Некролог Елизавета Сурганова

Некролог

Елизавета Сурганова

Елизавета Сурганова – журналист, переводчик; в «Ленте. ру» работала редактором в рубриках «О рекламе», «Интернет и СМИ»; после «Ленты» – обозреватель Forbes

За два с половиной года в «Ленте» я написала много некрологов самым разным редакциям и СМИ. Для меня как для редактора отдела медиа время выдалось благодатное – с осени-зимы 2011 года в СМИ началась настоящая эпидемия. С легкой руки Филиппа Дзядко ее прозвали «гребаной цепью» – выражение, которое очень быстро начало вызывать у московских журналистов тошноту, так часто его пришлось потом произносить. Я писала о закрытиях по политическим и экономическим причинам, писала об увольнениях самых неприятных людей и об увольнениях друзей. Пространство вокруг сужалось и сужалось – об этом в редакции старались не задумываться, но было понятно, что мы остаемся живыми каким-то чудом.

Вскоре чудо закончилось. Александр Мамут, кивая головой на Роскомнадзор, уволил великого редактора Галину Тимченко, а «Лента» отправилась писать заявления об уходе. 13 марта, наутро после увольнения Гали, мы собрались на похмельную утреннюю летучку – уже без главного редактора. Обсудили темы на день и решили, что надо делать все то же самое, что мы делали прежде, – писать текст о все той же «гребаной цепи». Теперь уже последний. Но некролог этот был написан чужими словами – мы заняли отстраненную позицию (не плакать же, право, по самим себе на своих же страницах) и просто собрали реакцию медиасреды.

Но если бы я писала его своими словами, я бы сказала в первую очередь, что успех «Ленты. ру» во многом объяснялся тем, что это было СМИ дилетантских профессионалов. В «Ленте» всегда было мало людей с опытом работы в больших серьезных СМИ или со специальным журналистским образованием. Десять лет «Лентой» руководила Галина Тимченко – главный редактор без диплома журфака. В самой же редакции работали люди с самым разным бэкграундом – филологи, математики, историки, переводчики, врачи. Само наличие высшего образования, как и опыт работы в журналистике, были, по сути, никому не важны.

Я пришла в «Ленту» из интернет-редакции RT, работавшей по сильно отличавшимся от «Ленты» канонам. По меркам «Ленты» я не знала ничего. Хотя вакансия, на которую я шла, была в рубрике «О рекламе», мечтала я, конечно, об отделе медиа. Но когда на собеседовании Галя с гневом рассказала мне про девочку-стажера, которая написала статью про Сергея Доренко, не выяснив толком, кто он такой, я поняла, что лучше я помолчу. Кто такой Доренко, я тоже тогда представляла с трудом. Через два года мне пришлось брать интервью и у него.

Чтобы начать работать в «Ленте», не нужно было заранее уметь писать новости или статьи. В каком-то смысле было даже лучше, если вы не умели их писать – тем проще было научиться. Самым важным было умение адекватно воспринимать информацию и быстро ее обрабатывать. «Ленту. ру» нередко называли агрегатором, который просто занимался «переписыванием чужих материалов» и не создавал оригинального контента. Так говорили люди, которые не понимали, сколько важной и непростой работы стояло между исходной новостью и итоговым материалом на «Ленте». «Лента» не только искала и дополняла новости важными подробностями, она их вставляла в контекст, потому как многие события ничего сами по себе, без бэкграунда, не сообщают читателю.

Кроме того, «Лента» переписывала новости из агентств нормальным разговорным языком. Переписанные так новости сразу приобретали смысл – шла ли речь об очередных действиях сотрудников правоохранительных органов или о чтении какого-нибудь нового законопроекта в Госдуме. Писать ясно и понятно вообще всегда было важно для «Ленты» – именно это отчасти определило успех научного отдела, который, несмотря на порой снисходительное отношение со стороны академического сообщества, упорно занимался популяризацией науки для широкого читателя.

«Лента» не представляла собой редакцию СМИ в классическом ее понимании, но была, безусловно, профессиональным СМИ. Этот профессионализм воспитывался прямо там, на месте – в том числе и частой критикой со стороны главного редактора. Конечно, мы «просасывали» отдельные новости, конечно, иногда ошибались, а иногда не обращали внимания на какое-то важное событие. Но когда происходило что-то экстраординарное – Бирюлево или Майдан, – вся редакция начинала работать быстро и слаженно. Люди приезжали в редакцию в выходные, бросив дела, и садились писать новости – иногда до поздней ночи.

«Лента. ру» никогда не была «российской The New York Times», как ее многие называли после закрытия. И в этом было ее преимущество – она не была отягощена 150-летней историей, жесткими форматами и строгими стайлгайдами. Про то, что у «Ленты» скоро будет стайлгайд, я слышала все те два с половиной года, что в ней работала. Но в итоге жесткий формат в «Ленте» был только один – новости. И он через пару месяцев работы становился уже автоматическим умением сотрудников.

Это отсутствие жестких рамок позволяло «Ленте» постоянно экспериментировать – делать спецпроекты, изобретать неожиданные форматы текстов, писать смешные онлайны по выступлениям Путина. В какой-то момент стало понятно, что онлайны, в которых иронично комментировались все слова первого лица, – это, пожалуй, единственный способ воспринимать то, что из года в год повторяет для народа президент.

Я с этим свободным подходом к формату познакомилась очень быстро, месяца через три после прихода в «Ленту». На одной пресс-конференции я спонтанно записала небольшое интервью с представителем Russ Outdoor – главным продавцом наружной рекламы в России. Темой разговора была активная борьба московских властей с засильем вывесок и баннеров на улицах города. Не бог весть какое острое интервью, но пара недовольных слов в адрес московской мэрии там была. Пресс-служба Russ Outdoor, с которой мой собеседник попросил согласовать цитаты, мало того что вычеркнула их, так еще и переписала весь текст. В итоге вместо обычной беседы я получила совершенно нечитаемый пресс-релиз, на второй строке которого хотелось выть от тоски. Совершенно растерявшаяся, я пошла с двумя этими текстами к главному редактору. Иной главред наверняка предложил бы убрать интервью куда подальше и забыть об этой истории. Галя же посмеялась и предложила пересказать всю эту историю, а также привести цитаты из оригинального текста и соответствующие им места из текста пресс-службы – чтобы было понятно, как беседа была искажена при согласовании. В итоге из обычного интервью получился наглядный рассказ про вечную борьбу журналистов с пресс-службами. Стоит ли говорить, что с Russ Outdoor мы с тех пор больше не общались.

Эта же гибкость в подходе определяла и то, что журналисты «Ленты» могли пробовать себя в самых разных жанрах. Я не знаю, пожалуй, больше ни одного такого СМИ, в котором бы давали писать колонки стольким журналистам внутри редакции. И темы этих колонок могли быть самые разные – от сандалий, надетых на носки, до «болотного дела» и очередного пропагандистского загиба Дмитрия Киселева. Профессиональное сообщество такой подход раздражал: не раз я слышала, что колонки на «Ленте» читать невозможно, если только это не тексты какого-нибудь общепризнанного автора типа Юрия Сапрыкина или Линор Горалик. Колонки были для нас возможностью говорить с читателем на человеческом, не новостном языке. И для читателя «Ленты» такой диалог был ценнее, чем «умные», отдающие снисходительностью тексты высоколобых журналистов.

Еще до работы в «Ленте» я, кстати, постоянно читала раздел с офтопиками и уже помнила отдельных авторов в лицо. Как-то мы с братом случайно встретили в «Перекрестке» на проспекте Мира Андрея Коняева. Брат еле утащил меня из магазина, пока я восторженно кричала поверх голов удивленных людей (был канун Нового года, и я была несколько навеселе): «Эй, я читаю твои колонки!» Первое время, когда я только начинала работать в «Ленте», я старалась Коняеву на глаза не показываться.

То, что мы не были профессиональными журналистами изначально, а почти всему учились в «Ленте», делало нашу работу свободной от множества условностей. Например, от жесткой субординации. Внутри редакции каждый мог высказывать свои идеи и желания, и, если они были хорошими, их чаще всего принимали. Иногда, конечно, можно было нарваться на плохое настроение Гали и выслушать все, что она о твоей идее думает, – но иногда ее можно было и переубедить.

«Лента» никогда не зависела и от мнения «медиатусовки». При этом внимание медиасообщества к «Ленте» всегда было велико, и всегда находилось множество претензий – то взяли интервью у кого-то нерукопожатного, то обидели кого-нибудь рукопожатного, то опять перегнули палку в твиттере. В ответ в «Ленте» разражались только какой-нибудь нецензурной тирадой в адрес того или иного критика. Брать интервью у более приятных тусовке людей или меньше шутить в твиттере никто и не думал.

Характер твиттера «Ленты» определялся тем же отсутствием классического «профессионального» подхода. Там, где западные СМИ придумывают отдельные стратегии и стайлгайды, а также сажают специально обученных людей на SMM, редакция «Ленты» руководствовалась собственным чувством юмора и меры (хотя последнее иногда и хромало). Твиттер тоже был способом живого общения с читателями – можно было шутить про депутатов Госдумы, постить котиков или рассказывать, кто из редакторов пошел за пивом. Еще не работая в «Ленте», я, читая Lentaruofficial, многое знала о жизни редакции – и страшно ей завидовала.

Цинизм же отдельных твитов объяснялся цинизмом, который есть у всех людей, работающих в новостях – это абсолютно понятная защитная реакция от того обилия тяжелой информации, которую приходится пропускать через себя каждый день. Просто в «Ленте» его не скрывали от читателей – привыкнув свободно и прямолинейно общаться друг с другом, мы так же общались и с ними. Принять такой взгляд на жизнь было непросто – через пару месяцев работы в «Ленте» коллеги на вечеринке буквально довели меня до слез. Я что-то возмущенно им говорила про людей, погибших на теплоходе «Булгария» – они пожимали плечами и отвечали, что видали вещи и похуже. Были правы, конечно.

С этой прямолинейностью и свободой, которые существовали в редакции, нам, конечно, очень повезло – особенно при том сужении пространства (и не только медиа), которое мы наблюдали последние несколько лет. Это чувство внутренней независимости подкреплялось абсолютной уверенностью в том, что у нас есть только один начальник – главный редактор – и подотчетны мы только ему. Меня часто спрашивали, есть ли в «Ленте. ру» цензура – и страшно удивлялись, когда я отвечала, что нет, – ровно потому, что есть Галя. Собственно, пример настоящей цензуры я наблюдала в «Ленте» только однажды – когда решением акционера без каких-либо причин был уволен главный редактор. Многие удивлялись, почему редакция тогда встала и ушла следом – да ровно потому, что мы, циничные дилетанты, всему обученные «Лентой» и Галей, не могли себе представить работу без этой свободы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.