Память народная – память региональная
Память народная – память региональная
Жизнь показывает, что память имеет свои градации. То, что помнит мировая и национальная культура, то, что формировало из поколения в поколения сознание и самосознание народа, может в принципе не существовать на региональном уровне. «За ненадобностью», «за неактуальностью» и – обычный прием – «за недостатком финансирования». В этом последнем доводе чиновники непобедимы, не говоря к тому же об их исключительной чуткости к колебаниям местнополитической ситуации. Отыгрываться проще всего на культурных деятелях прошлого: какая может стоять за ними «рыжая волосатая», тем более финансовая поддержка, выгодная для всего города.
Ивану Сергеевичу Тургеневу не повезло в отношении материализованного выражения уважения и памяти потомков. У великого писателя, на взглядах и идеалах которого сформировалось не одно поколение народа, сложилось во всем мире само по себе представление о духовном мире русского человека, – в России нет музея. Конечно, существует и процветает многократно исчезавшее и заново восстанавливавшееся Спасское-Лутовиново на Орловщине. Существует и чудесный литературный музей писателя – опять-таки в Орле, в дворянском особнячке, о котором и поныне ведутся споры: ступала ли там или нет нога писателя…
Орел стал средоточием литературной памяти России. В нем существует целое ожерелье литературных музеев. О них заботятся, их изо всех сил пополняют. В них, как в Мекку русской литературы, приезжают из всех стран. И там лишних средств нет. Музейщики борются за каждый рубль, проявляют чудеса изобретательности в отстаивании НАШЕГО ОБЩЕГО наследства. Но Москва не собирается брать с них примера. Столица и регион – какое сравнение!
Комиссия по монументальному искусству не имеет права инициировать установку каких бы то ни было памятников. Инициатива – она возникает в поступающих в ее адрес предложениях. И разве не настораживает то, что за все годы существования Комиссии можно по пальцам перечесть предложения, касающиеся увековечения памяти великих русских писателей.
Салтыков-Щедрин. Живший в Москве с детских лет (если на первое место ставить вопросы паспортного стола и прописки), единственный оставивший удивительное по полноте описание быта дворянского Арбата, крохотных особнячков и городских усадеб, венчавшийся в Крестовоздвиженском монастыре, печатавшийся в московских издательствах, приобретший подмосковное Витенево, признававшийся с каким трепетом каждый раз въезжал в древнюю столицу, мало того что не имеет музея – даже памятника. Предостережение «вождя всех времен и народов» в отношении него остается в силе. Иосиф Виссарионович, конечно, говорил, что советскому народу нужны свои Гоголи и Салтыковы-Щедрины. Но «своих», прирученных, Гоголей и Салтыковых-Щедриных не бывает. Гоголь по-прежнему не имеет музея. О Михаиле Евграфовиче нечего и говорить: уж его-то наследие вообще лучше не ворошить.
Н.С. Лесков, о котором справедливо говорил Максим Горький, что он «пронзил всю Русь». Это десятки московских домов, где он жил, бывал в гостях, работал в редакциях (если уж говорить о «прописочном» принципе). Его деревянный флигелек на углу Садовой-Кудринской и Живодерки, где писателя устроили сестра драматурга Сухово-Кобылина и сама писательница Евгения Тур. Сретенские переулки, где происходила знаменательная встреча Лескова с молодым Чеховым. Всего не перечесть. А главное – лесковские произведения, во многом перекликающиеся с нашими временами «первоначального накопления капитала», или «дикого капитализма», вроде «Чертогона».
Иван Александрович Гончаров. Кажется, где как не перед бывшим Императорским Коммерческим училищем (ныне – Институт иностранных языков имени Мориса Тореза) стоять хотя бы бюсту писателя: ведь он провел здесь восемь лет, позже учился в Московском университете одновременно с Лермонтовым. Со временем Гончаров напишет: «Мы, юноши, полвека назад смотрели на университет как на святилище…» В недавно снесенном «Соловьином доме», на углу Арбатской площади и Никитского бульвара, писатель бывал чуть не каждый вечер в салоне знаменитой драматической актрисы Львовой-Синецкой, первой исполнительницы роли Софьи в «Горе от ума». На всю жизнь он сохранит благодарную память о прогулках вокруг Кремля и по Китай-городу. Сюда будет писать пронзительно-откровенные письма о любви к той единственной, которая не захотела войти в его жизнь.
И это действительно самый писательский уголок Москвы, над которым сегодня нависла угроза уничтожения. Бывшее Коммерческое училище в начинающемся от него Померанцевом переулке – последняя московская квартира Сергея Есенина, откуда поэт уехал в свою роковую ленинградскую поездку. Считаные годы назад последние из семьи Толстых изо всех сил обороняли и квартиру, и остатки помнившей Есениных обстановки. В прихожей висел огромный деревянный телефонный аппарат, звенел допотопный звонок, стояла громоздкая дубовая вешалка. На кухне с окном на Москву-реку стоял кухонный стол с выдвижным ящиком, у которого по утрам Есенин любил пить чай с толстовской прислугой. В ванной комнате все еще высилась неподъемная чугунная ванна на могучих львиных лапах – ею пользовался Есенин. В бывшей гостиной открывалась дверь на темноватый балкон, откуда Сергей Александрович в приступе гнева выбросил на мостовую собственный портретный бюст работы С.Т. Коненкова. А с того же балкона, по другую сторону Коммерческого училища, по-прежнему видна больница, в которой работала Зинаида Райх – с ней Есенин зашел проститься перед ленинградской поездкой в глубокой уверенности, что вскоре будет убит.
И, наконец, через улицу Остоженку единственный в своем роде на всей земле тургеневский уголок.
Начнем с того, что памятника Тургеневу в Москве нет. В советские годы сомнительной представлялась сама жизненная позиция дворянского писателя, которого к тому же можно было трактовать как полуэмигранта. Единственным оправданием ему служило то, что он захотел быть похороненным на родине. Впрочем, тоже не слишком удачно.
В 1840 году Тургенев определил перелом в своей жизни: умер восторженно любимый им Н.В. Станкевич и произошло знакомство с не менее дорогим ему Михаилом Александровичем Бакуниным. Отношение к друзьям с годами не изменилось: Тургенев захотел быть похороненным рядом со Станкевичем.
После этого перелома Тургенев приезжает в Москву во вновь приобретенную матерью усадьбу на Остоженке. Его детство прошло в великолепной усадьбе Валуевых дворцового типа, с большим ансамблем служб и старательно разбитым на склоне высокого берега Неглинки – угол нынешнего Цветного бульвара и Садового кольца – садом. Из валуевской усадьбы мальчика отправляли в пансион, позже он ездил в Московский университет. Трагедия, разбившая семью Тургеневых – рождение внебрачной дочери у В.П. Тургеневой, с которой та не захотела расстаться, привела к отъезду отца с Иваном Сергеевичем в Петербург под предлогом его перевода в Петербургский университет и избегая встреч с матерью, Тургенев пользуется возможностью уехать доучиваться за границу и возвращается уже на Остоженку.
И. А. Тургенев.
Н. В. Гоголь.
Здесь Варвара Петровна проведет весь остаток своей жизни и умрет. Сюда будет постоянно приезжать Тургенев. На антресолях мать устраивает для него личные комнаты с окнами на сохранившийся до наших дней одинокий вяз. И хотя слишком скромная памятная доска на доме говорит только о рождении в этих стенах повести «Муму», в действительности с Остоженкой связано появление множества произведений писателя и едва ли не главное – всех его драматических произведений, первые оглушающие сценические успехи их постановок. В этих стенах перебывает едва ли не вся труппа Малого театра, начиная с Щепкина, Садовского. Отсюда направится на первую встречу с Гоголем Тургенев в дом на Никитском бульваре и будет встречен поразившими его словами Николая Васильевича: «Нам уже давно следовало быть знакомыми».
Кончина матери и открыла, и одновременно закрыла для писателя все больше нравившийся ему дом. Раздел имущества последовавший после ухода из жизни Варвары Петровны так или иначе предполагал продажу московской усадьбы. К тому же некролог Гоголя, написанный Тургеневым, привел к аресту и ссылке писателя в Спасское-Лутовиново.
Вернуться по прошествии многих месяцев в Москву уже не довелось. Но стоит вспомнить, что в стенах остоженского дома происходит соревнование песенников, описанное в рассказе «Певцы».
М.С. Щепкин.
Судьба усадьбы была обычной для московского «выморочного» имущества. Менялись владельцы. Одним из последних был известный московский врач-педиатр, а затем Московский совет детских приютов, выстроивший на участке вдоль красной линии улицы четырехэтажное здание для хранения и продажи пожертвований в пользу приютов Москвы. Часть владения снимал перед переворотом 17-го года Владимир Татлин, имевший здесь свою мастерскую и организовывавший выставки своего направления. Но в целом дом был быстро превращен в коммунальное жилье. В брежневские времена арендатором дома стала некая спортивная структура, тачавшая в тургеневских стенах трусы для футболистов.
Одновременно под домом, по периметру старого фундамента, был вырыт подвальный этаж – для конференц-зала. Внешний ремонт был поручен какому-то стройбату с применением соответствующих материалов и техники плотницких и каменщицких работ. Годами единственным воспоминанием о писателе, кроме доски «про Муму», был повешенный в тесной прихожей вырезанный из журнала портрет Тургенева и стоявшая около него пластмассовая вазочка с искусственными цветами.
Периодически в печати появлялись голоса в пользу образования тургеневского музея, но ни одна из структур, занимающихся культурой в городе, не обращала на них внимания. Другой вопрос – коммерческие монстры Галины Вишневской. Они надвигались на Остоженку неумолимо, и очень плохо для исторического города, что именно эта его часть в последнее время превратилась в самую престижную и соответственно дорогую. Самое страшное, что дом может быть, как то обычно сейчас в Москве делается, снесен и заменен новоделом, соответственно славе классика литературы, полудворцового характера. Еще опаснее пространство сада – явный соблазн для очередного многоэтажного строительства. Как тут не вспомнить слова бессменного и несгибаемого руководителя советской музыки Тихона Хренникова. Когда автору довелось вместе с директором еще только намечавшегося мемориального музея М.П. Мусоргского в родовом имении композитора Наумовке на Псковщине прийти за поддержкой к первому секретарю Союза композиторов, Хренников с раздражением заявил: «Мусоргскому и так известности не занимать – обойдется и без музея. Вы бы лучше о живых подумали – для них можно поискать деньги».
Поставить в Москве памятник Тургеневу – Комиссия по монументальному искусству еще в 2000 году поддержала идею одинокой москвички. Но источник финансирования определен не был. Спустя два года свой вариант памятника предложила московский скульптор Ю.Г. Майорова, и это дало основание Комитету по культуре прислать исчерпывающий ответ: "Предложение о сооружении памятника-бюста И.С. Тургеневу было внесено в Комиссию по монументальному искусству при МГД и включено в указанный Перечень (памятников) в связи с 185-летием со дня рождения И.С. Тургенева и ПЛАНИРУЕМЫМ ОТКРЫТИЕМ ПОСЛЕ ЗАВЕРШЕНИЯ РЕКОНСТРУКЦИИ ВТОРОЙ ОЧЕРЕДИ Библиотеки-читальни им. И.С. Тургенева по адресу: Бобров пер., д. 6, стр. 1.
В соответствии с планом мероприятий префектуры Центрального административного округа к указанной дате, в сквере у библиотеки устанавливается мраморный бюст И.С. Тургенева работы С.Т. Коненкова, являющийся собственностью библиотеки. Архитектурные детали памятника-бюста изготовлены по заказу префектуры ЦАО… С учетом изложенного полагаем рассмотрение предложения скульптора Ю.Г. Майоровой об установке памятника ее работы нецелесообразным. Первый заместитель председателя Комитета А.М. Лазарев".
Правда, в действительности бюст, о котором идет речь, выполнен не Сергеем Тимофеевичем Коненковым, а скульптором Н.Ф. Косовым и архитектором А.К. Тихоновым. Кстати, выставлять музейный в полном смысле слова экспонат, к тому же мраморный, под открытое небо, – вещь недопустимая. Все равно открытие бюста во дворе состоялось и, по словам газеты «Известия» от 16.09.2004, «Лужков хочет создать музей Муму»:
"На церемонии открытия второй очереди Тургеневской библиотеки Юрий Лужков неожиданно выступил с инициативой создать в городе Музей Муму… «Дом Муму – это здорово. Туда непременно будут приходить школьники и узнавать как можно больше об истории и литературе нашей страны, – считает Лужков». Есть предложение и со стороны нынешних спортивных арендаторов: "Мы еще несколько лет назад предложили создать здесь музей Муму, – рассказал «Известиям» гендиректор «Спортинтерпрома» Виктор Кравченко. – Привели в порядок фасад. Но мнения о том, каким должен быть музей и кто займется его организацией, разделились. У библиотеки имени Тургенева были свои предложения, у Тургеневского общества – свои. А Литературный музей и вовсе хотел разместить здесь запасники. Мы же хотели создать живой музей, чтобы сюда приходили школьники, а приглашенные актеры читали и разыгрывали отдельные эпизоды повести, рассказывали о писателе, о его жизни, о литературе. Чтобы это было запоминающееся шоу, а не мертвый пыльный, никому не нужный музей.
Музей хотели разместить в комнатах на втором этаже: именно там, по воспоминаниям, останавливался писатель во время своих приездов в Москву. Кстати, этот дом Тургенев не любил – с матерью у него были весьма непростые отношения. Руководство «Спортинтерпрома» было готово даже платить сотрудникам будущего музея. Однако, несмотря на хроническую нехватку средств на культуру, чиновники отказались от такой коммерческо-государственной формы".
…Но у городских властей иные планы. «Сейчас главное – „цивилизованный развод“ с коммерческой структурой, занимающей усадьбу, – считает депутат Мосгордумы Е.А. Бунимович. – Мы хотим предоставить им другое помещение и поблагодарить за сохранение исторического памятника. Он принадлежит Москве, и с этой точки зрения никаких осложнений быть не должно. А вот каким будет этот музей, пока сказать трудно. Разработка проекта поручена Комитету по культуре. Идея очень оригинальная, я бы сказал, авангардная. Важно ее не загубить – с одной стороны, не переборщить, не опуститься до пошлости, с другой – избавиться от излишней академичности: никому не нужных музеев у нас хватает».
Все очевидно: перспектив возрождения жизни писателя в мемориальном доме нет. Приговор – конечно, без ведома москвичей и просто читателей Тургенева во всем мире – был вынесен много лет назад. Срок апелляции истек.
Но вопрос с памятником остается открытым. Тургеневу не повезло даже с его надгробием. На нем установлен бюст писателя работы Жанны Полонской, супруги поэта, которая вместе с мужем была в последнее пребывание Тургенева в России в Спасском-Лутовинове и там сделала попытку вылепить портрет Ивана Сергеевича, который обратил внимание на определенные способности гостьи и посоветовал ей начать серьезно заниматься лепкой. Ее выбор пал на Училише Штиглица в Петербурге. Недолгие занятия с педагогами не сделали Ж. Полонскую профессиональным скульптором. И остается сказать: к сожалению, городская дума Петербурга, на средства которой сооружалось надгробие, предпочла ее работу бюсту М. Антокольского, также выполненному для могилы писателя.
Остается ли наша печать безразличной к перестройкам, происходящим в городе? Конечно нет. В апреле 2003 года Александр Можаев пишет в «Большом городе» о путешествии по району Остоженки: "3-й Зачатьевский практически уничтожен. От былых времен остался лишь брошенный деревянный дом, в котором когда-то жил Федор Шаляпин, да и тот на ладан дышит. А вся противоположная сторона переулка занята гигантским центром оперного искусства Галины Вишневской, где непосредственно искусству принадлежит лишь малая часть помещений, все остальное – та же элитная жилплощадь. Фактически отсюда и началось истребление тихой Зачатьевской слободы. Хотя есть и такие, кто называет это «вторым рождением». Например, официозный москвовед Лев Колодный издал книжку «Москва в улицах и лицах», где я прочел, что сия титаническая новостройка «предстает символом обновления» возрождающейся улицы. Ну, кому и кобыла невеста. Автор означенного путеводителя вообще обладает склонностью подробнейше описывать ужасы советского градостроительства, в упор не замечая вандализма новой эпохи. Оказывается, снесенным корпусам Тверского подворья на Кузнецком мосту путем последующего воссоздания «вернули лицо», а пушкинскую достопримечательность в Столешниках «снесли, не успев восстановить» к торжеству 850-летия. Логично.
Обновление – обновлением. Понятное дело, что новое время не могло не изменить вчерашнего ветхого быта, но более верной формулировкой мне кажется «замещение состава крови». В общих чертах вроде бы то, а приглядишься внимательнее – нет, совсем-совсем другое. Ну, и кроме того, сплошь да рядом откровенное нарушение соответствующих законов и нормативов, и так происходит повсюду. Остоженка и Сретенка раньше других старых улиц попали под реконструкцию. Сретенка в 90-е стала как бы полигоном для отработки «лужковского стиля», и там успели наворотить такого, что теперь и смотреть страшно. На Остоженке тоже имеются свои уроды… это другой город – не Москва. Глядя вокруг, можно себе представить будущее многих старомосковских районов, пока еще не затронутых глобальной реконструкцией. Роскошно высказался в прессе некий риэлтер: дескать, с Остоженкой мы разобрались достойно, следующие плацдармы элитного домостроительства – Хитровка и Замоскворечье, там тоже нет почти ничего такого, чего нельзя было бы сносить.
Что ответить человеку? Вся надежда на Страсбург".
По сравнению с Тургеневым Федору Ивановичу Тютчеву просто повезло: финансирование разрешенного к установке БЮСТА поэта Ф.И. Тютчева берут на себя… Международная ассоциация детских фондов и Российский детский фонд. Именно Тютчева, тончайшего лирика, создателя поэтической школы, к тому же дипломата, отстаивавшего долгие годы интересы славян в Западной Европе! Но вот в детских стихах поэт замечен не был.
Ларчик открывается просто. Ни один из литературных институтов или ассоциаций, которые так деятельно будут бороться за «достойные» памятники зарубежным авторам, ни один из ставших многочисленными союзов писателей, наконец, само Правительство Москвы не возьмутся отстаивать права поэта истории русской литературы. А казалось бы, достаточно вспомнить, что в тургеневских «Записках охотника» только один рассказ – «Живые мощи», поразительная по своему трагизму история крестьянки Лукерьи, – снабжен эпиграфом, который автор берет именно у Тютчева:
Край ты мой долготерпенья —
Край ты русского народа…
На улицах Москвы, тем более на открытых пространствах, места Тютчеву не находится – вопрос возвращается на обсуждение несколько раз. Дело ограничивается тихим внутренним двором в Армянском переулке – благо, там его никто не увидит в суете рвущегося на магистраль Маросейки – Покровки транспорта. Это действительно семейное гнездо поэта, обезображенное порубкой стоявших вдоль ограды вековых, помнивших Тютчева деревьев. Руководителям занимающего дом Российского детского фонда так показалось «красивше». Но так или иначе, для фонда это своего рода вид рекламы. Конечно, необходимые для скромного бюста 5 миллионов рублей – для фонда немалые деньги. Вот только почему и в данном случае не встает вопрос о бюджетных средствах города, увековечивающих память великого москвича? Ведь страницы жизни поэта – страницы истории Москвы.
В 1790-х годах Верхний Стан еще раз сменяет хозяев. На этот раз ими оказались Тютчевы кашинские, мало того, некогда бежавший от «любовной страсти» Салтычихи секунд-майор. Владения Тютчевых настолько значительны по числу принадлежащих им душ, что в 1812 году вдова секунд-майора снаряжает от Теплых Станов четырех ополченцев. К тому времени внуку Пелагеи Денисовны Тютчевой-Панютиной, будущему поэту было девять лет. Родители поэта – сын Пелагеи Денисовны, гвардии поручик Иван Николаевич, с женой Екатериной Львовной, урожденной Толстой, жили в старом родовом гнезде Овстуге.
Овстуг… Место рождения поэта, память детства, первые, самые яркие впечатления и все же, по его собственным словам, «места немилые, хоть и родные». Душевная привязанность к ним так и не пришла. Другое дело – Москва и Подмосковье.
Ах, нет, не здесь, не этот край безлюдный
Был для души моей родимым краем —
Не здесь расцвел, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной…
Зимы проходили в Москве, в великолепной городской усадьбе в Армянском переулке (№ 11), которую историки склонны связать с именем прославленного московского зодчего М.Ф. Казакова. С началом серьезных занятий, появлением в доме университетских учителей не было смысла оставлять старую столицу и летом. Опустевшее после смерти бабки Троицкое лежало всего в двенадцати верстах от Калужской заставы – первая почтовая станция по Старой Каширской дороге, памятная москвичам только что пережитым бегством Наполеона. В Теплых Станах менял он лошадей, отсюда бросил последний взгляд на не покорившуюся ему Москву. История далекая и история близкая, отделенная всего несколькими годами.
В 1816 году тринадцатилетний Тютчев становится вольнослушателем Московского университета, спустя два года сотрудником – членом Общества любителей российской словесности. Высокая литературная одаренность подростка ни у кого из современников не вызывала сомнений. В трудах Общества будет опубликовано и первое увидевшее свет его произведение – «Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду». Литературные увлечения были во многом связаны с домашним учителем поэта С.Е. Раичем (Амфитеатровым), который провел с ним семь долгих лет, и собиравшимся вокруг Раича кружком молодежи.
«С каким удовольствием, – напишет Раич, – вспоминаю я о тех сладостных часах, когда, бывало, весною и летом, живя в подмосковной, мы вдвоем с Федором Ивановичем выходили из дому, запасались Горацием, Вергилием или кем-нибудь из отечественных писателей и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений Поэзии». Но Раича увлекала не просто литература. Сам он состоял членом образовавшегося в Москве студенческого кружка декабристского толка – так называемого «Общества громкого смеха». Руководивший кружком Федор Шаховской, один из основателей Союза благоденствия, дал подписать участникам общества устав декабристского Союза – причина, по которой Раич привлекался по делу декабристов.
О часах, проведенных в Верхнем Теплом Стане, могут многое рассказать и Д.П. Ознобишин, поэт, чьи стихи станут появляться на страницах «Отечественных записок» и издаваемого им самим альманаха «Северная лира», и будущий издатель другого альманаха – «Мне-мозина», друг Кюхельбекера и Грибоедова В.Ф. Одоевский. Известный музыковед, сотрудничавший в «Вестнике Европы», он одним из первых занялся изучением и популяризацией древнерусской музыки. Постоянные гости тютчевской подмосковной будущие литераторы С.П. Шевырев и Н.В. Путята. Через Путяту Тютчев со временем оказался связанным с Мурановом: сын поэта женился на дочери его старого друга, владевшего этим поместьем.
Поэтические имена – среди них самым ярким было, конечно, имя В.А. Жуковского. Прославленный поэт проводит вместе с царским двором зиму 1817/18 года в Москве, живет в стенах кремлевского Чудова монастыря, в «уютной келье, темной и смиренной», как отзовется о ней Тютчев. Трагически переживавший недавнее замужество любимой женщины, с которой столько лет были связаны все его мечты, Жуковский особенно охотно откликается на приглашения старых друзей, и среди них отца Тютчева. Встречи с Жуковским в доме в Армянском переулке, в Троицком, в Кремле – вехи в жизни молодого поэта. Тютчев вернется к ним памятью спустя несколько десятков лет, пытаясь возродить некогда волновавшие его чувства:
«Между двумя и тремя часами… я был в Кремле. Это – единственное в мире зрелище… То, что древние называли гением места, – он реет над этим величественным нагромождением разнообразнейших живописнейших предметов. Нечто мощное и невозмутимое разлито над этим городом».
Историей увлекались в студенческие годы Тютчева все. Ее словно открывали заново как науку о человеке и народе. Кто не зачитывался «Историей государства Российского» Н.М. Карамзина! Для Тютчева увлечение было тем более сильным, что общность взглядов сблизила его в университете с будущим выдающимся нашим историком М.П. Погодиным. К тому же Погодин проводил лето неподалеку от Троицкого и охотно навещал приятеля. В 1819 году Тютчев стал студентом университета. О занятиях друзей говорят записи погодинского дневника: «Ходил в деревню к Тютчеву, разговаривал с ним о немецкой, русской, французской литературе… О Лессинге, Шиллере, Паскале, Руссо».
В дни восстания в Москве Семеновского полка в дневнике Погодина появляется другая связанная с поэтом запись: "Говорил с Загряжским, Ждановским, Кандорским, Троицким о семеновцах; с Тютчевым о молодом Пушкине, об оде его «Вольность». К этой увлекшей обоих студентов пушкинской оде Тютчев обратил строки:
Огнем свободы пламенея
И заглушая звук цепей,
Проснулся в лире дух Алцея—
И рабства пыль слетела с ней.
В университетских стенах Тютчев остается два года. В 1821 году он блестяще заканчивает курс и почти сразу уезжает на дипломатическую службу. В Россию поэт вернется спустя двадцать с лишним лет. За это время его семья расстанется с Троицким и Верхним Теплым Станом. Единственный сохранившийся след их хозяйственной деятельности – произведенная в 1823 году переделка Троицкой церкви. Но воспоминания о теплостанских местах навсегда свяжутся для поэта с «великим праздником молодости чудной», как останется с ним связана дружба с Погодиным. А гражданская позиция просто забыта потомками – позиция всеславянского братства:
Но все же братья мы родные…
Вот, вот что ненавидят в нас:
Вам – не прощается Россия,
России – не прощают вас!
Смущает их, и до испугу,
Что вся славянская семья
В лицо и недругу и другу
Впервые скажет: – это я!
При неотступном вспоминаньи
О длинной цепи злых обид,
Славянское самосознанье,
Как божья кара, их страшит!
Давно на почве европейской,
Где ложь так пышно разрослась,
Давно наукой фарисейской
Двойная правда создалась:
Для них – закон и равноправность,
Для нас – насилье и обман…
И закрепила стародавность
Их, как наследие славян.
И то, что делалось веками,
Не оскудело и по-днесь,
И тяготеет и над нами —
Над нами, собранными здесь…
Еще болит от старых болей
Вся современная пора:
Не тронуто Коссово поле,
Не срыта Белая Гора!
А между тем, – позор немалый
В славянской, всем родной среде, —
Лишь тот ушел от их опалы
И не подвергся их вражде,
Кто для своих всегда и всюду
Злодеем был передовым:
Они лишь нашего Иуду
Честят лобзанием своим.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.