системы ПКО»[43] были готовы к уличным беспорядкам, забрасыванию полиции и официальных лиц яйцами и пакетами с кремом для пирожных (некоторые готовы были использовать бутылки и камни), но не разделяли экстремистский максимализм Энсслин, призывавшей к масштабным террористическим акциям. Студенты сознавали зависимость от общества, которое их призывали разрушить. Ответная реакция властей — роспуск студенческих объединений, отчисление из университета — была реальностью. К тому же многие из членов «Системы ПКО» пользовались льготными государственными и университетскими стипендиями, дававшими возможность получения высшего образования. Все это привело к расколу в левом студенческом движении между сторонниками умеренных форм протеста и небольшой группой экстремистов, объединившихся вокруг Гудрун Энсслин и Андреаса Баадера. Раскол подтолкнул Гудрун и Андреаса к принятию важного решения: чтобы «раскачать» инертное общество, необходимо провести действие, направленное на разрушение буржуазной собственности, показать пример. Важен в первую очередь не материальный ущерб (хоть и он имел значение), а общественный резонанс поступка. Важно также избежать человеческих жертв, будущие террористы не были пока к этому готовы.

Наиболее подходящей целью могли стать крупные магазины. Немалую роль в сделанном выборе сыграла брошюра Фрица Тойфеля и Рейнера Ланганса. Авторы утверждали, что поджоги магазинов являются лучшим способом расшевелить заплывшее жиром чувство сострадания европейского обывателя. По словам Андреаса Баадера, поджог крупных универмагов должен стать ответом на длительный государственный террор, преступную войну во Вьетнаме, а также акцией протеста «… против общества потребления, которое оболванивает сознание масс…».

Баадер планировал провести серию поджогов в Западном Берлине 2 апреля 1968 года в знак протеста против убийства Бенно Онезорга. Однако Энсслин настояла на том, чтобы первые террористические акты были осуществлены в «столице западногерманского капитала» — Франкфурте-на-Майне.

Накануне поджога Андреас Баадер, Гудрун Энсслин и третий член террористической группы, студент факультета искусства Торвальд Пролл, отправились в Мюнхен к другу Баадера актеру экспериментального театра Хорсту Зунлейну. Несколько дней они провели на квартире Зунлейна, заканчивая последние приготовления к реализации своего плана. 1 апреля 1968 года четверо поджигателей вернулись во Франкфурт в арендованном Зунлейном «фольксвагене». В багажнике машины лежало несколько самодельных зажигательных бомб, изготовленных из дорожного будильника, батарей, легковоспламеняемой смеси и взрывчатого вещества.

В первой половине дня 2 апреля 1968 года Баадер и Энсслин отправились в торговый центр города, чтобы наметить конкретные объекты нападения. Их внимание привлекли два крупных универмага: склад-магазин «Каухоф» и магазин женской верхней одежды «Шнейдер». Ближе к вечеру, перед закрытием, террористы пронесли в помещение магазинов две зажигательные бомбы. Одну Энсслин незаметно оставила на полке с одеждой, другую Баадер спрятал в деревянном шкафу мебельного магазина. Таймеры на взрывателях были установлены на 24.00, с тем чтобы избежать человеческих жертв в пустых помещениях.

За несколько минут до полуночи Гудрун Энсслин из уличного автомата позвонила в Немецкое агентство печати и взволнованным голосом заявила: «Горит магазин женской одежды „Шнейдер“ и склад-магазин „Каухоф“. Это политический акт возмездия…» Сразу после поджога террористы укрылись на квартире у знакомой, хотя особых причин для опасения не было. У полиции пока не было шансов — Гудрун и Аылреас еще не приобрели последующей «известности», а акцию, несмотря на отсутствие большого криминального опыта, они провели профессионально, не оставив ни единой улики.

Пожары полностью уничтожили магазины. Как и рассчитывали террористы, обошлось без человеческих жертв. Только в складе-магазине «Каухоф» от испуга и угарного дыма пострадал пожилой служащий. Материальный ушерб от поджогов был колоссальным. Страховые компании выплатили компенсацию в размере 282 339 марок в магазине женской одежды «Шнейдер» и 390 865 марок в складе-магазине «Каухоф».

Наиболее любимым местопребыванием Андреаса Баадера и Гудрун Энсслин был модный молодежный бар «Клуб Валтар», находившийся недалеко от здания франкфуртской оперы. Он был широко популярен не только среди западногерманских левых. Там можно было встретить членов ИРА, баскских сепаратистов ЭТА и даже палестинских экстремистов из террористических организаций ФАТХ и НФОП.[44] Бар любили посещать американка Анжела Девис и герой французских студенческих выступлений конца 60-х Красный Дени. Стены бара были увешаны портретами Мао Дзедуна, Фиделя Кастро, Че Гевары, Ленина, Троцкого, Маркса, Хо Ши Мина. Здесь велись ожесточенные политические дискуссии и завязывались полезные знакомства среди приверженцев левых движений. Здесь можно было проявить себя или просто покрасоваться перед единомышленниками. Естественно, что амбициозной паре нравилось это место. Единственное, чего не учли пока еще малоопытные Баадер и Энсслин, это наличие агентов и осведомителей среди завсегдатаев бара. А поджигателей буквально распирало чувство гордости, тем более что посетители не скрывали своего восторга, поджоги были основной темой разговоров. Народ в баре бурлил и поздравлял друг друга. Неудивительно, что крепко подвыпившая Энсслин расхвасталась и объявила, что поджог — ее рук дело.

Утром следующего дня все четверо поджигателей были задержаны агентами полиции. Отпираться было бессмысленно: в квартире и «фольксвагене» найдено большое количество улик. Было объявлено об аресте по обвинению в поджоге Энсслин, Баадера, Пролла и Зунлейна. Проблемы, которые Баадер и Энсслин создали полиции и всему обществу, были еще впереди, а пока пресса пыталась увязать мотивы противоправного поступка утративших чувство меры вандалов с антигосударственной деятельностью левых студенческих союзов (арестованные были членами «Социалистического немецкого союза студентов»). Несмотря на то что лидеры левых студенческих организаций (Коммуна Западного Берлина I и другие) поспешили на словах заявить о своей непричастности к терактам, однако сочувствие к поджигателям и солидарность с ними отчетливо просматривались.

Одной из немногих, кто не побоялся открыто выступить в защиту поджигателей, стала популярная западногерманская журналистка, ведущая политической рубрики на страницах левого журнала «Конкрет» Ульрика Майнхоф. Она, не призывала студенческую молодежь выходить на улицы и громить магазины. Как всегда в своих публикациях, Майнхоф попыталась дать внятное объяснение происходящему. Поджог во франкфуртских магазинах был, по ее мнению, не чем иным, как актом протеста против бездушия капиталистического общества потребления, основной ценностью которого являются деньги и прибыль. Были и более конкретные выводы. Безразличие западногерманского общества к страданиям вьетнамского народа вложило в руки поджигателей бомбы.

Чтобы вы могли спокойно совершать свои шопинги, во Вьетнаме каждый день напалмом сжигаются десятки деревень.

В октябре 1968 года в Западном Берлине четверо франкфуртских поджигателей — Андреас Баадер, Гудрун Энсслин, Торвальд Пролл и Хорст Зунлейн — предстали пред судом. Интересы обвиняемых представлял известный адвокат-правозащитник Хорст Малер.

Это был первый в истории Западной Германии процесс над террористами, и немецкая Фемида оказалась неопытной и растерянной. Подсудимые вели себя довольно нагло и сумели извлечь из процесса пропагандистскую выгоду. Большое общественное внимание к процессу обеспечило им известность, пресса, жадно следящая заходом суда, тиражировала их политические заявления и выступления. Эпатаж обывателя сочетался с революционной романтикой. В глазах части западногерманской молодежи и некоторых интеллектуалов они стали героями, достойными подражания.

На первое судебное заседание все четверо обвиняемых явились в состоянии сильного опьянения. Они смеялись, громко переговаривались и обнимали друг друга, развалившись на скамье подсудимых, как в пивном баре. Суд они демонстративно игнорировали и отказывались отвечать на вопросы. Гудрун Энсслин заявила, что, поскольку суд является частью порочной западногерманской системы, они не испытывают к нему уважения и не признают его процедуру и решение. Гудрун была возбуждена и кричала. Поджог магазинов является делом их рук. Их поступок является политическим актом, вызовом обществу угнетения и несправедливости. «Мы зажгли факел в честь Вьетнама!» — гордо заявила она. Строгой логики в ее высказываниях не было, Гудрун рассчитывала на вдохновение, противореча самой себе, но держалась вызывающе. Она удивила присутствующих, когда призналась в том, что поджог стал «…ошибкой, ошибкой… однако это я буду обсуждать с другими, а не с вами…».

Андреас Баадер также не признал себя виновным. Заявляя о неправомочности суда, Баадер заявил, что система вынесла им обвинительный приговор еще до начала суда, а все происходящее в зале является фарсом, в котором они не намерены участвовать. «Это гнилая система правосудия подвергается суду, а не мы!» — такова была его позиция. Он вслед за Энсслин обратил внимание на особенности проведения операции. «Мы действовали так, чтобы не подвергать опасности человеческую жизнь».

Энсслин и Баадер взяли на себя всю ответственность за организацию и проведение поджогов и настаивали на полной невиновности Пролла и Зунлейна. Они заявили, что те не только не принимали никакого участия в терактах, но ничего не знали о содержимом пакетов с бомбами. Несмотря на настойчивость главных обвиняемых, суд отказался принять к сведению их признательные заявления и оставил Пролла и Зунлейна на скамье подсудимых.

К процессу было приковано внимание всей Западной Германии. Тогда еще трудно было представить, что это само по себе значительное событие знаменует важную веху в истории страны. С этого времени терроризм стал реальностью. Это можно было предугадать по общественным настроениям, проявившимся в ходе процесса. У подсудимых оказалось немалое число сочувствующих. Большая часть левой прессы выступила с осуждением насилия, тем не менее признавая за поджигателями гражданскую позицию и отстаивая их право на диалоге властью. Но проявились и более радикальные настроения — действия поджигателей рассматривались как героические и заслуживающие подражания.

Хорст Малер, следуя стратегии зашиты, выстроенной им самим, пытался изменить характер процесса, сделать его из уголовного политическим, актом гражданского неповиновения во имя высокой цели. Если безрезультатно исчерпаны все другие средства убеждения, гражданин имеет не только право, но и обязанность привлечь внимание общества к его насущным проблемам. Поджог является фактом социальной борьбы двух противодействующих начал, и если рассматривать его в суде, то основным обвиняемым следует признать самую систему. Она толкнула обвиняемых на противоправный, но бескорыстный поступок во имя интересов всего общества.

Несмотря на доводы защиты, суд 31 октября 1968 года признал Андреаса Баадера, Гудрун Энсслин, Торвальда Пролла и Хорста Зунлейна виновными в преднамеренном поджоге, подвергшем опасности жизнь людей, и приговорил всех четверых к трем годам тюремного заключения. 13 июня 1969 года после 14-месячного пребывания в тюрьме вся четверка была временно выпущена на свободу. Освобождение стало возможным благодаря апелляции, поданной адвокатами в Федеральный Конституционный суд. Осужденные «под подписку» обязались не покидать пределов Западной Германии и вернуться в тюрьму, если апелляция будет отклонена. Иронию ситуации придавал тот факт, что осужденные обязывались использовать время пребывания на свободе для воспитательной работы с трудными подростками. Никаких реальных гарантий соблюдения условий освобождения не было и быть не могло. Из заявлений на суде было видно, что Баадер и Энсслин ничуть не раскаиваются в своих поступках и видят себя «солдатами революции». Теперь им представился случай бежать из вражеского плена.

Пока же, располагая легальными возможностями пребывания на свободе, они обосновались во Франкфурте. Судебный процесс принес им известность «западногерманских робин гудов». Перед ними были настежь открыты двери молодежных тусовок, дискуссионных клубов и пивных. Молодые и внешне привлекательные, умеющие хорошо говорить и использовать возвышенную риторику, они стали героями-практиками будущей революции. Они доказали свою правоту своим мужеством и личным примером. Это было время их славы. Денежные пожертвования сыпались на них со всех сторон. Нашлось немало бизнесменов, готовых поддержать революцию. Богатая дама — владелица большого магазина модной одежды (!), подарила Андреасу новый «мерседес» последней модели. Сбылась юношеская мечта, Андреас разъезжал по городу в дорогом и красивом автомобиле. Жизнь будущего террориста неожиданно предстала в розовом свете. Известность, магическая сила, которая придавалась отныне его словам, почитание молодежи, успех у женщин и серьезное отношение интеллектуалов к в общем-то малообразованному человеку — все это стало реальностью. Конечно, Энсслин и Баадер были личностями, «людьми с характером», который мог проявиться по-разному. Теперь они окончательно стали заложниками ситуации, казалось, что общественный успех и ожидание новых «подвигов» направляют их по избранному пути.

Следует сказать, что Энсслин и Баадер полностью выполнили условия освобождения в том, что касалось работы с молодежью — «…уделять большую часть своего времени, проведенного вне тюремных стен, на общественно полезные цели…». Но только в собственных интересах, которые общественно полезными назвать никак нельзя. Это был период поиска «коллектива учеников», как называли их организаторы, а на самом деле вербовки сторонников из числа трудных подростков (как и было определено в предписании об освобождении), так и вполне благополучных студентов, жаждущих бунтарской романтики. Конечно, эти люди отличались между собой, здесь были и уличные хулиганы, и чистые душой идеалисты. Но Баадер — безусловно, талантливый организатор — сумел сплотить молодых людей, вызвать к жизни скрытую в них энергию и, главное, принудить без рассуждений подчиняться требованиям своего вождя. При этом не просто понять, что сам Андреас Баадер был хулиганом и налетчиком, безразличным к чужой жизни, честолюбивым авантюристом и циником без угрызений совести, благородным разбойником и идеалистом, сознательным революционером, заблудившимся на путях террора. Многие из этих черт можно в нем обнаружить или при желании вообразить, тем более что сам Баадер еще при жизни стал легендой. Очевидно, что он был очень хорошим организатором, умеющим освободить своих сообщников от чувства ответственности, взять его на себя, заставить поверить в безнаказанность. По ночам молодые люди громили телефонные автоматы, взламывали машины и, упившись пивом носились по городу на угнанных мотоциклах. Так они «выражали свой протест обществу». Беспредел закончился весьма неожиданно (и удачно для некоторых из молодых людей попавших под влияние Баадера). В ноябре 1969 года Федеральный Конституционный суд отклонил поданную четырьмя месяцами назад апелляцию и предписал четырем осужденным немедленно вернуться в места отбывания наказания. Адвокаты подали новое прошение о помиловании, однако оно было отклонено.

Один из четырех поджигателей — Хорст Зунлейн — дисциплинированно вернулся в тюрьму. Он переосмыслил недавнее прошлое и твердо решил покончить с ним. Его бывшие товарищи видели свое будущее иначе. Гудрун Энсслин, Торвальд Пролл и Андреас Баадер не собирались выполнять условия освобождения и подчиняться требованиям властей, Те, в свою очередь, объявили их «беглыми арестантами», а сами «беглецы» перешли на нелегальное положение.

Они бежали в Париж. Здесь они, воспользовавшись рекомендациями Красного Дени (Даниель Коэн-Бенди), обратились к Жану-Марселю Бугеро, бывшему активисту UNEF (Национальный Союз Студентов Франции), и укрывались на квартире соратника Че Гевары Региса Дебрея (Regis Debrey) — революционера и весьма состоятельного человека, отбывавшего в это время длительное заключение в боливийской тюрьме. Беглецы не испытывали нужды, но крайне опасались французской жандармерии. Баадер и Пролл все еще воспринимали свою нынешнюю жизнь как легкомысленное приключение, но Энсслин смотрела на ситуацию более реально. После студенческих волнений 1968 года жандармерия была настроена серьезно, левые организации — их лидеры, места сборов, квартиры — находились под контроль местных спецслужб. «Немецкие друзья» были бы неминуемо обнаружены и выдворены к себе на родину.

По инициативе Энсслин Пролл позвонил во Франкфурт своей сестре Астрид Пролл и попросил ее отправиться в Амстердам, к известному среди левых радикалов специалисту по изготовлению фальшивых документов. Выполнив поручение брата, Астрид Пролл с документами приехала в Страсбург, куда к тому времени перебралась вся компания. Здесь Торвальд Пролл решил вернуться к законопослушной жизни и сдался местной полиции. Его место заняла родная сестра Астрид Пролл, отныне она прочно и до конца связала свою судьбу с терроризмом.

Из Страсбурга Андреас, Энсслин и Астрид отправились в Италию, где остановились на квартире общего берлинского знакомого. Итальянским «Красным бригадам» еще предстояло появиться, но почва была подготовлена, и поддержка беглецам была обеспечена. Здесь же они узнали, что ходатайство об их помиловании окончательно отклонено. Несмотря на это, они решили нелегально вернуться на родину по поддельным документам. Главной причиной такого решения была ситуация, сложившаяся к концу 1969 года в ФРГ. Противостояние между радикально настроенным молодежным движением и властями достигло критической точки. Прибывший из Западного Берлина знакомый передал приглашение присоединиться к боевой группе под названием «Фракция Красной армии» (РАФ). Казалось, не хватает последнего усилия, чтобы поднять массы на вооруженную борьбу и свержение ненавистной системы.

В декабре 1969 года по подложным документам Баадер, Энсслин и Пролл вернулись в Германию и обосновались в Западном Берлине. Это было наиболее удобное место. Большое число сторонников обеспечивало поддержку и результативность революционной работы, кроме того, оставался шанс укрыться в случае провала на территории соседней ГДР. Тем временем в самой Западной Германии была объявлена амнистия для участников студенческих беспорядков. Однако амнистия не распространялась на «франкфуртских поджигателей». Социальная реабилитация и путь к обычной жизни был для Баадера и Энсслин окончательно отрезан, о чем они, впрочем, ничуть не жалели. Они сделали свой выбор.

В конце февраля 1970 года у двери берлинской квартиры Ульрики Майнхоф на Кюрфюрстдамм появилась молодая пара. Баадер познакомился с Майнхоф, когда Ульрика посещала его в тюрьме: преуспевающая журналистка, освещающая проблемы левого движения (и сочувствующая ему), брала у «идейного поджигателя» интервью. Тогда они произвели друг на друга большое впечатление. Ульрика увидела в Андреасе практика революции, обладающего решимостью к действию, которой не хватало ей самой, а Баадер разглядел в Ульрике не только талантливую журналистку и единомышленницу, но возможного и крайне необходимого им идеолога, способного выразить интересы движения. Поэтому, объявившись теперь в Западном Берлине. Баадер и Энсслин тут же принялись разыскивать Майнхоф. Они не сомневались, что найдут у нее убежище. Но рассчитывали они на большее. Ульрику необходимо было вовлечь в формирующуюся организацию, сделать ее активным функционером. Это у них блестяще получилось.

В начале марта 1970 года Энсслин и Баадер встретились со своим давним знакомым, Дитером Кензельманном, одним из организаторов студенческих беспорядков. За время их отсутствия Дитер собрал небольшую группу молодых радикалов. Узнав от общих знакомых, что беглецы вернулись в Берлин, Дитер поспешил встретиться для выработки стратегии совместной борьбы. Казалось, о лучшем Баадер не мог и мечтать. Он встретил предложение с энтузиазмом. Трудности возникли при решении практических вопросов, в первую очередь — кто возглавит организацию. Баадер был не тот человек, чтобы оказаться на вторых ролях. Но и Дитер не хотел уступать, ведь решающий вклад в будущий проект был за ним. Переговоры зашли в тупик, и стороны, казалось, разошлись ни с чем. Тем не менее Баадера и Энсслин ждала неожиданная удача. В переговорах принял участие хорошо знакомый беглецам Хорст Малер — их адвокат на франкфуртском процессе. Он молча наблюдал, как Баадер и Дитер до хрипоты оспаривают друг у друга лидерство, и вступил в дело, когда стороны, исчерпав аргументы, собрались расходиться. Он отвел в сторону Энсслин и Баадера и сделал неожиданное признание. Он, Хорст Малер, основал собственную организацию «Фракция Красной армии» (РАФ)[45] и предлагает им принять в ней участие на самых выгодных условиях. Малер был чистейший идеалист, живущий мечтой о мире справедливости. Ради этого он готов был расстаться с адвокатской практикой, бросить жену и детей. Кое-какой опыт у него уже был. За организацию беспорядков Судебная палата Западного Берлина приговорила его к 10 месяцам тюремного заключения с отсрочкой исполнения приговора. Мягкость (условность) наказания не образумила Малера, и теперь он с энтузиазмом занимался созданием подпольной группы. Познакомившись в ходе франкфуртского процесса со своими подзащитными, Малер отдал должное твердости их характеров и решимости воплотить свои взгляды в практические действия, то есть настоящих революционеров. Малер был хорошим организатором, но он не был честолюбив и не рвался к лидерству. Для Баадера это было весьма кстати, его честолюбия хватало на двоих, а чистота идеологии его не очень заботила. Очевидно, что первые же успехи организации сделают его непререкаемым лидером, а о пропагандистском обеспечении будет кому позаботиться. Баадер с энтузиазмом дал свое согласие, и «Фракция Красной армии» обрела своего будущего вождя. По настоятельному совету Малера Баадер и Энсслин съехали со «слишком заметной» квартиры Ульрики Майнхоф на окраину Западного Берлина и приступили к планированию будущих операций. Первой задачей было раздобыть оружие. Для этого Баадер и Пролл должны были ночью (4 апреля 1970 года) проникнуть на кдадбище и выкопать из тайника оружие, якобы спрятанное там старым знакомым Малера Петером Урбахом. Малер не подозревал, что Урбах сотрудничает со специальными службами. Оружия в тайнике не оказалось, но на обратном пути машину «случайно» досмотрел дорожный полицейский патруль. Андреас Баадер предъявил удостоверение личности на имя Петера Ченовича. Полицейские признали удостоверение фальшивым и задержали Андреаса, прежде чем он успел оказать сопротивление.

Ирония развития дальнейших событий состояла в том, что полицейские не смогли установить личность задержанного, а выдал его не кто иной, как Хорст Малер. Явившись на следующее утро в полицейский участок и будучи уверенным, что полиции «все известно», Малер, как адвокат, потребовал предоставить ему информацию об арестованном Баадере. На что полиция выразила согласие «только в том случае, если вы можете подтвердить, что задержанный действительно является Баадером». И Малер подтвердил.

Накануне ареста Баадер заболел гепатитом, его немедленно перевели и больничное отделение тюрьмы «Моабит», а затем в тюрьму «Тегель», отличавшуюся либеральными условиями содержания. В тюрьме его, кроме матери, регулярно навещали Ульрика Майнхоф, адвокат Малер, вызвавшийся защищать Баадера, и даже Гудрун Энсслин, которая несколько раз умудрилась проникнуть на свидание, воспользовавшись фальшивыми документами на имя доктора Гретэль Веитермеир.

Планы вооруженной борьбы отошли на второй план; Теперь все силы были направлены на освобождение Андреаса Баадера. Он был нужен организации, но не менее важен был пропагандистский успех. РАФ получала возможность громко заявить о себе. И сами рафовцы, которым еше только предстояло проявить себя, могли быть уверены, что при необходимости организация не бросит их на произвол власти. Сам Андреас Баадер был уверен, что сообщники предпримут все нужные меры для его освобождения.[46]

И такой план был разработан. Важным действующим лицом в нем должна была стать Ульрика Майнхоф. Энсслин удалось уговорить ее принять участие в освобождении Баадера. Используя свой авторитет журналистки, Майнхоф получила от тюремной администрации разрешение на посещение Баадером библиотеки Института социальных исследований. В библиотеке, по ее объяснению, они должны были работать над совместной книгой о проблемах молодежной преступности в ФРГ. Побег предстояло совершить из библиотеки.

14 мая 1970 года в 8.30 Баадера на тюремной машине доставили в библиотеку института. Сопровождали его двое охранников в форме. Сам Баадер был в обычной гражданской одежде, но в наручниках. Полицейские предупредили его о соблюдении соответствующих правил: никаких попыток привлечь к себе внимание, устроить провокацию или, тем более, пытаться бежать. «Можете быть совершенно спокойны, — заверил тюремщиков Баадер. — Я не собираюсь предпринимать ничего такого, что могло бы вас огорчить. В конце концов, у меня на руках контракт с издательством, которое должно принести мне кучу денег, и я совсем не хочу потерять такой великолепный шанс».

За несколько минут до того, как доставили Баадера, в библиотеку пожаловала Майнхоф. Читальный зал был еще закрыт, но о ее договоренности с руководством института было известно. Служащая библиотеки Гертруда Лоренс впустила Ульрику в зал. Когда в сопровождении вооруженной охраны появился Баадер, Майнхоф сосредоточенно просматривала картотеку, демонстрируя деловитость и полное спокойствие. Один из охранников осмотрел читальный зал, тщательно проверил окна и снял с Баадера наручники.

Тот попросил у библиотекарей кофе, но Ульрика потребовала не терять времени и начинать работу. Майнхоф просматривала каталоги, Баадер готовил какие-то записи, охранники контролировали ситуацию. Все выглядело вполне обычно и, хоть работа с заключенным происходила в библиотеке далеко не каждый день, обстановка не вызывала подозрений. В это время в закрытые двери библиотеки позвонили, и 64-летний библиотекарь Георг Линке в смотровое окно увидел двух хрупких симпатичных девушек с портфелями в руках. Девушки приехали издалека, чтобы поработать в читальном зале, и сейчас не могли скрыть огорчения. У Линке была строгая инструкция не допускать в зал посетителей. Но девушки так трогательно просили сделать для них исключение, что Линке сжалился и разрешил подождать внутри библиотечного помещения, пока в главном зале не закончится работа. Девушки с радостью согласились и устроились в соседнем зале, где нашли чем себя занять. Милыми посетительницами оказались члены РАФ Ингрид Шуберт и Ирен Гердженс. Не вызвал подозрений и следуюший звонок. Но девушки опередили пожилого библиотекаря, оттолкнув его, открыли запертую дверь и впустили в библиотеку своих сообщников. Все произошло очень быстро. В библиотеку ворвались Гудрун Энсслин (внешность ее была изменена, Гудрун была на этот счет большая мастерица) и мужчина в маске, размахивавший пистолетом «берета». Библиотекарь попытался поднять тревогу, и налетчик беж колебаний выстрелил. (Спустя несколько дней Линке скончался в больнице от смертельного ранения в печень. Впоследствии обвинение в убийстве было предъявлено одномя из членов РАФ, но оно так и не было доказано.) «Милые девушки» Шуберт и Гердженс достали из портфелей газовые пистолеты, и мимо застывшей от страха библиотекарши Гертруды Лоренс четверо налетчиков ворвались в зал с криком «Оставайтесь там, где вы сейчас находитесь, иначе вы будете застрелены!». Здесь они стали палить под ноги охране, которая достойно пыталась оказать сопротивление. Один из охранников схватился с налетчиком в маске, пытаясь обезоружить его, другой сорвал парик с головы Энсслин. Судьбу схватки решили газовые пистолеты, охранники получили заряды прямо в лицо.

Читальный зал был на первом этаже. Майнхоф и Баадер открыли окно и оказались во дворе института. Вскоре, разоружив охрану, к ним присоединились остальные. Выскочив на улицу, они бросились к двум машинам, стоящим за углом с включенными двигателями, и скрылись с места преступления.

Вся Западная Германия была потрясена дерзким похищением. Особо привлекло участие в нем Ульрики Майнхоф. Именно поэтому организация в дальнейшем именовалась властями «Банда Баадер — Майнхоф». Если «заслуги» Баадера не вызывали сомнений, то роль Ульрики была гораздо более скромной. В каком-то смысле ее можно считать не только пропагандисткой, но и заложницей собственных убеждений. В тот же день фотографии Баадера, Малера и Майнхоф были расклеены по всей стране. Однако беглецы вовсе не собирались отсиживаться на конспиративной квартире или пытаться покинуть ФРГ. На следующий день после похищения они организуют дерзкое ограбление «Bank fur Industrie. Handel», добыча составляет 200 000 марок. Обеспечив себя деньгами, рафовцы 8 июня 1970 года отправляются на Ближний Восток для прохождения диверсионно-террористической подготовки на одной из учебных баз Народного фронта освобождения Палестины.

Разделившись на две группы, они благополучно покинули ФРГ и разными путями добрались до Иордании — конечного пункта своего маршрута. Поездка прошла удачно, но отношения с палестинцами у немцев не сложились. Рафовцы хотели изучить практику проведения террористических операций, палестинцы много времени уделяли антиизраильской пропаганде, которая не вызывала у немцев сочувствия. Слишком свежи были в памяти ужасы гитлеризма. Пережившие трудные времена, немцы «расслабились» и не выпускали из рук банки с пивом. Это раздражало их правоверных собратьев по оружию. Совершенный шок вызывала привычка Ульрики и Гудрун обнаженными принимать солнечные ванны. Особо палестинцы присматривались к Андреасу Баадеру. Они находили в нем ряд качеств лидера и образцового городского партизана. Вместе с тем они отмечали черты дамского любимчика, тщеславие и отсутствие должной ответственности при принятии решений. Учился Андреас, как он и привык, спустя рукава и провалил экзамены которыми заканчивалось обучение партизан. В целом Андреас вызвал антипатию у хозяев, и в конечном итоге палестинцы выпроводили рафовцев, сославшись (с полным основанием) на то, что их пребывание в лагере НФОП пагубно влияет на мораль арабской молодежи.

Вернувшись в Западный Берлин, рафовцы энергично приступили к организации будущей деятельности. Баадер был признанным лидером группы, которая насчитывала около 30 человек, он же руководил планированием операций и давал на них «добро». В первую очередь предстояло пополнить бюджет организации. Путь для этого был известен — ограбление банков. Идейная борьба с буржуазным капиталом идеально совпадала с прозаическими потребностями в деньгах. Пока члены группы вели наружное наблюдение за намеченными объектами, Андреас 27 августа 1970 года ограбил один из западноберлинских универсамов. Через несколько дней последовал налет на банк. Западногерманские банки начала 70-х годов представляли собой легкодостижимую цель. Удачный налет мог совершить даже одиночка, для этого ему было достаточно иметь пистолет и убедительно им размахивать. Успех ограбления разжег аппетиты, 29 сентября 1970 года террористы ограбили три западноберлинских банка. Добыча налетчиков в тот день составила 217 449 марок, сумму по тем временам немалую.

Почувствовав безнаказанность, рафовцы стали действовать все более дерзко и нагло. За вторую половину 1970 года только в одном Западном Берлине они осуществили около 80 поджогов магазинов, общественных и государственных учреждений. Нападениям террористов стали подвергаться объекты бундесвера и НАТО, размещенные на территории ФРГ. Размах преступной деятельности ширился день ото дня, прежние студенческие беспорядки стали казаться детской игрой, как правило, успешно контролируемой и усмиряемой действиями полиции. Теперь она казалась бессильной. Нападениям подвергались государственные учреждения и объекты частной собственности. Страна столкнулась с новым явлением — масштабным террором, вызывающим к себе симпатию и сочувствие. Деятельность быстро растущей и крепнущей организации распространялась на все новые города и регионы: Дюссельдорф, Эссен, Франкфурт, Мюнхен, Кельн. Звучали взрывы, совершились налеты на банки и магазины, вспыхивали пожары. Баадер умело руководил организацией, он не спешил увеличивать ее численность, зато поощрял сочувствующих, готовых собирать информацию и наводить налетчиков на выгодные объекты. А вместе с числом акций росла известность РАФ, теперь организации приписывали даже те преступления, к которым она не имела никакого отношения. «Банда Баадер — Майнхоф» (или «Банда Б — М») стала знаменитой.

РАФ без особых усилий находила новых сторонников, было из кого выбирать. Новые члены проходили проверку, участвуя в терактах, тем самым преступали черту закона и прочно связывали себя с организацией. Но были единичные исключения. Попытки вернуться в здоровое общество и подозрение в сотрудничестве с полицией заканчивались однозначно. РАФ измен не прощала. И тем не менее у полиции были свои информаторы, в том числе добровольные, желающие остановить беспредел. Утром 8 октября 1970 года в управление полиции Западного Берлина поступили сведения о квартире, на которой должны собраться лидеры РАФ: Баадер, Энсслин, Малер и другие. Полиция уже располагала сведениями о роли этих людей и приняла самые серьезные меры. Место сбора было незаметно оцеплено крупными силами полиции. Но успех был далеко не полным. Баадера и Энсслин в квартире не оказалось. В руках полиции оказались основатель РАФ — адвокат Хорст Малер, Моника Берберих, Бригитта Асдонк, Ирен Гёрдженс и Ингрид Шуберт. Ирен и Ингрид принимали участие в освобождении Баадера, так что полиция хоть частично, но могла реабилитировать себя в общественном мнении.

Это было первым крупным провалом РАФ. Как раз тогда обострились отношения между Баадером и Малером. Совестливый Малер не одобрял безрассудного экстремизма Баадера, ведущего к жертвам и панической дестабилизации общества. Он требовал более взвешенных действий, в первую очередь пропагандистских, и в конечном счете поиска компромисса с властями. Особенности ареста Малера при том, что Баадер и Энсслин не явились на встречу, вызывали подозрения. Их удалось снять, когда некоторые незасвеченные члены РАФ посетили Малера в тюрьме, и он убедил своих товарищей, что Баадер чист. Под подозрением оказался еще один член организации — Ханс-Юрген Беккер, тот тоже не появился на встрече и вообще исчез на несколько дней.

Несмотря на аресты, к концу 1970 года РАФ оставалась мощной организацией. Она обладала обширной сетью конспиративных квартир, автомобильным парком, включавшим в себя несколько десятков угнанных машин, крупными суммами наличных денег, оружием и фальшивыми документами. Но самое главное состояло в том, что рафовцы пользовались большой популярностью и поддержкой значительной части населения Западной Германии. У них были основания заявить, что террором они выражают мнение части общества. 15 января 1971 года террористы совершили очередной налет на два банка в Касселе. Добыча составила 114 715 марок. Как всегда, налетчики использовали машины «БМВ-2000», угнанные во Франкфурте накануне, одна из машин была обнаружена полицейскими спустя несколько часов после налета.

Как ни странно, на первый взгляд арест Малера сделал организацию сильнее. В тюрьме оказался один из двух главных оппонентов Баадера, и теперь Андреас мог проявить себя в полную силу. (Другим была Ульрика Майнхоф, но ее мнение теперь мало что значило.) Бесспорно, Баадер являлся одним из самых известных европейских террористов. Он демонстрировал редкое хладнокровие, мужество и целеустремленность. Это — циник, авантюрист и в то же время прекрасный организатор, обладавший редким умением находить нужных людей. Одной из таких находок стал франкфуртский скульптор по металлу Дирк Хофф. Дирк попал в поле зрения Андреаса в декабре 1971 года. У него была собственная студия, где можно было наладить производство бомб и ручных гранат. Баадер подослал к Дирку члена организации Хольгера Мейнса. Мейнс (выпускник Немецкой академии кинематографии и телевизионной академии Западного Берлина) представился кинорежиссером и проявил интерес к изготовлению бомб и фанат для съемок фильма о деятельности бандитской группировки, специализирующейся на ограблении банков. Тема была актуальной. Дирк согласился помочь и получил заказ. Когда истинные цели заказчика проявились, Дирк не стал особенно огорчаться. Он уже запутался в обязательствах (в первую очередь денежных), и его самолюбию льстило участие в столь известной организации. О результатах использования своих снарядов он особо не задумывался. В своей франкфуртской квартире он хранил более 100 килограммов различных химикатов и взрывчатых веществ, необходимых для изготовления оружия. Дирк даже снискал себе славу создателя так называемой бейби-бомбы. Металлическое полукруглое взрывное устройство при помощи специальных ремней крепилось к плечам женщины и было спрятано под платьем на уровне живота. Со стороны женщина выглядела беременной и, рассчитывая на предупредительное отношение к себе (в том числе охранников и полицейских), могла незаметно пронести бомбу к намеченному месту взрыва и, отстегнув ремни, оставить ее там.