КАК ПАМЯТНИК ТВАРДОВСКОМУ ОТКРЫВАЛИ

КАК ПАМЯТНИК ТВАРДОВСКОМУ ОТКРЫВАЛИ

Вслед за памятником Окуджаве через пять лет после его смерти, Высоцкому — через десять лет, Бродскому — через пятнадцать лет, дождался памятника в Москве и Александр Твардовский — через 43 года после смерти. Ничего, Пушкин тоже ждал именно 43 года: 1837–1880.

— Нет, ребята, я не гордый.

Не заглядывая вдаль,

Так скажу: зачем мне орден?

Я согласен на медаль.

На медаль. И тоне к спеху.

Вот закончили б войну…

А войне-то все конца не видно, но после ордена Бродскому выдали однако медаль и Александру Трифоновичу. Хорошо бы, конечно, приурочить к столетию со дня рождения в 2010 году. И памятник, кажется, был уже готов, но он два года почему-то валялся на заводе. Дочери поэта Ольга Александровна и Валентина Александровна знали об этом, и каково было им представить, что вот валяется их отец. дожди. пыль. снуют мимо люди.

Открыли памятник 22 июня — на другой день после дня рождения поэта, в годовщину начала Великой Отечественной войны. Он стоит, склонив голову, на мраморном розовом кубе в расстегнутом странно ниспадающем бесчисленными складками пальто. Я бы лично предпочел

видеть его не в таком длиннополом салопе, не в мятой хламиде, а в шинели или гимнастерке, как в работе А.Г.Сергеева, установленной на родине поэта. Там они сидят вдвоем с Теркиным и ведут душевную беседу. Да и взгляд поэта, может быть, я не стал бы клонить долу.

Твардовский был не «поэтом эпохи «оттепели», как написали о нем в эти дни в интернете, и совсем не в том его заслуга, что «без его поддержки невозможно было бы издание первой книги А.Солженицына», как полагает автор памятника В.Суровцев. Этот Солженицын — большая драматическая ошибка Твардовского, стоившая ему нескольких лет жизни. Ведь тот, втершись в доверие, как невинный страдалец, прошедший огни и воды, бесстыдно обманывал, предавал поэта, глумился над ним.

Приведу только один пример.

Твардовский написал письмо председателю Союза писателей К.А.Федину в его, Солженицына, поддержку. Вдруг через пару дней это письмо передает Би-би-си. Твардовский ошарашен. Говорит Солженицыну: «Ну, как это могло произойти? Я же отправил письмо с нарочным. Оно было передано из рук в руки. Никому, кроме вас, читать не давал. Не могли же вы за полчаса переписать его и отправить».

И тот ухмыляется в «Теленке»: все переписать, конечно, не мог, но самое важное переписал и передал, куда надо. Его мать была стенографисткой и обучила способного мальчика. Боже мой, и еще говорят о всезнающем и всемогущем КГБ!

Это был хлюст, который, когда дельце провернул, уже не скрывал своего бесстыдства, хвастался своим подонством и предательством. Его жена Н.Решетовская была права, озаглавив второе издание своей книги о нем «Обгоняя время». Да, в нем было все то, что пышным ядовитом цветом расцвело позже — в эпоху Горбачева-Ельцина-Путина. Он был ее провозвестником.

И в конце концов этот страдалец вынудил Твардовского однажды сказать ему: «У вас нет ничего святого… Ему с… в глаза, а он — божья роса!.. Я вас запретил бы». А потом, по свидетельству В.Я. Лакшина, его заместителя в «Новом мире», Александр Трифонович выразил суть своих отношений с Солженицыным стихами Бернса:

Вскормил кукушку воробей,

Бездомного птенца,

А он возьми да и убей

Приемного отца.

И это притом, что Твардовский не мог знать того, что его чадо отчубучит позже. В «Архипелаге», в «Теленке», вышедших уже после смерти Твардовского, он не только глумился над вскормившим его журналом и главным редактором, — он врал и о себе, и о войне, и о стране. Чего стоит одно заявление о том, что если бы Гитлер победил, то ничего страшного: эка беда, справляли елку на Новый год — стали бы на Рождество, висел портрет с усами — повесили бы с усиками. За такие дела судить надо, а его нынешняя власть своими высшими наградами осыпала, в школы внедрила.

Не прав скульптор Суровцев и в заявлении, что Твардовский «один из первых стал говорить о потерях страны и армии в годы войны». А что, до этого уверяли, будто дошли до Берлина без потерь? Это кто же уверял? И дальше: «Потери были колоссальны, ни одно государство в мире не потеряло столько солдат, как СССР». Действительно, ни одно. И не только солдат, но и мирных граждан. Так в чем же дело-то? И тут коммунисты виноваты? А дело, сударь, в том, что ни по одному государству в мире война не прошла своим страшным катком два раза — туда и обратно. И ни в одном государстве в мире ожесточенность борьбы не доходила до того, что более тридцати городов несколько раз переходили из рук в руки. Ни в Польше, ни во Франции, ни в самой Германии не было ни одного такого факта. Париж и Брюссель сразу были объявлены открытыми городами: не троньте их! Наконец, ни в одной стране мира немцы не ставили себе задачу планового истребления народа, расчистки нашей обширной земли под свой фашистский рай. Не Люксембургом же, не Палестиной им прельститься…

Главная книга Твардовского — «Василий Теркин». Это о войне. И был он, прежде всего, поэтом Великой Отечественной войны.

Поставили памятник на Страстном бульваре недалеко от улицы Горького, откуда он ушел на войну, и от дома, где находилась редакция «Нового мира», которую он возглавлял пятнадцать лет. Рядом — деревья, деревья, деревья. Сейчас они прекрасны.

Ждали на открытие городского голову Сергея Собянина. Но ему некогда: пробки вышибал и готовился к открытию памятника Расулу Гамзатову, куда явится вместе с президентом, произнесут речи. Можно было ожидать, что вести торжественную процедуру будет председатель Союза писателей России или первый секретарь Союза, или кто-то из писателей-фронтовиков, допустим, Юрий Бондарев, который много печатался в «Новом мире». На безрыбье могли бы и меня, рака, пригласить, хоть я и неласково писал о некоторых публикациях журнала, о его любимых авторах. Но что делать, если безрыбье!.. Ан нет, в роли ведущего оказался эссеист Анатолий Салуцкий. А рядом — тов. Слуцкий, представитель одного важного фонда. Вместе они хорошо смотрелись, но заменить Бондарева не могли. Что им могут сказать хотя бы такие строки:

Взял шинель да по присловью

 Смастерил себе постель,

Что под низ и в изголовье

И на верх — и все шинель.

Впрочем, тут оказался и министр культуры В.Мединский. Он произнес хорошую речь. Видимо, был обрадован назначением ему в советники по театрам Тахира Гадельзяновича Иксанова, срочно выставленного на днях с букетом роз из директорского кресла Большого. Министр даже прочитал наизусть «Я убит подо Ржевом». Жаль, что не решился прочитать до конца, остановился, как вкопанный — низзя! — как раз перед лучшими строками:

И никто перед нами

 Из живых не в долгу,

Кто из рук наших знамя

Подхватил на бегу,

Чтоб за дело святое,

За Советскую власть

Так же, может быть, точно

Шагом дальше упасть.

А казалось бы, разве не Мединский и Медведев подхватили знамя?

Из писателей было всего три человека. С ногой в гипсе на костылях приковылял неутомимый труженик весомого русского слова Владимир Костров. Как не придти! Хорошо говорил и читал стихи Твардовского критик Андрей Турков, автор книги о поэте. Правда, в ней, к сожалению, есть странные пассажи. Например, автор уверяет, что поэма «Василий Теркин» «противостояла официальной пропаганде». Да как же тогда удавалось печатали ее не где-нибудь, а во фронтовой газете «Красноармейская правда», где я лично в 1942 году и начал ее читать? Или газета была личным изданием Твардовского?

Но в чем же именно поэма «противостояла»? Оказывается, официальная пропаганда «умалчивала о неудачах». Да неужто умолчала, что немец допер до Москвы, а на следующий год — до Волги? Еще она «умалчивала о трудностях». Что, изображала войну как футбольный матч?.. И нет конца порокам пропаганды! Она еще и «все успехи приписывала партии и лично Сталину». Назвал бы тут хоть одного автора, хоть одну статью или книгу. Никого. Ничего. Не может.

А вот я знаю одного стихотворца, который победу в войне 1812 года приписал лично Кутузову. Он, стоя у его гробницы, вспоминал:

Народной веры глас

Воззвал к святой твоей седине:

«Иди, спасай!».

Ты встал — и спас…

Лично, персонально спас, безо всякой партии. Кто же это сочинил? Кто показал себя таким оголтелым певцом культа личности? Александр Сергеевич Пушкин, беспартийный.

Но мало того, А.Турков уверяет, что Сталин, будучи тупицей и врагом Отечества, «всех пленных объявил изменниками». Миллионы изменников, которые только и ждали, чтобы в плену оказаться, где их морили голодом. И когда же Сталин объявил их изменниками, где — в какой речи, приказе или хотя бы личном разговоре? Не знает. Он это списал у Радзинского. И где же справедливость — Путин недавно дал Туркову премию, а Радзинскому — ничего.

Еще был Андрей Дементьев. Ну, он на всех торжествах тут как тут. Неваляшка. А здесь был веский повод: однажды он сфотографировался рядом с Твардовским. Этот снимок стихотворец сунул в книгу, уж так оптимистично озаглавленную — «Нет женщин нелюбимых»! Мой друг Глазков Коля был гораздо более прав:

Женщины народ коварный,

Но — очаровательный.

А на обратной стороне фотографии с Твардовским — фотка, где известный немец Горбачев вручает ему, Дементьев букет. Впрочем, там не совсем ясно, возможно, это он, Дементьев, только что вручил букет Иуде. А уж когда Иуде поставят памятник где-то за бугром, его друг непременно примчится и туда с букетом и речью сквозь слезы и стихами:

Я ненавижу в людях ложь!..

А если бы мне дали слово, я прочитал бы всего четыре насущнейших строчки из «Василия Теркина»:

Не зарвемся, так прорвемся. Живы будем — не помрем. Час придет — назад вернемся, Что отдали — все вернем.

Перед церемонией открытия памятника дочерям Твардовского позвонили из министерства культуры: «Мы хотим пригласить Наталью Дмитриевну, вдову Солженицына. Вы не против?». Дочери, конечно, были решительно против. Действительно, это же было бы все равно, что пригласить на открытие памятника Пушкину известную Екатерину Дантес. Правда, она к тому времени уже почила в бозе, но все-таки… Однако, представьте себе, мадам Солженицына припожаловала!

Поезд шел, колеса терлись.

Нас не звали — мы приперлись.

Да еще как! Родные дочери стояли в толпе, а ее, как почетную гостью, Салуцкий пригласил на некое украшенное возвышение, подобие президиума. Она еще и речь толкнула. Тут вспомнилось мне. Ведь покойный супруг ее писал не только полубессмертную прозу, но еще и вечно живые стихи. Однажды притащил их в «Новый мир»: надо, мол, напечатать. Твардовский взял. Потом Владимир Лакшин попросил тоже почитать. «Нет, — ответил главный, — не дам. Мне дорого ваше здоровье». Вот и я слишком хорошо отношусь к читателям и потому не буду пересказывать деревянную речь мадам Солженицыной, подобную деревянным виршам супруга.

А после открытия памятника мадам подошла к Валентине Александровне Твардовской с любезностями: «Какой прекрасный праздник! От души поздравляю вас!». И в ответ услышала: «Праздник был бы гораздо лучше, если бы вы украсили его своим отсутствием». Как! И это в лицо великой вдове бессмертного писателя, труды коего за счет «Василия Теркина» сейчас штудируют школьники?

— Бэ-бэ, мэ-мэ.

— Вы же до сих пор переиздаете «Теленка».

— Но там Александр Трифонович показан таким живым, таким.

— Он там оболган, оклеветан, там грязная карикатура.

Мадам ретировалась за спину эссеиста Салуцкого.

А, поди, когда ехала на Страстной или когда возвращалась в свое роскошное имение в Троице-Лыково, шевелилась мыслишка: «А когда же моему бодливому теленку памятник поставят? Он же Нобелевский лауреат, награжден орденом Андрея Первозванного. Кажется, он и знамя победы над рейхстагом водрузил. Когда же? Неужели тоже ждать 43 года?».

Ах, сударыня, это так опасно! Ведь на другой же день взорвут! И кто? Школьники, которым Путин приказал вбивать в голову «Архипелаг». Право.

Я не то еще сказал бы —

Про себя поберегу.

Я не так еще сыграл бы!

Жаль, что лучше не могу.