XIX Через Черчер

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XIX

Через Черчер

Практика докторов. — В степи. — Морозные утра. — Новая дневка. — Фитаурари Асфао. — Перевал через горы, — Опять пустыня.

20-го января, вторник — дневка в Бурома; 21-го, среда — от Бурома до Куркура, 19 верст. Мы в настоящей Абиссинии. Кругом абиссинские деревни, в самом лагере более сотни абиссинцев и абиссинских женщин. Кто принес инжиру, кто мед, кто тэч, кто тэллу, кто пытается продать красивый, отделанный сафьяном недоуздок, кто предлагает за два талера безголовую шкуру леопарда, кто торгует хромого мула. Крик, шум, гортанный говор, сильно напоминающий жидовский жаргон. Конвой занят стиркой белья и рубах, офицеры на охоте за козами, доктора на практике. Слух о том, что «хакимы московы» (русские доктора), так успешно лечившие в прошлом году, находятся в отряде, разнесся с быстротою молнии по окружным деревням и абиссинцы и галласы толпами повалили в наш лагерь. Еще в Бурка поздней ночью д-р Л-ий и классный фельдшер С-н ездили в галласскую деревню помогают роженице, а здесь в Бурома больных, чающих совета и лекарства сильно прибавилось. Д-ру Б-ну, хирургу, пришлось сделать несколько операций. У одного еще во время Адуанского сражения застряла пуля в мякоти, у другого осколки кости не были извлечены вовремя, третий жаловался на неправильное срощение. Вера в искусство московских хакимов была так сильна, что приходили люди даже с совершенно неизлечимыми болезнями. Трудно было работать докторам, на воздухе, без госпитальной палатки, без операционного стола… Но работали и работали успешно.

21-го января выступили с бивака в 7 1/2 часов утра. Ночью температура не падала ниже + 5® R., но под утро было сыро. Из-за высоких гор, протянувшихся на востоке, солнце взошло только в 7 час. 10 мин. утра. Дорога пролегала по черноземной почве, покрытой выгоревшей, совершенно желтой травой. Громадные репейники с цветами величиной с детскую голову здесь и там высовывали розовые шишки мягких лепестков… В 20-ти саженях от дороги еще пылало яркое пламя и с треском приближалось к ней. Густой дым застилал небосклон. Стаи птиц носились над огнем, ища испуганной пожаром стрекозы; газели то и дело выпрыгивали из густой травы и устремлялись в горы. Мягкая черная дорожка, так напоминающая донские проселки вилась через степь. Временами она спускалась в узкую балку, и сейчас же круто вздымалась наверх. Справа и слева тянулись желтые, безлесные горы. По балкам, росли мимозы, пальмы и смоковницы. Широкий горизонт золотистой, чуть колеблемой ветром травы открывался перед нами. Войдешь в траву, тесный лес высоких стеблей и пестрых цветов и утонешь в нем. Желтое море трав поглотит совершенно, с головой; душный аромат цветовых метелок и пахучих трав охватит все существо. Весь мир уйдет куда-то далеко, останется голубое небо над головой, стена стеблей перед глазами, да лиловые, стрекозы, то и дело с шумом выпархивающие из-под ног. Пораженный стоишь в этой траве и смотришь на жизнь, которая кипит кругом. Стая голубых дроздов, сверкая металлом своих крыльев вдруг летит к недалекой смоковнице, робкая газель удивленно просовывает свою мордочку сквозь переплет трав, смотрит несколько мгновений и потом скачет сверкая белым «зеркалом «задних ног. В нее не стреляешь: жаль нарушить громом выстрела тишину высоких трав.

В 10 3/4 утра мы подошли к ручью Куркура. К югу от дороги синело большое озеро Черчер, а кругом шумели на ветру золотистые травы. Охота была успешна; доктор Б-н, поручик А-и, в какие-нибудь полчаса набили дюжину цесарок; ходившие на озеро принесли пушистых гагар, а некоторые видели гиппопотама.

К ночи поднялся сильный юго-восточный ветер. Палатки трепетали и каждую минуту грозили упасть. Обедать было затруднительно. Берешь соль, а она летит с ножа в глаза vis-a vis, между тарелок положены громадные камни, чтобы удержать клеенчатую скатерть. Едкий дым кухонных костров, искры и даже целые головешки несутся к столу и мешают есть. Но едят исправно. Едят кислую инжиру, все того же барана, седло газели, пьют вареный чай — и веселы и довольны.

А завтра опять вперед; вперед в пустыню, в благословенную долину Аваша, где бродят слоны, носятся стада зебр и страусов, где в ущельях сторожат свою добычу царственные львы…

Четверг, 22-го января. От Куркура до Чофа-на-ни, 14 верст. Туманное и холодное утро сменило лунную ночь. Начало светать в 6 часов утра, но из-за высоких гор солнце долго не показывалось. Оно взошло над горами лишь в 6 час. 45 мин., когда бивак являл из себя картину полного разрушения. Палатки были повалены; всюду, куда не взглянешь толпились мулы, лошади и ослы, спешно погружаемые, купцами. Офицеры и врачи пили вареный чай, стоя над ящиком, на котором были расставлены железные чашки, тут же на земле валялась темная инжира. Но и это уже было роскошью при спешной погрузке. Купцы забегали в еще не поваленные палатки и торопили заспавшихся хозяев. В 7 час. 30 м. утра караван был в движении. Предстоял короткий переход по желтым холмам, по ровной дороге — дальше идти было нельзя, дальше начиналась пустыня, не было ни травы, ни воды. Синевшие по сторонам горы сдвигались с обеих сторон, замыкая равнину в сплошное кольцо.

Густой туман лежал по лощине. Мелкая зеленая трава, поросшая по погорелой земле, черная дорога с стеблями соломы, туман, закрывший горы, и мимозы все напоминало родную картину петербургской осени. Местами мы подымались на холмы, вместо черной земли пут был покрыт тонким слоем красного песку.

Около десяти часов утра мы спустились в болотистую долину, замкнутую высокими горами со всех сторон; через долину протекал горный ручей Чофа-на-ни. На берегу его, на ровном лугу, мы разбили свои палатки.

Неподалеку по горам лепились абиссинские деревушки. Начальник их, староста, «шум «явился с пятнадцатью ашкерами нам навстречу и объявил, что фитаурари Асфао, правитель провинции Черчер извиняется, что опоздал прибыть и встретит нас: он поехал на охоту на слонов и сегодня к вечеру должен был возвратиться…

Как неприятны эти меленькие переходы! Соберешь палатки, постель, вещи, проедешь два часа и опять раскладывайся. Разложиться, как на дневке, не стоит — завтра утром новый подъем, а день длинен, надо его занять. Идешь на охоту. Но уже козы и газели приелись, их и за дичь не считаешь, их девать некуда. Вон поручик К-ий убил трех коз и перепелку, казаки принесли двух — половину придется бросить. Бродишь по скалам, продираешься через мимозовый лес, жаждешь встретить леопарда, но его нет. И возвращаешься назад читать старые газеты, смотреть письма, сто раз прочтенные, писать дневник в тесной, — душной днем, холодной ночью, палатке и ждешь вечера, ждешь ночи, чтобы проспать ее скорее и снова двинуться завтра куда? Куда угодно будет господам абиссинским купцам

23-е января, пятница. Дневка в Чофа-на-ни. Мы никуда не двинулись — мы снова стоим на дневке. Старая песня — мулы устали, мулы не пойдут… Но теперь это еще осложняется тем, что купцы пустились на обман. Вчера было дано через их старшего «крепкое слово» идти до Лагаардина, а сегодня мы встали при 2® тепла no R. в сырости болотистой местности, собрали свои вещи и услышали дерзкую новость, что купцы «не пойдут сегодня», что они решили «делать новую дневку». Напрасно поручик К-ий грозил им гневом «джон-хоя» (негуса) — они только смеялись… И ни фитаурари Асфао, ночевавший с нами, ни письмо, посланное им к негусу не могли победить их в их упорстве. Пришлось ставить палатки и располагаться на скучную дневку… И день-то был какой-то скучный, невеселый. Сквозь дым недалекого степного пожара солнце уныло освещало выгоревшую равнину с ямами и трещинами вдоль нее. Кругом голые горы, да скучный и однообразный мимозный лес… Над кухней реет стая орлов, они носятся в воздухе, замирают на минуту и затем кидаются на куски мяса, выхватывая их иногда прямо из рук повара

Фитаурари Асфао сидит у начальника миссии. Это молодой человек, недурной собой, скромный застенчивый, никогда не глядящий на того, с кем говорит. Его отец был дедьязмачем у негуса (дедьязмач — нечто вроде нашего корпусного командира — весьма видный пост, дети дедьязмача начинают службу прямо с чина фитаурари) и был убит под Адуей. Молодой Асфао тоже участвовал в этой битве, весьма отличился и был назначен за храбрость правителем громадной Черчерской провинции. Вчера он убил в трех часах от нашей стоянки слона. С г. Власовым он говорит весьма почтительно, прикрывая рот полупрозрачною шамой из легкой шелковой материи. Сквозь шаму виден абрис его молодого стройного тела, одетого во все белое. На поясе у него патроны и револьвер. Он говорит тихо, сдержанно, иногда задумываясь и почтительно наклоняет голову, слушая начальника миссии. Презрительная и горькая гримаса кривит его рот, когда он слушает рассказ г. Власова о своеволии купцов. Он — храбрый воин, ненавидит и презирает это сословие, ему горько, что по ним может составиться мнение обо всем абиссинском народе.

Вчера начальник миссии решительно отказался от богатого дурго. Теперь, когда официальный разговор кончился, фитаурари сконфуженно просит русского посла принять от него двух баранов — «только двух!»; столько еще детского, искреннего в этой просьбе, что у г. Власова не хватает духа отказать и он благодарит любезного фитаурари…

Аудиенция кончена — Асфао уходит…

Миссия решила отказываться от дурго по следующим причинам. Дурго, по большей части, палками ашкеров выколачивается от беднейших жителей деревень, которые без проклятия не могут вспомнить о проезде знатных путешественников. Правда, вследствие этого не раз во время пути нам приходилось ничего не иметь на ночлеге, так как, не имея приказания доставить дурго, галласы не хотели ничего нести и на продажу, соображая и не без основания, что товары, будут без денег отобраны абиссинцами…

Вечереет. Туман клубится над рекой, полная луна освещает открытый бивак, серебригь верхушки гор и таинственно заглядывает в темный лес. В полночь слышны выстрелы: то часовой прогоняет гиену слишком близко подошедшую к палаткам…

24-го января, суббота. От Чофа-на-ни до Лага-ардина, 22 версты. Мы проснулись еще до света от страшного холода. У меня под буркой, в палатке ноги совершенно окоченели, вода в ведре замерзла, было пять градусов мороза. Я вышел из палатки. Луны не было; туман закрыл весь лагерь, бедные мулы и лошади дрожали от холода, черная земля серебрилась под тонким слоем инея. Заводи речки и лужи покрыты льдом…

Солнце долго не всходило из-за высоких гор и взойдя не скоро обогрело промерзлую землю, не скоро согрело животных и людей…

— «Ну? сретенские морозы начинаются», острили мы за утренней бурдой, носящей громкое имя чая. «Жалко, никто из нас коньков не захватил».

— «Что коньков!.. Ни у кого ничего теплого нет!.. Ну, Африка!»

— «Погодите, господа, сейчас взойдет солнышко».

В 7 1/2 часов утра мы выступили и по каменистой тропинке стали подыматься в гору. Местность становилась пустыннее и пустыннее. По склонам гор росли лишь печальные мимозы, да высокие молочаи с ярко-красными шишками плодов. Дорога то лепилась по усеянному галькой склону, то круто вздымалась наверх, то сбегала по узкому земляному коридору в балку. В. 10 часов утра мы перешли вброд через мутный горный поток Лагаардин и стали подниматься на хребет — границу Черчерского плоскогорья и Данакильской пустыни; мы вступали в провинцию Иту.

В 11 часов 10 минут утра наш маленький отряд стал биваком на обрыве над рекой Лагаардин на сжатом поле машиллы. Бивак был неудачный пыльный, грязный, покрытый жесткими ростками машиллы, но другого места не было.

He прошло и часа со времени нашего прибытия, как лагерь стал наполняться народом. Пришли торговцы яйцами, курами, ячменем, инжирой. Народонаселение этих деревень не знало цену деньгам, нам пришлось купить у купцов холст и менять ячмень, инжиру и яйца на куски холста, таким образом можно было приобрести товары вдвое дешевле, чем за деньги. Привели и лошадей; как и водится в этой варварской стране зацуканных, задерганных на строгих мундштуках. Между ними попадались лошади двух лет, много еженные, с попорченными передними ногами, недоразвившиеся, узкогрудые. Хорошо абиссинцам, у них пехота ходит — так же скоро, как у нас кавалерия, у них всюду роскошные пастбища, на которых можно выкормить и мулов и лошадей, a to плохо бы пришлось всадникам, на конях, которые неспособны ни к походу, ни к маневрированию. Конвой, снабжаемый теперь лошадьми большую часть пути идет пешком для сбережения сил несчастных коней. И это в стране, которая при самой маленькой заботе могла бы обладать чудными лошадьми. Но абиссинец не любит лошади. Ехать знатному и богатому человеку верхом на коне неприлично: «большой человек» едет на муле, а слуга его ведет впереди лошадь в гремящей сбруе, под роскошным вальтрапом. Лошадь в загоне — она ни почем. Хороший мул на Черчере стоит 70–80 талеров, а хорошая лошадь — 30–40 талеров. Вот из чего вытекает это безжалостное обращение с благородным животным, обращающее этих красивых нервных полу-арабов в забитых, грустных безногих и безспинных росинантов…

Ночь в Лага-ардине прошла спокойно. Было значительно теплее, чем в Чофа-на-ни.

25-го января, воскресенье. От Лагаардина до Ардага, 16 верст. Как все эти дни, около 7 1/2 часов утра мы тронулись с места. Едва мы перешли каменистый ручей Лагаардине как начался тяжелый подъем на ту цепь гор, что словно края тарелки окружает лесистый Черчер. Почти час длится этот подъем. Конвой идет пешком, ведя лошадей вповоду. Несчастные животные со стоном ступают на крутые каменные ступени, скользят по круглым булыжникам, шагают через расселины. Дыхание у людей тяжело. He хватает воздуху на этих высотах, а тут еще горячий зной пустыни обжигает рот, сушит губы, которые трескаются с болью и покрывают рот кровью. Колени гнетет от тяжелого подъема, подметки отстают, идти больно, сухая, горячая пыль забивается под пальцы и мучит ногу. Чахлые мимозы да желтая трава, висят с песчаных обрывов… И вот достигаешь вершины. Что за чудный вид кругом! Какой простор! Какая гладь! Каменистый пут вьется по скату горы, он спускается ниже и ниже и желтой тропинкой вьется вдоль по степи. Степь поросла желтой соломой и серенькой мимозой, горы ушли далеко слева, на юге они тянутся воздушной фиолетовой чередой, но справа простор полный, желтая степь сливается с темно-синим небом, дали затянуты туманной дымкой, и там далеко, далеко, за лесом мимоз, за линией горизонта, чуть очерчены неясные горы. Как мягки и прозрачны их тона, сколько воздушности в них, сколько глубины и таинственности.

В 10 часов утра тяжелый спуск кончен. Мы в равнине; теплом дышит от раскаленного песка, палатки становятся на лугу между колючих мимоз. На водопой мулов приходится гонять в ручей за пол часа пути. К вечеру на смену носильщикам приходит семь верблюдов, на утро придет еще четыре; выступление с бивака назначено в 12 часов ночи. Мы едим ранний обед, пьем чай и пытаемся заснуть. Но сон в непривычное время бежит от глаз. К тому же вчера получились письма с родины, уносящие всегда в далекий мир, где все время ключом бьет иная жизнь, столь отличная от жизни пустыни… Сегодня ночью мы углубимся в песчаную Данакильскую пустыню, пойдем за таинственный Аваш и через два, три дня подойдем к желанной Аддис-Абебе, войдем в округ Менелика.

Было отчего не спать не в урочный час, глядя, как медленно опускается в туманную дымку пустыни багровое солнце, а на смену ему выплывает из-за гор серебряный диск луны.

Завтра, едва заблестит заря — мы переступим славный Аваш, самую значительную реку Шоа…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.