Плавильный котёл

Плавильный котёл

На этот раз я пригласила их к себе. Не всё же по кафешкам бегать: шумно, не поговоришь толком. Мы сидели вокруг журнального столика, пили свежеприготовленный кофе, обсуждали смену учительницы рисования в школе и ждали Сюзан. Она опаздывала уже на полчаса.

– Кажется, у неё новый бойфренд, – заговорщическим голосом сказала Илэйна, – но деталей я не знаю. Его зовут Боб.

Сюзан зовут отнюдь не Сюзан, а что-то вроде Сюньджи или Суньдзы, но она давно плюнула на наши попытки это произнести, да так и осталась – Сюзан. А бойфренда, оказывается, зовут Боб. Ага, думаю, Буандзинь какой-нибудь.

Сюзан была встречена четырьмя понимающими ухмылками.

– Давай рассказывай, что за фрукт?

Оказалось, что не Буандзинь, а Бхаладжи. Или Балажи. Индус. Родился в Париже, провёл большую часть жизни где-то на Ближнем Востоке, сын профессионального дипломата, сам дипломат. Сюзан аж светится вся, а у Джуди глаза на лоб полезли.

– Он же, наверное, брамин…

– А чёрт его знает, – пожимает плечами наша китаянка. – Вроде он упоминал что-то про то, что он из высшей касты.

– А его семья знает, что вы встречаетесь? – не отстаёт Джуди.

– Да где та семья? – смеётся Сюзан. – Мама в Индии, папа в Европе где-то, братья-сёстры по всему миру раскиданы. Я их в глаза не видела, и неизвестно, когда увижу. А что?

– Ну понимаешь, – мнётся Джуди, – брамину можно жениться только на женщине из своей касты, в крайнем случае – следующей за ней. А во внебрачные связи вступать нельзя, говядину есть нельзя и ещё очень много чего. Это же честь – быть брамином; поэтому и ответственности больше.

– Прям как евреи, – почему-то невпопад вставляет Илэйна.

– А ты разве еврейка? – удивляется Анна.

– Да в том-то и дело, что нет, муж бывший был, так его семья такое устроила…

– Вот и эти устроят, – уверенно говорит Джуди, – будь они хоть на Аляске. Достанут и начнут мозги прочищать.

Я знаю, о чём говорю.

– Понимаешь, ему уже устраивали, – на глазах грустнеет Сюзан, – ему уже нечего терять. Ему организовали брак с «правильной» женщиной, а они не ужились, развелись в прошлом году, и его теперь семья знать не хочет.

– Слушай, а ты можешь дать мне его телефон? – интересуется Джуди и тут же спохватывается, поймав на себе удивлённый взгляд Сюзан. – Да нет, я не в том смысле, просто у меня похожая ситуация, посоветоваться бы.

В комнате повисает неловкая пауза: Джуди молчит, все боятся спросить. Я решаю сварить очередную порцию кофе и ретируюсь на кухню.

Если бы вы увидели нас, пятерых, за столиком, то рассмеялись бы или удивились: даже в Америке мы представляем собой необычное зрелище. Китаянка Сюзан, русская красавица Илэйна, индианка Джуди (её настоящее индийское имя совершенно непроизносимо, я даже пытаться не буду), боливийка Анна и я, типичная такая американка намешанных западноевропейских кровей. Можно подумать, нас специально подбирали. А всё гораздо проще: наши дочки ходят в первый класс школы для одарённых детей. Там мы и перезнакомились, а я организовала эти посиделки по четвергам. Всё-таки растить одарённого ребёнка – дело непростое: хочется и опытом поделиться, и других послушать. Интересно ведь, как разные культуры подходят к проблемам воспитания, особенно если дети настолько выбиваются из общей струи. А что разные мы, так это контингент в классе такой: американцев меньше трети, остальные русские, китайцы да индусы. Чёрных нет, испаноязычных тоже. Ту же Анну сюда в младенчестве привезли, удочерили, бывший муж у неё американец. Она испанский-то знает через пень-колоду.

Честно говоря, в первые пару месяцев всё это на мне держалось. Я проявляла инициативу, всех обзванивала, обговаривала место и время и подгадывала эти посиделки к факультативным занятиям, чтобы нянек искать не надо было. Сначала было человек девять, а потом некоторые отсеялись по той или иной причине, и мы остались впятером – пять матерей-одиночек, каждая растит одну-единственную (к тому же одарённую) дочку. Это ли не совпадение?

Из кухни хорошо слышен звонкий голос Илэйны:

– А мы с моим бывшим на первом курсе института начали встречаться. Любовь с первого взгляда. Так его семья в ужас пришла! Его знакомили со всеми еврейскими девочками Москвы и Московской области; всё надеялись, что кто-то его у меня отобьёт. Им тоже нельзя на чужих жениться. Брамины.

– И чем дело кончилось? – не выдерживает Джуди.

– Ну как чем, поженились в итоге. Четыре года они его мурыжили, мы расходились пару раз, сходились, но в итоге поняли, что никто другой нам не нужен, и поженились. Они смирились вроде. Проблемы потом уже с моими родителями начались, когда мы уезжать собрались.

– Ничего не понимаю, Илэйна. – Я уже вышла из кухни с очередным подносом. – С кем проблемы, куда уезжать?

– Куда-куда, в Америку! Всё-таки Россия – какая ни есть, а Родина, мои предки там испокон веков жили, много чего пережили, но никому в голову не приходило её покидать.

И понимала я, конечно, всё про политическую систему, и что перспектив нет никаких, и что материально тут лучше, но разве это причины? Там дом, там родители и брат, там родное всё.

А отец так прямо и сказал: предательница ты, уедешь – не прощу. Да вам, наверное, сложно это всё понять…

– Ну почему же, со мной было то же самое, – неожиданно тихо говорит Сюзан. – Мой отец повёл себя так же.

Илэйна разворачивается и смотрит на неё с неподдельным удивлением. Даже руку случайно наклоняет, чуть не пролив кофе на белую кожаную юбку, но вовремя выравнивает чашку.

– Да? правда? – Это всё, что она может из себя выдавить.

– А почему тебя это удивляет? – в свою очередь изумляется Сюзан. – Мои предки жили в Гонконге сотни лет, наверное, тысячи, мы не знаем. Обычная семья, средний класс, родители – учителя китайского. Обожают свой язык, свою страну, никуда ни при каких условиях не уедут, помыслить не могут. Я единственная дочь, к тому же поздняя, свет в окне. А семья бывшего мужа – очень состоятельная, известная. Его брат – писатель, лауреат высшей литературной премии в стране, отец – известный журналист, ведёт популярную программу на радио, а мать из богатой и преуспевающей семьи, очень успешный фотограф и художница. Короче, один знаменитее другого.

– Они тоже были против вашего брака, да? – вставляет Джуди.

– Нет, почему, они как раз очень открытая семья, я им нравилась. Просто когда Гонконг должен был перейти к Китаю, они все разом сказали, что ни дня там не останутся. Свёкр мой очень часто выступал на радио против коммунистов вообще и китайского правительства, в частности, и ему оставаться там было опасно. У семьи было много денег вложено в Америке; для них эмиграция была самоочевидна.

А для меня – нет.

– Тебе совсем не хотелось в Америку? – заинтересованно спрашивает Джуди. – Ты бы лучше осталась в коммунистическом Китае?

– Жить – нет. Не хотелось. Так, в гости может быть.

И потом, Гонконг всё-таки не материк, не основной Китай, там всё по-другому, да и в самом Китае уже не культурная революция. Это мой дом.

– Чего ты не понимаешь, Джуди? – взрывается вдруг Илэйна. – Есть такое понятие – Родина, слышала когда-нибудь? Правительства приходят и уходят, режимы меняются, а люди живут. Что, всем в Америку переехать, всему свету? Ты сама что, прямо рвалась уехать из своей Индии?

– Да, рвалась, – поджимает губы Джуди, – и не жалею. Я всегда могу в гости приехать, а жизнь нормальная – здесь. Это вам ваши коммунистические режимы голову забили пропагандой – Родина, Родина. Так все диктаторы делают, вместо того чтобы народ кормить. А я выросла в демократической стране, могу в любой момент обратно поехать, живу там, где мне нравится. Те, кто в демократических странах вырос, – все такие, мы не стучим себя кулаком в грудь. А из стран, где коммунисты правят, люди часто уезжать не хотят: боятся или пропагандой накачаны.

Илэйна и Сюзан переглядываются и начинают истерически хохотать, брызгая кофе из носа. Они пытаются поставить чашки на блюдца, чтобы не пролить, но руки дрожат. Слышно только клацанье фарфора о фарфор.

– Из… социалистических… не хотят… уезжать, – давится Илэйна, установив, наконец, свою чашку.

– А из демократических рвутся… на волю, – вторит хихикая Сюзан.

Джуди опять поджимает губы. Она не спорщица. Если не находит понимания, то просто замыкается в себе и молчит.

– Девочки, девочки, прекратите, – вмешивается Анна. – Давайте сменим тему. Меня сюда вообще во младенчестве привезли, американкой вырастили, я в первый раз в Боливию попала в двадцать семь лет. И влюбилась, и ходила по улицам и узнавала всё, зная точно, что я не могла этого видеть; люди родные, язык родной, всё моё. А через два месяца надо было уезжать, и с тех пор приехать не получалось… Сложное это понятие – Родина.

– Надо же, – улыбается Илэйна, – мой экс ровно то же самое говорил про Израиль, хотя он, в отличие от тебя, там даже не родился.

– Ну, про евреев и Израиль я слышала много раз, – говорю, – а вот про Боливию – никогда. Неужели есть какая-то генетическая память?

– А бог его знает, – вздыхает Анна, – может, я себе напридумывала всё. Меня родила несовершеннолетняя крестьянка, незамужняя, она меня видеть не хотела. Какая бы у меня жизнь там была?

– А кто твои приёмные родители? – интересуется Илэйна.

– Обычные американцы, работали тогда в Министерстве иностранных дел, были посланы в Боливию, просидели в посольстве несколько лет и решили заодно пару детей усыновить или удочерить, поскольку своих иметь не могли. Взяли меня и ещё одну девочку, у нас меньше года разницы. Но та, вторая, умерла скоро, у неё оказался врождённый дефект.

И я одна осталась…

В комнате опять повисает молчание. Илэйна выходит покурить. Вот ведь – никаким спортом не занимается, курит как паровоз, а выглядит всё равно сногсшибательно. Сюзан тоже обладает идеальной фигурой: годы занятия йогой не прошли даром. И Джуди, надо сказать, хороша: преподаёт танцы живота в местном спортзале, вся такая точёная, миниатюрная, гибкая. Хорошо, что есть Анна, а то я чувствовала бы себя совсем уж не в своей тарелке, хотя Анна объективно тоже куда интереснее, чем я. Иногда мне в голову закрадывается крамольная мысль: может, мы вырождаемся тут, в Америке? Они даже одеваются по-другому. Ну, кроме Анны, её-то сюда младенцем привезли, но остальные… Как говорит Илэйна, мы, американцы, ставим комфорт выше элегантности, а они, русские, наоборот. Да уж какой там комфорт на её каблучищах! В школу ведь идёт дочку отвести, потом на работу, потом с нами в кафе, после этого дочку забрать – и домой. Нужны ей эти каблуки? Впрочем, какое мне дело, это её ноги.

Когда мы только начали встречаться, я стала было их расспрашивать о влиянии национальной культуры на воспитание, но мне Илэйна быстро мозги вправила. Она из всех пятерых самая прямолинейная, с плеча рубит. Если хочешь, говорит, дружить со мной, то относись ко мне как к человеку, индивидууму, женщине, матери, подруге. А если будешь таращиться на меня, как на экзотическую бабочку, и задавать вопросы типа «Сколько вы тут живёте», «Трудно ли было адаптироваться» и «Как влияет русская культура на воспитание», то ничего, кроме обмена любезностями, у нас не получится. Я поразилась, когда она упомянула экзотическую бабочку; у меня как раз эта мысль вертелась в голове.

Так получилось, что до того как Мелани пошла в школу и я встретила этих женщин, все мои подруги были примерно такого же происхождения, что и я. У кого ирландцы в предках, у кого голландцы, но все из Западной Европы, и все здесь уже в бог-знает-каком поколении. Кто потолще, кто постройнее, кто посимпатичнее, кто попроще, но никогда я себя эдаким мотыльком среди экзотических бабочек не чувствовала. Короче, попала она своим замечанием в яблочко. А остальные рассмеялись: видать, надоела я им своими расспросами. Что для меня экзотика, для них – жизнь. Хочешь дружить – дружи, а не веди себя, как турист в зоопарке. С тех пор мы больше о детях, о трудностях жизни матери-одиночки, о погоде, о культуре, о чём угодно, только не об этом. Мы вообще ни о чём личном до сегодняшнего дня не говорили, может, потому, что в общественных местах всё время сидели, старались шум перекричать. Хорошо, что я их сюда пригласила…

– Меня выдали замуж по заказу, – тихо рассказывает Джуди сидящей рядом Сюзан. – Родители там, в Индии, договорились нас поженить. Мы оба из касты браминов, подходим друг другу по гороскопу, интересы общие, да и семьи друг другу понравились. Он приехал из Америки – красивый, преуспевающий бизнесмен. Я посмотрела на него и влюбилась. И дала согласие. Приехала сюда, пожили немного, забеременела, но что-то всё время было не так. А что не так, не понимала, просто нутром чувствовала. Оказалось, у него давно женщина была, из Польши, он её очень любил, но против воли родителей идти боялся. Женился на мне, а сердце – с ней. Так и жил двойной жизнью. У польки той тоже от него ребёнок. Я случайно узнала, да он и не отпирался. Он думал, мы так сможем жить, он очень хорошо ко мне относился, надо признаться, уважал. Я пробовала, но жить так не смогла, одного уважения мне мало. А разводиться как? Его родители закричали, что это я во всём виновата. Мои родители сказали, что это позор, и запретили даже думать о разводе; они велели ему про польку забыть, а он отказался. Его статус-кво устраивал, родителей тоже, а меня – нет. Как речь о разводе зашла, он изменился, стал кричать на меня, унижать, обещал ребёнка у меня отнять…

Джуди начинает всхлипывать. Я сажусь и обнимаю её за плечи.

– Джуди, Джуди, это же Америка, тут такие номера не проходят. Тебе нужен хороший адвокат?

– Адвокат для развода нужен, а он развод не даёт.

– Как же так, вы же не живёте вместе, – вступает Анна.

– Да вот так. Ушёл жить к польке своей, дом мне оставил, денег хватает на два дома: он очень хорошо зарабатывает, у него бизнес свой. К дочке приходит исправно, жаловаться мне не на что. О разводе слышать не хочет, и родители мои не хотят. Разведёмся – проклянут. Мы так уже пять лет живём. Его-то польку это устраивает, ей всё равно, а я не могу ни с кем встречаться, это же позор, я замужняя женщина.

– И ты все эти годы одна, без мужчины? – Это уже Илэйна, она вернулась с перекура и стоит у двери, прислонившись к косяку. Всё-таки с тактом у этих русских не очень.

– Ну, иногда он остаётся, – смущается Джуди, – но редко.

– И ты позволяешь родителям оттуда, из Индии, диктовать тебе условия? – возмущается Анна. – Да это твоя жизнь! Ты красивая молодая женщина, тебе нормальный муж нужен! Найми хорошего адвоката, он найдёт способ вас развести.

– Ты не можешь понять, что такое быть из касты браминов, из традиционной индийской семьи. Я никогда не смогу вернуться домой. Это же моя семья, там все мои братья и сёстры. Нет, это исключено. Давайте закончим этот разговор. – Джуди опять поджимает губы и умолкает, уставившись в стенку.

– Вот умеют же эти родители попортить жизнь детям, – бормочет себе под нос Анна.

Странно. От неё я этой реплики не ожидала. Её вытащили из нищеты, спасли от жизни в глухой боливийской деревне, да вообще неизвестно, выжила ли бы она, не удочери её эти американцы. Уж кто-кто, а Анна должна своих родителей боготворить.

– Ты последний человек, от которого я ожидала подобную реплику. – Илэйна как будто читает мои мысли. Иногда мне кажется, что она говорит то, что мы все думаем.

– Ну да, ну да, я должна им быть по гроб жизни благодарной. Не дай бог что-то поперёк сказать – напомнят. Да благодарна я, благодарна, просто мы феноменально не подходим друг другу и не подходили никогда. – В голосе Анны не столько горечь, сколько усталость. Кажется, ей хочется обсуждать своих родителей не больше, чем Джуди – свой развод.

– О, – говорю, – я это хорошо понимаю. У меня с мамой ещё ничего отношения, а с отцом ужасные всю жизнь, мы уже много лет не разговариваем. Он у нас сильный – кремень, а я рохля, и он всю жизнь не может мне простить, что я не такая, как он.

– Так у тебя хоть мать на твоей стороне, – вздыхает Анна, – а у меня и этого не было. Они оба свято верили в силу воспитания; думали, что гены определяют такие вещи, как внешность или музыкальный слух, а характер воспитывается. Они считали, что возьмут ребёночка и слепят по своему образу и подобию. Если ребёнок не любит математику, значит, с ним мало или плохо занимались, причём чем меньше любит, тем больше надо заниматься. Попробуй взбрыкнуться – напомнят, что ты им должен по гроб жизни. И так во всём. В какой-то момент мне надоело быть благодарной. Когда я была подростком, я орала на них: «Не надо было меня удочерять, лучше бы я осталась в Боливии!» Я их ненавидела тогда, из дома убегала, они доставали меня с полицией, рассказывали тем, какая я неблагодарная, мне читали лекции в полицейском участке и водворяли домой. Обратно в ежовые рукавицы. Дура была, конечно, но очень несчастная дура.

– Ну, они же добра желали, – робко вставляю я, – ничего такого уж страшного не делали…

– Да, не делали, не делали, мы просто очень-очень не подходили друг другу: темпераменты разные, отношение к жизни разное. Слушайте, ну мы же все разведённые тут. – Она запинается, глядя на Джуди. – Ну, по сути разведённые, мне ли вам объяснять, что такое жить с человеком, которому не подходишь, а он – тебе? Это как несчастный брак, генов-то общих нет, а выбор оказался неудачным. Не определишь по младенцу-то. Гены сильнее воспитания оказались. И вся жизнь у меня – протест против них. И замуж вышла из чувства протеста за человека, который не нравился моему отцу, который был полной его противоположностью, эдакий свободный художник без руля и ветрил, без правил и обязательств.

– Такие браки никогда не работают, – сообщает Илэйна. – Когда что-то делаешь назло, это обречено заранее.

– Спасибо, я уже догадалась, – язвительно отвечает Анна.

– Илэйна, а ты почему развелась? – вступает Джуди. – Ты же со своим евреем четыре года встречалась, сопротивление его родителей преодолела, в Америку нелюбимую ради него поехала. Что ж разбежались-то?

– Да я сама от него ушла, выросла я из него. – Илэйна достаёт очередную сигарету и направляется к двери. – То, что восхищало в двадцать два, кажется убогим в тридцать два. Нет, он хороший парень, мы дружим до сих пор, но любовь ушла. Как-то скучно мне с ним стало: чужой человек. Вокруг много куда более интересных мужчин. Слышь, Джуди, я ещё понимаю про развод, а чего ты погулять-то не можешь? Кто там, в Индии, узнает? Да твой муж, я думаю, счастлив будет, что ты не смотришь на него тоскливыми глазами, что нашла кого-то. Ты подумай. Если надумаешь, я тебя познакомлю с кем-нибудь.

Она выходит, на ходу зажигая сигарету, а в комнате опять повисает неловкое молчание.

– Понимаешь, Джуди, Илэйна – она… это совсем другая культура. – Я пытаюсь загладить неловкость.

– Насчёт мужа она права, – тихо говорит Джуди, – он сам не раз говорил, чтобы я нашла себе кого-то, а то он себя виноватым чувствует. Он бы не возражал. Но я не могу, у меня всё нутро протестует. Я уж не знаю, гены это или воспитание, но я не могу. А на Илэйну я не сержусь, не волнуйся, она ведь тоже хочет как лучше. Прямо как родители Анны.

Сюзан возвращается из кухни с очередной чашкой кофе. Я и не заметила, что она выходила. Неудобно как-то, хороша хозяйка, не предложила ещё кофе сварить. Я пытаюсь извиниться, но Сюзан останавливает меня движением руки и садится рядом с Джуди.

– Понимаешь, – начинает она, – я тоже очень долго не могла даже подумать ни о ком. Мы с мужем, правда, официально развелись, но легче мне от этого не стало. Я тоже из очень традиционной культуры, меня в строгости воспитывали. С мужем нас иммиграция развела. Как-то он очень быстро адаптировался и пошёл в гору, а я никак не могла привыкнуть. Через несколько лет мы обнаружили, что совсем чужие стали, и разошлись. Я бы домой вернулась, но он Мишель не отпускает. Мне было очень-очень плохо. Одна с ребёнком на руках, в чужой стране… В последние полгода если бы не Мишель, я не знаю, что бы я с собой сделала. И тут появился Боб, он ко мне на урок йоги пришёл. Точнее, много месяцев ходил, мы с самого начала нравились друг другу, но ни о чём таком даже подумать не могли. Китаянка и индус – что у нас общего?

– Ну, у нас не так мало общего, – улыбается Джуди. – После сегодняшнего вечера, кажется, между всеми нами гораздо больше общего, чем казалось раньше.

– Вот и мы это поняли. Воспитание обоим не позволяет, но воспитание-то одинаковое, понимаешь? Культура разная, контекст разный, а суть одна и та же. Мы как-то разговорились после занятий и поразились, сколько же у нас общего!

– И стали встречаться? – спрашивает Джуди.

– Ну, – смущается Сюзан, – это уже совсем недавно, еще пару недель назад мы просто ходили и разговаривали. Нелегко, знаешь, этот шаг сделать. Но когда сделали… понимаешь, что-то настолько хорошее не может быть плохим. Я вот поняла: мы сами себя запираем в какие-то рамки и страдаем из-за этого. У меня сейчас ощущение, будто я из клетки выбралась.

– Умница. – Это Илэйна вернулась с очередного перекура. – Жить надо про принципу «Не делай другим того, что не желаешь себе». Ты, Джуди, подумай: если твоя дочь, не дай бог, окажется на твоём месте, как бы ты хотела, чтобы она поступила? Не твои родители, а ты?

– Слушай, Илэйна, да оставь ты её в покое, не напрыгивай. – Я нахожу необходимым вмешаться. – Ей надо подумать, переварить это всё. Ты очень быстрая, у тебя мировоззрение иное.

– Слушайте, давайте уже закруглять душещипательные беседы, – предлагает Анна. – Мы уже тут достаточно наговорили. Лично мне пора.

Все как-то сразу засобирались и начали наперебой предлагать мне прибрать и помыть чашки. Я только рассмеялась: чашки моет машина, а убирать тут нечего. Джуди предложила в следующий раз встретиться у неё. Все обрадовались, а Илэйна сказала, что после этого – её очередь. Мы начали договариваться, где и когда мы сможем увидеться, пытаться организовать очередную встречу и предлагать друг другу смотреть за дочками, если маме надо куда-то пойти. Я стояла и улыбалась до ушей. Кажется, их не надо будет больше тащить на эти посиделки бесконечными напоминаниями, обзванивать всех по десять раз и чувствовать себя назойливым массовиком-затейником.

Уже перед самым выходом Илэйна – опять эта Илэйна! – повернулась ко мне и спросила:

– Мег, а почему ты всё время молчишь?

– В каком смысле? – смутилась я.

– В каком, в каком, сама знаешь в каком. Мы тут всю подноготную, а про тебя по-прежнему ничего не знаем.

– Илэйна, да отстань ты от Мег. В другой раз. Домой пора, – вступается Анна.

– Да нет, она права, – говорю, – просто мне вам рассказать нечего. Это у вас такая жизнь интересная, на стыке двух культур. А у меня скучно всё – обычная благополучная американская семья. Ну, с папой нелады, но это мелочи, у кого проблем нет? И никуда не уезжала никогда, и замуж по любви вышла, и…

– А что случилось, почему вы развелись? – Правильно, это Илэйна, кто же ещё?

– Мы не разводились. Он погиб в аварии полтора года назад.

– Ой, извини, пожалуйста, я не знала…

– Илэйна, ну нельзя же так. – Это Джуди.

– Да нет, что там, давно надо было объяснить, просто как-то всё недосуг. – Я пытаюсь загладить неловкость. – Вы извините, что я всё время молчу, просто мне гораздо интереснее вас слушать. Это совсем другой мир…

Они топтались в коридоре, ожидая лифта. Я уже собиралась закрыть дверь, но Анна вдруг повернулась ко мне:

– Мег, а ведь если бы не ты, нас бы тут не было. Забирали бы детей из школы, здоровались бы вежливо и разбегались. Ты нас за уши втащила в этот круг. Спасибо тебе.

– Да ну перестань, Анна, мне же с вами интересно. Это вы… такие, а я… так…

А они вдруг повернулись все, удерживая дверь лифта.

– Да, спасибо тебе. – Это Джуди.

– Спасибо, Мег. – Илэйна.

– Спасибо. – Сюзан.

Вошли в лифт и уехали. Стою как дура, глотаю слёзы. Надо ехать Мелани забирать.