АРКАДИЙ НАТАНОВИЧ

АРКАДИЙ НАТАНОВИЧ

Ну, не знаю.

Аркадий Натанович любил поговорить.

А за бутылкой коньяка он любил поговорить еще больше.

Однажды нас с женой Стругацкий-старший повел в ресторан. Конечно, хотел показать Дом кинематографистов, поесть раков, заглянуть в кегельбан. Но Дом кинематографистов оказался на ремонте. Ремонтировался и Дом архитекторов. А в шумный ЦДЛ нам не хотелось. В итоге мы оказались на вечерней пустой Кропоткинской рядом с магазином «Бакы». «Значит, купим одноименный коньяк», — обрадовался Аркадий Натанович. «А где же выпьем?» — удивилась Лида.

Аркадий Натанович твердо ответил: «У Гиши». Это означало — у Георгия Иосифовича Гуревича. В Чистом переулке, выходившем на Кропоткинскую. Но, честно говоря, это совершенно не важно — где. Если с хорошим человеком, то хоть в подворотне.

С Аркадием Натановичем везде было интересно.

Место человека во Вселенной? Сущность и возможности разума? Социальные и биологические перспективы человека? «Смотри, Генка. «Сборник документов. ГАУ НКВД СССР, М., 1941». Думаешь, что это? Стенограммы допросов? А вот нет, вот нет. Вот тебе ГАУ НКВДСССР! ’ Это всего лишь «Экспедиции Беринга».

Или: «Тебе не понравился „Сталкер“? Значит, не дорос еще. Тарковский — гений, гений, а „Сталкер“ — это кино XXI века!»

Возможно.

Но я не уверен.

Офицер Стругацкий отдал Камчатке лучшие годы — я лучшие годы отдал Курилам.

Впрочем, на Курилах он тоже бывал. Допрашивал захваченных погранцами японских браконьеров. Рассказал, как однажды выбросили группу на остров Алаид. Остались у него и у двух погранцов четыре ящика с продуктами. Когда открыли, выяснилось, что во всех четырех сливочное масло. Частично прогорклое. Книжка Максвелла-Рида «Следы на камне» была у Аркадия Натановича настольной — я тоже держал ее на столе вместе с Бибом — «На глубине километра».

Течение Куро-Сиво дышало с океана теплыми порывами, несло туман, чудовищные водопады висели над непропусками, ревела сирена, объявляющая цунами — ах, острова, территория греха, юность…

Впрочем, в конце 80-х благостные разговоры уже не получались.

В России всегда что-нибудь происходит. Доходили страшные новости из Гульрипша: там пикетчики, требовавшие законов по совести, расстреляли из ружей машину с обыкновенными проезжими. В Фергане (куда мы с Лидой и с Н.Гацунаевым чуть было не угодили в самый разгар событий) насиловали турчанок. На крышу милиции (четвертый этаж) взобрались русский и турок с охотничьими ружьями. Они отстреливались от толпы. В конце концов, русского сбросили с крыши, еще живого облили бензином и сожгли. А турка просто убили. Толпа орала «Узбекистан для узбеков!» — а из окон молча смотрели местные милиционеры. Все требовали свободы, понятно, понимая ее по-своему.

К черту!

Мы меняли тему.

Однажды я рассказал Аркадию Натановичу историю, рассказанную мне немецким писателем Вольфом Бреннике, автором известной утопии, действие которой разворачивалось в социалистической Бразилии. Понятно, герои спасают легкие Земли — бассейн Амазонки. А из-за повести того же Вольфа «Сделано в Колумбии» колумбийцы чуть не разорвали дипломатические отношения с ГДР. Писателю Вольфу Бреннике власти совершенно официально запретили пить кофе.

Близкий приятель Вольфа Бреннике в начале двадцатых сбежал из голодной Германии, плавал по разным морям, добрался до Мексики. За какую-то провинность был бит, изгнан с корабля. Слонялся по городу, вдруг услышал: «Вы немец?» Дело было вечером, в порту. Неизвестный человек прятал лицо за поднятым воротником плаща. Окликнул, кстати, по-немецки. Приятель Вольфа удивился: «А вы?»

«Я американо».

«И что вы хотите?»

«Владеете пишущей машинкой?»

Приятель Вольфа Бреннике владел.

Дом неизвестного американо оказался уединенным, его окружал сад.

На рабочем столе стояла машинка «Рейнметалл» с немецкой клавиатурой, лежали копирка, бумага. Пока хозяин готовил бутерброды и кофе, Вольф прочел уже напечатанное на верхней части бумажного листа. Какой-то моряк, кажется, американец, тоже отстал от корабля. Но не в Мексике, а в Антверпене. Без матросской книжки бедолага, конечно же, сразу угодил в полицию, и теперь полицейские должны были срочно решить, куда именно выгнать из страны чужого матроса — во Францию, в Германию или в Голландию?

Приятель Бреннике прекрасно поработал.

Он переписал на машинке несколько сот страниц.

В награду за работу загадочный американо устроил неожиданного помощника на какую-то дрянную португальскую посудину. А перед самой войной он, дослужившийся уже до боцмана, в раскрытой случайно книжке наткнулся на знакомый текст.

«…Хотите поехать во Францию?

— Нет, я не люблю Францию. Французы всегда хотят кого-нибудь посадить, а сами никогда не могут усидеть на месте. В Европе они хотят побеждать, а в Африке — устрашать. Все это в них мне сильно не нравится. Скоро им, наверное, понадобятся солдаты, а у меня нет матросской книжки. Французы могут принять меня за одного из своих солдат. Нет, во Францию я не поеду.

— А что вы скажете о Германии?

— В Германию я тоже не поеду. Ни в коем случае.

— Но почему? Германия — прекрасная страна. Вы там легко найдете корабль себе по душе.

— Я не люблю немцев. Когда не замечаешь предъявленного в ресторане счета, они всегда возмущаются. А если не в состоянии заплатить, то вообще приходят в ярость. А так как у меня нет удостоверения, что я моряк, то меня в Германии тоже могут спутать с собственными солдатами. А я всего только палубный рабочий. Я зарабатываю мало и не могу платить по германским счетам. Работая в Германии, я никогда не достигну низшего слоя среднего класса и никогда не стану почетным членом человеческого общества.

— Хватит болтать! Скажите просто: хотите ехать туда или не хотите?

Я не знаю, понимали ли они мои слова, но, по-видимому, у них было много свободного времени, и они радовались, что нашли себе бесплатное развлечение.

— Итак, коротко и ясно. Вы едете в Голландию!

— Но я не люблю Голландию…

— Любите вы Голландию или нет, — заорал полицейский, — это нас нисколько не интересует. Об этом вы расскажете самим голландцам. Во Франции вы были бы устроены лучше всего, но вы не хотите туда. В Германию вы тоже не хотите, она для вас недостаточно хороша. Значит, поедете в Голландию. Других границу нас нет. Из-за вас мы не станем искать себе других соседей, которые, может быть, удостоились бы вашего расположения…»

— Бруно Травен!

Грузный, в полосатых пижамных штанах, Аркадий Натанович полулежал на диване у себя в квартире на проспекте Вернадского. «Куда мне в Сибирь, когда тяжело дойти до магазина». Он так и не приехал в Академгородок, куда я в то время с удовольствием вытаскивал самых разных писателей. «Лучше объясни, откуда все это?» — попросил он, перелистав рукопись повести «Демон Сократа».

Нет проблем.

Я рассказал, с чего началось.

Есть поселок Кош-Агач (в 2003 году уничтоженный землетрясением), затерянный в центре одноименной каменистой пустыни, растрескавшейся от жары. Выцветшее небо, мелкий песок, ни травинки, ни кустика, а на крылечке запущенной поселковой лавки — жестяной таз с землей. Из земли, серой, непритязательной, проклюнулись слабенькие ростки картофеля. (Стругацкий одобрительно хмыкнул.) Наверное, к празднику выращивают.

Мы вошли.

У самого прилавка стоял огромный холодильник «ЗИЛ», на ценнике было указано — 50 руб.

«Беру!» — заорал наш шофер, напуганный такой удачей.

«Берите», — медлительно и приветливо согласилась на редкость удачно сложенная метиска, стоявшая за прилавком. У нее были лунные алтайские глаза, она вся светилась, как длинное облако тумана.

«Беру!» — заорал шофер, тыкая пальцем в цветной телевизор «Горизонт». (50 руб.)

«Берите», — медлительно повторила метиска.

А что торопиться? Зачем волноваться? У холодильника (50 руб.) выдран агрегат, продавалась, собственно, оболочка. У телевизора (50 руб.) лопнул кинескоп. Кому нужен дырявый телевизор? У древнего велосипеда (30 руб.) не было цепи и руля. Стулья (каждый — по 3 руб.), составленные в пыльном углу, не имели одной, а то и двух ножек. Стоял в лавке еще фантастически скучный брезентовый «цветок-подсолнух» (7 руб.), и много других горбатых, искривленных, нелепых вещей, несомненно, побывавших в жуткой катастрофе. А может, они предчувствовали катастрофу будущую. Но самое главное, на пыльном прилавке лежал гигантский штопор с лезвием, пораженным коррозией, и с деревянной наструганной рукоятью. Не знаю, существуют ли бутыли с горлышками такого калибра, но штопор меня достал.

Я понял, что эта вещь мне нужна.

Полкило железа. Килограммов пять дерева.

И цена -0, 1 коп.

Потрясенный, я бросил на прилавок копейку:

«На все!»

Я решил каждому приятелю привезти по штопору.

Но метиска туманно улыбнулась:

— Не могу.

— Почему?

— Такая вещь только одна.

— Вот и заверните ее.

— Не могу.

— Почему?

— Стоит 0, 1 коп. Нет сдачи.

— А сдачи не надо, — обрадовался я.

— Не могу.

— Почему?

— Ревизионная комиссия. Я не отчитаюсь.

Я торговался с медлительной метиской битый час.

Она оказалась темным адептом правды, слепой ее приверженницей. Я предлагал купить сразу все — телевизор, холодильник, велосипед, даже скучный брезентовый «цветок-подсолнух», за все сразу заплатить сполна, но взамен получить штопор. Алтайка отвечала:

— Нет сдачи.

— Давайте мы помоем полы в вашей лавке, выметем пыль, отремонтируем велосипед, а вы за все работы заплатите по соглашению 0, 1 коп. А затем мы перечислим нужную сумму вам.

— Не могу.

— Почему?

— Не имею права заключать рабочее соглашение.

— Хорошо, — все еще сдерживаясь, предлагал я. — Мы подожжем лавку, спасем вас, выплатим штрафы вашему торговому управлению и все такое прочее.

На все метиска твердила:

— Не могу.

В конце концов, мы договорились ждать до конца сезона.

Смотришь, там и цены подскочат. Как на дерево, так и на железо.

«Тебе, наверное, и в голову не приходило, как скоро это случится», — ухмыльнулся Аркадий Натанович.

Мы прикончили бутылку коньяка и посмотрели на видике «Рембо: первая кровь».

— Мне шестьдесят два года, — горько сказал Аркадий Натанович. — Хорошо, что идут молодые. Учти, я числю тебя в первой десятке. — Он всегда был добр. — Еще Виталика Бабенко. Вас обоих надо срочно ввести в Совет по фантастике. Сейчас там чужие люди. Какой-то Свининников. Нас с братом этот Свининников в семьдесят втором году выкосил из литературы на четыре года. А осиновый кол вбил Иван Антонович. Помнишь его знаменитое интервью в «Технике — молодежи»? Дескать, некоторые советские писатели переносят нынешние конфликты в далекое коммунистическое будущее… А еще там говорилось, что герои Стругацких говорят языком улицы…

Журнал фантастики… Ну, есть какое-то шевеление… Какой-то ничтожный шанс… Да и то? Кого в главные?.. — опять огорчился он. — Сережку Абрамова? Не знаю, не знаю… Жукова? Я первый буду против… Дима Биленкин сам не пойдет, ему здоровье дороже… Парнов? Ну, не знаю, не знаю… А Мишка Емцов с ума спрыгнул на религиозной почве…

— Да почему? Неделю назад пил я с Емцовым.

— Правда? — Аркадий Натанович обрадовался.

Он уже вынул челюсть, чтобы не мешала. Ни одного зуба — память ленинградской блокады. И надымили мы смертельно. «Коньяк за тобой. Принесешь в следующий раз. Мне, что ли, стоять в очереди?»